Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин
— Может быть, я не те предлагал ему вопросы? — ответил тот. — А впрочем, какие вопросы предлагать, никто не знает. Разные книги говорят по-разному.
Мария Андреевна доложила об этом Пахареву.
Чаша терпения переполнилась, и Семен Иваныч пришел в педологический кабинет с намерением решить участь педолога в школе.
Педолог подвел Семена Иваныча к картограмме, на которой, как гласил заголовок, были выявлены «Биологические особенности детей школьного возраста»: рост школьников, длина отдельных частей тела и как они изменяются по месяцам.
— Я научно установил, — сказал педолог, припадая на левую ногу, — досконально и исчерпывающе: я извиняюсь, в то время как на долю туловища и ног приходится сейчас большой процент длины всего тела, нежели раньше, высота головы, наоборот, я извиняюсь, обнаруживает относительное уменьшение. И я это научно константировал.
— Хорошо. Константируйте дальше, — попросил Семен Иваныч.
Они подошли к следующей диаграмме, в которой зафиксированы формы отдельных частей тела учеников: расстояние между лобной частью и дальней точкой затылка и т. д. Голова Женьки Светлова увеличивается больше в ширину, чем в длину, у Нины Сердитых наоборот.
— Ну и что же из этого следует? — спросил Семен Иваныч.
— Как что? — удивился педолог. — Из этого следует, что широкоголовье — брахицефалия школьников уменьшается сейчас в направлении к длинноголовию — долихоцефалии…
Педолог стал называть термины, которых никто никогда не встречал из учителей и учеников.
«Зачем все это? — думал Пахарев. — Потеряно столько рабочих часов у учеников на черчение этой галиматьи, обмер частей тела…»
Потом педолог предложил ознакомиться с альбомами, заключающими данные об умственных особенностях малышей. Они давали ответы на анкеты и тесты очень смело, бездумно и определенно.
— Что вы из этой абракадабры извлекаете? — спросил Пахарев.
— О! Очень многое, — ответил педолог. — Из этих анкет следует, что в детстве дети еще не стали взрослыми.
Пахарев пригласил его в свой кабинет. Идиотолог, он же Оглобля, сел в кресло, приняв обиженный вид. Вид этот говорил: что ты, провинциальный юнец, можешь доказать человеку, который специально прибыл из Москвы?! Да еще с бумагой Наркомпроса.
— Мне сдается, товарищ педолог, что ваша наука нашей школе не нужна, — сказал Пахарев…
Педолог дрыгнул ногой.
— Вы так думаете?
— Да, я.
— Но стоящие значительно выше вас, те думают иначе.
— Это, по-видимому, так, раз у вас есть документ на право заниматься такими «исследованиями»…
— Значит, вы умнее их, тех, кто выдал мне бумагу?
— Нет, не умнее. Но мне нанизу виднее то, чего сверху не видать. Возможно, это важная и нужная наука, не зря же ею занимаются серьезные люди, и давно. Но в ваших руках и в данное время это новшество не ко двору.
У педолога задрыгали обе ноги, и рука, которой он вынимал из кармана блокнот, дрожала, и блокнот дрожал вместе с нею. Он стал читать блокнот, спотыкаясь:
— «Педология — это марксистская наука о детях… Научный синтез всего того, что составляет существенные результаты отдельных научных дисциплин, изучающих развивающегося человека…»
— Синтез дисциплин — это каких же?
Педолог стал листать блокнот, руки дрожали, и он никак не мог найти надлежащую запись. Устал, тяжело вздохнул и осел в кресле…
Пахарев прозревал трагедию человека, перед ним сидящего. Переход с рельсов «военного коммунизма» к мирному делу порождал типов подобного рода в массовом масштабе. Они еще не знали того, что если к истине один только путь, то тысячи путей ведут к заблуждению и первооткрывателями в науке чаще всего мнят себя те, которые находятся далеко за ее пределами. Пахареву стало его жалко, и он сказал тихо, доверительно:
— О поведении ребенка в зависимости от конституциональных особенностей организма и эндокринной системы — это надо проверить еще. А уж возрастная ваша периодизация: беззубое детство, многозубое детство, постояннозубое детство — и построенные на ней возрастные симптомокомплексы, затем поиски умственного развития школьника с щелочностью слюны, с возрастом матери, с солнечным или малосолнечным временем года, на которое пришлось рождение ребенка, это очевидная фантастика, чтобы не сказать — чепуха. Потом, нет в вашей системе места учителю: все предопределено наследственностью и средой. Теория эта, как и сестра ее — теория «отмирания школы», у которой у нас в городе есть свои новоявленные апостолы, придет время, будут предметом шуток и курьезов. Так-то вот, друг мой.
Пахарев улыбнулся, и педолог тоже улыбнулся.
— Я тоже так думаю, — сказал он вдруг. — Но куда денешься. Надо же как-то кормиться…
— Вот что, коллега, — сказал Пахарев и погладил его скрюченную ногу, — у нас есть в школе буфет… Заведуйте им. Ставку педолога я за вами оставлю.
— На что лучше, — ответил тот и весь просиял. — Буфет — моя мечта…
— Я слышал, что, прежде чем взяться за педологию, вы были официантом?
— Точно так-с. — И он расковался, заговорил как человек своей профессии: — В первосортном ресторане работал: «Метрополь». Но вот проклятая нога подвела. Тромбофлебит, по-нашему — закупорка вен. Не только бегать как рысак, что требуется от нашего брата, по лестнице подыматься не могу… А жить хочется, ребятишки, жена… В таком случае акушером заставят быть и будешь… Куда идти? Я и записался на курсы по усовершенствованию учителей. Помог знакомый профессор, которого я бифштексами кормил. Добрый человек, отменный человек. «Никто, говорит, не понимает, что это за новая наука, и тебе понимать не надо. Делай что скажут… Лишь бы деньги платили». Я и решился стать учителем. Кабы не это — нужда-с, разве бы я позволил. Ведь у меня совесть есть. А тут, как на грех, подвернулся приятель, у нас полотером в ресторане работал… Подагра его подсекла, заливал не в меру, он директором театра устроился… На гармошке играл отлично, а стаж трудовой, и его пустили по творческой части… «Вали, говорит, не робей…» Вот я и пошел по педагогической части… А как раз
