Михаил Бубеннов - Орлиная степь
— У нас ведь водовоза нет, — заговорил Черных, выждав, когда Леонид вдоволь насмотрится в зеркальную заводь. — За питьевой водой ездить далеко — в старые бригады… Одному деду Ионычу тяжело: он сторожит ночами горючее, машины…
— Водовоз есть, — ответил Леонид. — Значит, берем Петрована?
— Берем.
— У нас не хватает еще двух прицепщиков, — продолжал Черных. — Что там, в колхозе, говорят? Пришлют людей?
— Нет, не пришлют…
— А как же завтра пахать?
— Председатель колхоза давал людей, да я отказался взять их, — сообщил Леонид и, обернувшись к Черных, склонил перед ним голову. — Вот теперь секи ее, Степаныч! Не мог взять! Знаю: не хватает у него людей! Снимал с какой-то работы…
— Товарищ бригадир, да что ж ты наделал! — с беспредельным огорчением воскликнул Черных. — Как же нам быть?
— Пока будем обходиться сами… — ответил Леонид. — То я поработаю на прицепе, то ты, то кто-нибудь из ребят отсидит две смены… Как-нибудь! А там видно будет. Есть у меня, Степаныч, тайная мыслишка: переманить к нам дружков Дерябы. Неделю они проволынили на Черной проточине, попьянствовали вволю — пора за дело.
— Они от Дерябы никуда! — возразил Черных.
— Чепуха! Собутыльники — не родня!
— Но как их переманишь?
— Подумаю…
Феня Солнышко позвала обедать. Наскоро отпробовав дичи, Леонид тут же ушел со стана. Некоторое время он молча бродил по влажной целине, печатая на ней резиновыми подошвами сапог узорчатые следы, задумчиво останавливался у крохотных «блюдец» с чистенькой, усеянной пузырями водой, выворачивал лопатой и рассматривал в руках куски мертвой дернины, с удивлением ловя чуть внятный запах, исходивший от едва приметных, точно ряска, день-другой появившихся на свет малиновых листочков богородицы-ной травы…
— Кое-где еще мерзлая, — с сожалением сказал он о земле.
— Ничего, дисковать можно! — отозвался Черных.
В иртышской стороне незаметно и необычайно быстро потемнела кромка неба. Возвращаясь на стан, Леонид много раз поглядывал на Запад и, видя, как чернотой заливает небосвод, сам темнел лицом, досадовал и негодовал в душе.
Бригада только и ждала сигнала — в два счета собралась у палатки, вокруг обеденного стола, сбитого из сосновых досок. Как раз к этому времени огромная черная туча встала над Заячьим колком. Степь вокруг потемнела, березы, только что нежно полоскавшие свои висячие ветви в текучем воздухе, тревожно, выжидающе замерли, два ошалелых чирка, точно выпущенные из пращей, низко над землей пронеслись мимо стана.
— Вот и тучи пошли над нашей бригадой, — знакомым всем мрачновато-шутливым тоном изрек Костя Зарницын.. — Я же говорил: того и гляди соберется гроза.
— А дождя надо бы, — рассудительно заметил Григорий Холмогоров. — За всю весну ни одного. Обмоет землю, сгонит с нее плесень—вот тогда она быстро зазеленеет.
— Работать надо, а тут дождь!
Пока собиралась бригада, Леонид переводил изучающий взгляд с одного лица на другое, стараясь уловить, с каким настроением люди готовятся взяться за дело. «Понимают ли они, какая беда стряслась с бригадой? — вместе с тем думал он, затаивая свои вздохи. — Остаться без такого трактора! Думают ли они, как быть?» Почти на всех лицах лежала тень озабоченности или даже тревоги, особенно приметная при сумеречном свете, царившем в степи, а собирались все на бригадное собрание с той хорошей, едва сдерживаемой возбужденностью, которая есть начало всех начал. У Леонида немного отлегло от сердца.
Когда бригада была уже в сборе, Багрянов заметил, что из-за угла кухни высунулось свисающее, как у сеттера, серое ухо старенькой солдатской шапки и блеснул зеленоватый глаз.
— Эй, Петрован! — вдруг крикнул Леонид. — Ты чего же там прячешься? Иди сюда, слушай!
Все поняли, что Багрянов берет паренька в бригаду, и обрадованно, разноголосо принялись зазывать его в свой круг. Петрован был даже несколько напуган таким внезапным счастьем и поместился среди ребят, на удивление, не сразу, а опасливо озираясь; его веснушчатое лицо с красноватым загаром некоторое время излучало не столько радость, сколько то затаенное страдание, с каким добывалась эта радость.
— Ничего, Петрован, ничего! — поняв состояние парнишки, ободрил его Леонид. — Вот таким же и я прибился к нашим танкистам и стал сыном танковой бригады. Ничего! Видишь, какой дядя вырос? Так вот, Петрован, — продолжал он вдруг несколько торжественно, — а ты, если хочешь, станешь теперь сыном тракторной бригады. Согласен?
— Сыном? — не сразу сообразил Петро-ван. — Я согласен, — добавил он тут же шепотом, растерянно опуская глаза.
— Думаю, не возражаете? — спросил Леонид, обращаясь к бригаде. — Берем парня.
— Берем! — в лад ответили разные голоса.
В бригаде все были детьми войны, и неожиданный случай с Петрованом вдруг оживил в их' памяти детские годы, воскресил забытые чувства. Никакие слова не могли бы сделать того, что сделало предложение Багрянова назвать Петрована сыном тракторной бригады, — лица у всех внезапно стали суровыми и темными, будто от тучи, проходящей над Заячьим колком, повеяло пороховой гарью.
— Ну что ж, друзья, начнем? — спросил Леонид, вполне успокоенный настроением своей бригады. — Последнее наше собрание было накануне выхода в Лебяжье, тогда мы только мечтали о такой вот жизни в степи, — напомнил он и обвел рукой стан. — Сколько же это прошло? Десять дней?
— А воды утекло много, — сказал кто-то из круга.
— Весна, половодье, — с улыбкой пошутил Леонид и продолжал: — Все вы, друзья, помните, как на последнем собрании мы взяли обязательство вспахать и засеять весной тысячу двести гектаров целины, а потом поднять еще тысячу восемьсот — под пар. Обязательство большое, особенно для весны…
— Все помним, — сказал Костя Зарницын.
— Теперь мы остались без самого мощного трактора, — продолжал Леонид. — Когда его вытащат— неизвестно. Вряд ли скоро… Как же нам теперь быть? Как нам выполнить свое обязательство? Оно ведь даже в газете опубликовано…
Немалых усилий стоило Леониду выговорить все это ровным, сдержанным голосом: воспоминания о затопленном тракторе всегда вызывали у него приступы бессильной ярости. Но, закончив свое слово и вроде бы истратив все силы на то, чтобы сдержать себя, Леонид внезапно побледнел и, не желая того, опустился на скамью. Несколько секунд он торопливо и, казалось, испуганно обтирал платком лоб…
В это время из тучи, закрывшей весь небосвод над Заячьим колком, упало на стол несколько крупных капель дождя.
— Устанавливает норму высева, — пошутил Соболь при общем молчании.
— Вот сейчас как даст узкорядным! — тут же припугнул Костя Зарницын. — Кратковременно, до вечера!
— Дождя не будет, — возразил Черных.
— Товарищ бригадир, можно? — спросил Григорий Холмогоров, приподнимаясь, и на его добром, но невеселом, сером лице на секунду сузились холодноватые глаза. — О беде все мы тут думали. Как не думать! И нас, признаться, вот так же прошибало потом! А что тут придумать можно? У нас пять тракторов… Будем давать на каждый сверх нормы по два гектара — вот и выйдет, что наш «отец» вроде и не сидит в Черной проточине, а вместе со всеми в борозде! Вот и все мое слово!
— Не испытали броду, а полезли в воду, — неожиданно пробурчал себе под нос всегда задумчивый и скрытый Виталий Белорецкий, удивив бригаду не тем, что сказал, а тем, что заговорил о деле.
— О чем это ты? — медленно обернувшись, спросил его Холмогоров.
— Погнались за модой!
— Совсем непонятно!
— Я говорю, еще не пробовали, как работать на целине, а уже дали обязательство, — нервно и, к удивлению всех, не очень вежливо заговорил Белорецкий. — У нас везде такая мода: непременно дай слово, что, перекроешь нормы! Если работаешь и знаешь дело — пожалуйста, давай! А тут совсем другой случай. Дали обязательство, когда еще и в глаза-то целины не видели! Нечего сказать, отчудили! Нормы не берутся с потолка, а устанавливаются знающими людьми, на основе опыта. А мы вон что: без всякой пробы, а уже взялись перекрыть нормы! Разве это серьезно? Ну ладно, мы по глупости взяли обязательство, а зачем же писать о нас в газете? Зачем поощрять глупых? Вот начнем пахать, тогда видно будет, может и норму не вытянешь! Здесь ведь все-таки целина!
Случай был и впрямь необычный, а потому кто-то из ребят тут же поддержал Белорецкого:
— Все может быть! Норма тоже немалая.
— Уж лучше, конечно, без хвастовства.
— Лежать и так не будем! Только начать! Почему-то внутренне не соглашаясь с Белорецким, Костя Зарницын между тем ради озорства немедленно не только поддержал его, но и постарался сгустить краски.
— Погодите, еще хватим здесь горя! — сказал он, весело подмигивая. — Эту целину сроду здесь не пахали! Вот здесь, около колка, она еще не очень крепкая, а поди-ка подальше — на ней куртины этого… карагайника… Там засадишь плуг — наплачешься!
