Ратниковы - Анатолий Павлович Василевский
Данные вселяли в Семена Артемьевича уверенность, что годовой план по строительству будет выполнен. Может быть, с самой небольшой натяжкой… С освоением средств они справятся — это уже ясно, а вот для ввода объектов в эксплуатацию не обойтись без дополнительных и, видимо, жестких усилий… Придется, возможно и даже очевидно, принимать у строителей сооружения с недоделками…
Переходные средства, финансирование строительства на будущий год, фонды… — все вынуждало идти на такой нежелательный шаг. Вот и гнал он план. Для себя — не для себя?.. А премии за выполнение и перевыполнение плана — не для людей, что ли?..
И ему будет премия. Но таких, как он, как Вахтеев, единицы, а с премиями, наградами, почетом связаны интересы тысяч.
Рассуждая так, Семен Артемьевич постоянно бывал на стройках. Ездил даже тогда, когда на это не хватало времени из-за других дел, когда чувствовал усталость, и даже тогда, когда надоедалой не хотелось больше заниматься строительством.
Почти на всех объектах, заканчиваемых строительством, он вел себя одинаково. Указывал на недоделки, на брак, и распекал за упущенное время, и требовал, чтобы срочно подключали отопление, свет, воду и заканчивали малярные работы. Это было главное, это надо было вопреки всем объективным обстоятельствам завершить до нового года — и план будет!..
Еще ему добавляла забот Руфина Викторовна. Раньше она сдерживалась, а теперь постоянно надоедала с новосельем. Надоедала потому, что дом, в который они готовились переезжать, был готов, а Семен Артемьевич под всякими предлогами откладывал его сдачу, требуя от строителей различных изменений и переделок — то ему не нравилась форма плинтусов, то цвет перил на лестничных клетках, то он обнаруживал где-нибудь отставшие обои. Вокруг дома чернел чуть тронутый инеем асфальт, дом сиял надраенным стеклом в окнах всех девяти этажей и казался жилым, но в подъезды, запираемые с вечера на замок, каждое утро входили строители, и лазили по этажам, и что-то делали.
Наконец занервничал и Семен Артемьевич. Казалось бы, чего ему нервничать, а он забеспокоился и даже выбился на время из привычного деловито-напряженного и размеренного ритма жизни. Навязчиво представлялось ему, как обставит он новую свою квартиру, и это лишало покоя. Надо было достать к переезду большой красный ковер для кабинета. Непременно красный. Спальня, гостиный зал, прихожая и все остальное — предмет заботы Руфины Викторовны, и хотя хлопот немало у него и тут: Руфина Викторовна постоянно увеличивала список того, что требуется раздобыть, но все же общие заботы там лежали на ней, а кабинет — это его личное дело, и он сам должен продумать, что надо купить, где и как что расставить… И Семен Артемьевич представлял себе красный ковер во весь пол, на нем массивный письменный стол, покрытый сверху стеклом, один стул, два тяжелых кресла, большой диван, а вдоль стен застекленные шкафы с книгами — и ничего больше.
Семен Артемьевич реже проводил теперь у себя совещания, чаще заглядывал в магазины и на торговые базы, на работу являлся точно к девяти, а домой уезжал ровно в шесть: Руфина Викторовна требовала, чтобы он помогал ей готовиться к переезду — укладывать, упаковывать, увязывать… Дел по дому, казалось, не переделать. Наконец Семен Артемьевич дал команду принять дом в эксплуатацию, и на другой же день они с Руфиной Викторовной оставили надоевшую им квартиру и перебрались в новую.
Событие это недели две кряду благотворно влияло на душевное состояние Семена Артемьевича и сказывалось на его служебных делах. На работу он являлся веселый, доброжелательный, и то, за что раньше не дал бы он никому спуску, многим сходило с рук, а те бумаги, которые он непременно потребовал бы выверить и доработать, ход которых он бы задержал, теперь подписывал, едва просмотрев. И каждый день хотелось Семену Артемьевичу пораньше уйти с работы, и каждый день с нетерпением ждал он часа, когда можно будет наконец облачиться в малиновый трикотажный костюм, и бегать по квартире, и лазить по табуреткам, по столам, и вколачивать в стены гвозди, вворачивать шурупы, и вместе с Руфиной Викторовной, помолодевшей, румяной и привлекательной, развешивать ковры и бра, зеркала и занавески, шторы и репродукции картин в тисненных из папье-маше, покрашенных под золото рамках.
Перед тем как лечь спать, Семен Артемьевич задерживался всякий раз в своем кабинете — обставил он его так, как и хотел, к тому же мебель попалась румынская, изготовленная (как было теперь модно) «под старинную», с точеными завитушками и бронзовыми витыми ручками на дверцах и ящиках. Какое-то время Семен Артемьевич наслаждался видом своего кабинета, затем подходил к окну.
Дом стоял на самом высоком холме, и отсюда с восьмого этажа был виден весь город: он лежал внизу. Весь. И старый, с церквями и соборами, и новый, усеянный огнями, прорезанный ровными линиями улиц и проспектов, с торчащими в черном небе подсвеченными трубами и стрелами башенных кранов.
Семен Артемьевич вглядывался в город, и ему почему-то хотелось определить, где теперь то место, на котором была улица Верхние Ременники и дом, в котором он родился и рос. Приятно было сознавать, что дом стоит так высоко. Сколько ни пройдет лет, как ни изменится город — здания из стекла и бетона совсем закроют купола и кресты, — а этот, его дом, так и будет стоять вечно над городом.
В такое приятное для Семена Артемьевича и одновременно хлопотное, горячее время состоялась его третья встреча с Левенцевым. Совсем не такая, как две предыдущие, тихая и добрая, почти дружеская.
Левенцев к тому времени начал уже свыкаться с новым своим положением, когда надо постоянно оказываться в обстоятельствах непривычных и тягостных, да и пережил уже в основном удручающий, но неизбежный в таком деле период просительства — ему в тот день показали дом, в котором он будет якобы работать и жить, и он побежал к этому дому, не зная, конечно, что в тот час там был Семен Артемьевич.
В доме заканчивали работу отделочники: клеили обои, красили окна, двери. Наметанным глазом Семен Артемьевич натыкался везде на брак. Ходил по этажам, цедил сквозь зубы бегающему за ним прорабу:
— Готовить дом к сдаче в таком виде — наглость… Тебя бы самого поселить сюда! В туалете закроешься — весь коридор сквозь щель виден, побелка со стен цепляется.
Прораб пытался оправдываться:
— Так минимальная окраска…
— Минимальная-минимальная! — повышал голос Семен Артемьевич. —
