Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Он знал, что такое мама, память о ней хранил крепко и помнил, как Клавдя ходила к его отцу и наедине бранила: «Эх, Иван, нажил ты несчастье на свою шею. Вздыху тебе не будет от Марьи, съест она тебя. Жена без побоев да грозы — хуже козы, ты уж лучше хлеба не молоти, а бабу поколоти…».
Помнит Терёша, как Клавдя таращила на его хмурого отца единственный глаз и, жалостно покачивая головой, твердила: «Лупи её, Иван, лупи, не бабье дело мужику указывать…».
И помнит Терёша, как отец, возвратясь из села, нередко пьяный, бил его родную мать, и помнит те сумерки, когда мать умерла. У Терёши к горлу подкатывается горький ком обиды.
Жизнь у опекуна нелегка. И хотя Клавдя старается обучить Терёшу «святости»», ничего из этого не получается: церковные книги, славянская азбука с древними титлами раздражают его, и каждый раз, когда принуждают читать, он ищет повода, как бы скорей отвязаться от нудного чтения…
Курс «младших» и «средних» Терёша прошёл успешно. Осенью учитель перевёл его в «старшие». И тут Терёша не был в числе отсталых учеников. В тетрадях по арифметике, по чистописанию у него стояли отметки не ниже пятёрки. Учитель не раз, ставя его в пример другим, говорил:
— Был бы не сирота да зажиточной семьи, в городское училище пошёл бы, а там в университет…
Терёша понимал, что от скряги-опекуна далеко не двинешься, и ему от похвалы учителя становилось грустно. Не без зависти он смотрел на тех учеников, которых родители были в состоянии учить после приходской школы. Правда, таких счастливчиков в школе было немного, но и те, на огорчение большинства, нередко вызывающе мечтали об учёбе и городском училище, о ремнях с медными бляхами, о кокардах на фуражках и о том, что им не суждено ходить за сохой, возить на поле навоз, — пусть этим грязным и нехитрым делом занимаются синепортошные Терёшки, Серёжки и Травнички, которым не придётся брякать на счётах, носить манишки и пить-есть, чего душа желает. Терёша знал, что ему судьба готовит место в жизни на сапожной липке за верстаком, пока у опекуна Михайлы, а там, дальше, видно будет.
Иногда в свободные минуты в школе его воображение доходило до несбыточных фантазий. Он смотрел сквозь тусклые оконные стёкла в поле, где возвышался одинокий курган, похожий на пирамиду. Слыхал Терёша от Копыта и от Турки, что на большой глубине под курганом спрятан богатый клад — быть может, бочка, а то и целый погреб золота. В том, что тут есть клад, мало кто сомневался: иначе для чего бы на ровном месте такой, будто руками сложенный, громадный курган?.. Иначе зачем же давний слух об этом кургане и спрятанном золоте?..
Из поколения в поколение народ передаёт, что триста лет тому назад по Руси гуляли шайки поляков и литовцев. Они дошли до Вологодчины и пошли дальше на север. И вот с награбленным добром потрёпанные поляки и литовцы возвращались восвояси. Но в здешних местах поднялся на них народ, кто с вилами, кто с топором и рогатиной, и окружили чужеземных грабителей, некуда было тем податься. Всех иноземцев перебили усть-кубинские, лахмокурские и других деревень мужики, остался цел один лишь главный поляк — пан воевода. Его хотели мужики живьём взять со всем богатством. Но воевода знал колдовство. Когда ему пришла неминучая, он вскочил на своё богатство-золото и, пальнув из пистолета в небо, сказал: «Провались, мое золото, столь глубоко, сколь пуля летит высоко!». Тогда мужики, что нещадно истребляли ляхов, услышали, как прозвенело золото, падая в преисподнюю. И даже тот из мужиков, который кончал последнего на этом кургане пана, слышал от него, что клад выйдет на поверхность, если кто-либо когда-либо догадается положить не то сто колов, не то сто голов; но каких колов или чьих голов, мужик как раз не расслышал, и это осталось неведомой загадкой.
Лахмокурские мужики долго бились над загадкой; они привозили на курган ровно по сотне кольев — сосновых, еловых, вересовых, осиновых, берёзовых, пихтовых, ольховых, рябиновых и даже черёмуховых и калиновых — клад под землёй не шелохнулся, не звякнул. Потом рыбаки приносили на курган по сотне голов — щучьих, окунёвых, ершовых, карасёвых, налимьих, сиговых и ещё чьих-то, но и это не помогло.
Клад лежит до сего дня.
Терёша глядит из окна школы на курган и думает: на чьи же головы выйдет клад?.. Может на коровьи? Тогда надо сначала быть богатым мясником, чтобы скопить столько коровьих голов. Может, человеческих? Тогда надо быть разбойником и рубить головы прохожим на большой дороге. А всё-таки хорошо бы иметь клад! Построил бы тогда Терёша «двоежитый» дом с мезонином, с крашеными углами, с боку бы «зимовку» пристроил для Алёхи Турки (у того изба стала рушиться). И всего-то бы, всего он накупил по хозяйству.
Но такие Терёшины мысли быстро возникали и быстро потухали.
Однажды в первых числах февраля Терёша два дня подряд не приходил в школу. Причиной тому был сильный холод. Не имея тёплой одежды, Терёша был вынужден отсиживаться во время уроков в дядиной бане. А потом, когда тепло одетые соседские ребятишки возвращались из школы, он выходил из бани и примыкал к ним. Учителю сразу стало об этом известно. Чтобы пресечь обман со стороны Терёши и не зная других способов воспитания, учитель написал записку и велел Серёжке Менухову передать её Терёшиному опекуну Михайле, чтобы тот за «сидение в бане» наказал своего воспитанника. Терёша, конечно, понял, что его ожидает, и пригорюнился.
Учитель сегодня был строг и, не в духе. Чем объяснить его плохое настроение, ученики не знали. А дело было вот в чём: Иван Алексеевич сразу получил два письма из Вологды от своих приятелей, которые писали о том, что вокруг епархиалки Введенской настойчиво начал увиваться жандармский офицер. Иван Алексеевич не мог с расстройства заниматься, но и распустить учеников он не имел ни права, ни смелости. Тогда он догадался младшим задать чистописание, средним — самостоятельное решение задач, а старшим — писать собственное сочинение, кто о чём вздумает. Сам он вышел из класса в свою комнату и, выпив стакан крепкого и горячего чаю, принесённого сторожихой школы, принялся писать внушительное письмо поповне Введенской. Так за письмом просидел час и другой, и ученики два часа без перерыва занимались
