Ратниковы - Анатолий Павлович Василевский
Впрочем, и Левенцев, и оперативка вскоре отошли для него на второй план, он весь переключился на предстоящее совещание, стараясь предугадать, как поведут себя Сергей Михайлович с Андреем Макаровичем.
Андрей Макарович обычно во всем полагался на него и поддерживал, а Сергей Михайлович никогда не принимал ничьих заверений на веру, требовал всегда в подкрепление доводы…
Занятый мыслями о совещании, а потом самим совещанием, которое, кстати, прошло успешно и так, как хотелось того, Семен Артемьевич совсем забыл о Левенцеве. Забыл надолго, и они долго не встречались больше. И каждый из них жил по-прежнему своей жизнью, не подозревая того, что судьбы их уже сошлись и навсегда связаны теперь будут незаметной, но надежной связью мыслей, взглядов, оценок, памяти…
Недели через полторы о Левенцеве Семену Артемьевичу напомнила Руфина Викторовна. Семен Артемьевич уже лежал, а Руфина Викторовна все еще ходила по квартире, хлопала дверьми. Наконец и она вошла в спальню. Зажгла над своей кроватью бра, погасила верхний свет и скинула на кресло халатик. Улыбнулась отражению в зеркале, сказала:
— Приятеля сегодня твоего встретила.
Семен Артемьевич скосил на нее глаза:
— Приятеля?!
— Ну, того, в облезлой шапке. — И, видя в зеркале удивленное лицо мужа, повернулась к нему: — С бородой. Рыжего.
— А-а! — догадался Семен Артемьевич. — Левенцева… Приятеля, говоришь?.. Учились когда-то в одном классе… Где он живет, любопытно… Заправский художник с виду — борода козлиная и все такое…
— Грубиян, — сказала Руфина Викторовна, ложась. — «Сами в магазины ходите? Как же это вы? Мужу поручите — привезет на машине».
Семен Артемьевич представил себя самого, обвешанного авоськами, и добродушно посмеялся:
— Ну, а ты?
— У мужа, мол, и так дел хватает.
— Ну, ну?
— Для дел, говорит, у него секретарь есть, помощники.
— Им же не все поручишь, — сказал Семен Артемьевич, скучнея, и уставился в потолок.
— Пусть бы сам, говорит, по магазинам побегал — помяли бы в очередях, посогнал бы жиру.
Семен Артемьевич снова засмеялся.
— Много ли у меня жиру? Ха!
Руфина Викторовна с улыбкой поглядела на скрипнувшую под мужем кровать, на его выпирающий из под одеяла животик.
— Гасить, что ли?
— Гаси, — сказал Семен Артемьевич и, когда щелкнул выключатель и хрустальное бра погасло, подумал: «От дурак! Посогнал бы жиру…»
Возникло неприятное чувство, но Семен Артемьевич, привыкший решать вопросы объективно, независимо от чувств, отогнал неприязнь и подумал по-другому. Надо бы все же помочь Левенцеву — как-никак однокашники.
Тот, видно, неопытный в житейских делах, не знает, что счастье порой зависит от пустяка, и в мелочах иной раз надо соблюдать осторожность — как бы, к примеру, не шли у тебя дела, а скажешь не то, — и пропал.
Поначалу и у него в жизни так все складывалось — горячился. Случай помог — уразумел с того случая многое. Был старшим прорабом еще — дом завалился. Ну, и присмирел. По ниточке ходил. Погорячись тогда — посадили бы. Распекали, стружку снимали — дым шел. Терпел, каялся… И начальников понимать надо — тоже люди. Взыскивают — за дело, значит. И уважать начальника надо, тем более если зависишь от него, — и он тебя уважит, поддержит, где надо, поможет… Выстоял на коврах тогда — тем и кончилось.
Посогнал бы жиру — вот дурень! Другой бы на месте Семена Артемьевича застопорил всякое дело — и не пробиться тебе, хоть плачь, хоть волком вой!..
И тут Семен Артемьевич опять вспомнил рыжую тощую и неопрятную бороду Левенцева. Отрастил! На кой черт! Ну, была бы борода, а то — мочалка…
А ведь вместе в школу бегали. Меликасет и Ливан. Меликасет жил на улице Верхние Ременники, Ливан — на Варварке, но их огороды на задах сходились, и может, через то родители — один стрелочник, другой путевой обходчик — считались приятелями — то разопьют после баньки на задах чекушку, то сговорятся да в отпуск уедут вместе подрабатывать по найму. У них же приятельства не было. Он всеми окрестными улицами верховодил, а Ливан… Ливана и не слышно было.
Надо, разузнать надо, что он за художник. Дать ему квартиру хорошую — и от мастерской откажется… Так решил Семен Артемьевич, засыпая, а наутро опять забыл о Левенцеве.
Еще через неделю, а может быть, через две, вечером, Руфина Викторовна спросила:
— Так как фамилия твоему приятелю?
— Приятелю? — опять удивился Семен Артемьевич.
— Ну, тому, в облезлой шапке. С бородой?
— А-а… Левенцев.
— Так это о нем пишут? — Руфина Викторовна снова накрыла круглые плечи сброшенным уже было халатиком, принесла из зала местную газету.
Семен Артемьевич зажег над головой бра, потянулся к тумбочке за очками и нацепил их на нос. Читая, бормотал:
— «Экспозиция бедна жанровыми картинами и богата пейзажем. Из работ пейзажистов привлекают внимание…» Тут нет про Левенцева.
— Дальше, дальше, — сказала Руфина Викторовна, — в самом низу.
— В самом?.. Ах, вот! «Интерес зрителей вызывают картины Левенцева…» Левенцева В. Д. — точно, о нем… «Утро» и «Полдень» написаны живо, свежо, хотя, может быть, автора и можно упрекнуть в оригинальничании».
Семен Артемьевич снял очки, сунул вместе с газетой на тумбочку и дернул шнур. Полежав немного, проговорил сонно:
— Оригинальничает. Бороду отпустил — заправский художник — а-а!..
— Гасить?
— Гаси, — сказал Семен Артемьевич и, как только свет погас, сразу уснул.
Приблизительно в это время и Левенцев прочитал статью с отзывом о своих работах. Скомкал газету и швырнул в угол.
Слепцы! Форма — лишь средство выразить мироощущение, сама по себе форма интересовала его лишь в пору ученичества. Оригинальничает…
А как долго его упрекали в другом — в однообразии, в замкнутости. Советовали обновить палитру и тему сменить: мол, город и город у тебя, один и тот же город. Маститые его коллеги предлагали даже написать что-нибудь на заказ…
У них картины покупали часто, а он презирал работу на спрос — не заботился о продаже, писал так, как видел, как чувствовал.
Может быть, случайно работники музея оказались на выставке и случайно увидели на его полотне тот самый город, в котором провели несколько дней и который обворожил их тишиной и теплом русского бабьего лета?..
Через два года еще одну его картину купили. А год спустя — сразу две. И тогда к нему пришла известность. Не та шумная, когда имя твердят все, не ведая толком, что стоит за этим именем, а та известность, когда люди связывают с фамилией человека его дело, то, что дает он и может дать другим.
О нем и раз, и два упомянули в
