Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
— Да не ходи босой, обуйся в Енькины обноски. Ломоть хлеба возьми, собирай больше, шали меньше, — напутствовала Клавдя.
Михайла только сегодня надоумился сказать:
— Не будь задирой. Крапивой — это ещё ничего. Отца твоего, бывало, в кутузке нагайками драли…
XIX
Пока в тот день Терёша ходил в лес за грибами, в Попихе случилось несчастье: сначала маленькие огненные язычки появились на крыше кладовки, затем пламя охватило всю маслодельню.
Первым прибежал на пожар Вася Сухарь. Ему хозяин маслодельни платил трёшницу в месяц за присмотр, чтобы кто из проезжих или попихинских ребятишек не «подшутил» над заводом. Не доглядел Сухарь. Завод вспыхнул, и спасать его было уже не под силу и поздно. С перепугу Сухарь, не чувствуя под собой старческих ног, бросился обратно в Попиху. Добежав до своей избёнки, схватил одной рукой из переднего угла икону «неопалимой купины», в другую руку деревянное ведро и, задыхаясь, с криком снова побежал к горевшему заводу.
Между тем из ближних деревень люди сбегались на пожар, охали, крестились и радовались, что, слава богу, пожар случился не у них в деревне, а на отшибе, на всполье, у речки, а это не так опасно.
Сухарь трижды пробежал вокруг пожара с иконой, но, невзирая на «неопалимую купину», завод пылал и трещал, рассыпая далеко по сторонам горящие искры и головни.
Неожиданно хватил сильный ветер в сторону Попихи. А ещё неожиданнее вспыхнул от искр вблизи от деревни крытый соломой гуменник. И началось. Вслед за гумном загорелась крайняя Терёшина изба с заколоченными окнами.
— Братцы! Гуменник!
— Спасайте! Сиротская изба горит!
— Ой, лиха беда! Огонь теперь всю деревню слижет.
Народ от маслодельни бросился к Попихе. Ломали перегороды. Огонь с Терёшиной избы перескочил на соседнюю Афонькину избу, с Афонькиной — на Бёрдову и начал рвать крыши, стропила и гулять по серым бревенчатым стенам. Домишки в Попихе были построены в тесном соседстве один от другого. Строили с расчётом, чтобы в случае злобы или зависти сосед побоялся подпалить соседа.
Вёдра, багры, ухваты — всё было собрано и пущено в дело. Из Тюляфтина и Кокоурева привезли на взмыленных лошадях две пожарные машины. Огонь удалось приостановить.
Шум, крик, перемешанный с детским плачем и воем баб, разносился далеко за околицу горевшей Попихи.
— Качайте сильней! Чего рты разинули! Это вам не ярмарка.
— Куда ты, кривая бестолочь, с иконой лезешь! До вашей избы огонь не доберётся, — ругал кто-то из соседей Клавдю.
— А и сгорит, так чорт с ним, не голый крюк, выдержат, — безразлично говорил Турка вспотевшему на пожаре мужику, — смотри-ка, у сеновала они какую груду всякого добра натаскали — сундук на сундуке да сундук сверху.
Действительно, Михайла и Енька с помощью набежавшей родни успели вытаскать из своей избы всё, что можно было вытащить. Афонька Пронин с Приёмышем не успели, они мало чего спасли из своего имущества. Огонь быстро охватил Афонькину избу, подступиться было нельзя.
Мужики из других деревень, глядя на Афоньку, судачили:
— Легко и наживалось.
— Ворованное-то не споро.
— Ну, так они и не горюют, им воры помогут на ноги встать, не наше горе.
— Свят, свят! — крестилась, бегая, Степаша.
— Свят, свят, господи! Леший Пиманиху на пожар принёс. Ох, она вам раздует! Гоните её, гоните…
— Где она, кикимора, где? — пронёсся говор среди праздно глазеющих.
— Вон, та, вся в красном.
— В огонь, дьявола!..
— С ума сошли! — вытирая рукавом пот, возмутился Турка. — Вовсе она не ворожея, а пройдоха-баба. На её век дураков хватит.
Напоследок огонь охватил ещё одну дряхлую избу, стоявшую в стороне. Пока отстаивали от пожара ближний посад, никто не ожидал, что огонь перекинется в противоположную от ветра сторону. Быстро рухнула на избе загоревшаяся крыша. Из избы донёсся приглушённый стон. Там, между стеной и печью, в закуте лежала больная Агниша. С самой весны она была точно прикована к постели. Муж её — Миша Петух — работал на лесопилке в подёнщине и домой приходил через два дня на третий. Больная иссохшая жена была ему обузой.
К объятой пламенем избе подбежали мужики и бабы. Густой дым валил из разбитых окон.
— Живой человек погибает, братцы!
— Спасайте! — закричали в толпе.
— Ну, что? — обратился к народу Алексей Турка, размахивая голыми по локти руками.
— Полезай сам, если хошь задохнуться.
— Всё равно не спасёшь.
Подтащили пожарную машину. Грязную, жидкую струю воды пустили через окно. Дым повалил ещё гуще.
— А ну, будь что будет! — сказал Турка, выплеснул на себя ведро воды и крикнул: — Ещё воды!
Раздумывать некогда. Алексей зажал мокрой фуражкой лицо, перегнулся через подоконник и шмыгнул в горящую избу. Задыхаясь в дыму, он кинулся за печку. Огонь до боли ожёг его плечи. Турка глухо вскрикнул и чуть не свалился.
«Поздно!» — мелькнуло в его голове.
Он повернул обратно и, схватив попавший под руку сундучок, неловко вывалился с ним за окно. Алексея оттащили от горящей избы и облили водой.
— Напрасно лазал, Агнишу огнём захватило. Пропала, несчастная…
Изба догорала. Около пожарища валялся всего-на-все перевёрнутый вверх дном Агнишин сундучок: полудюжины веретён, два клубка ниток, горсть разных пуговиц и несколько старинных медяков.
…А в Устье-Кубинском во время попихинского пожара начальник добровольной дружины трактирщик Смолкин протрубил в сигнальный рожок. На приходской колокольне ударили в стопудовый колокол. У церкви собрался народ. Смолкин с биноклем взобрался на колокольню.
— Где горит? — кричали снизу пожарники.
— Попиха! — отвечал громко Смолкин.
— Хорошо видно?
— Не худо. Три избы пылают.
Подъехали на дрогах, с машинами, к церкви. Смолкин велел сторожу прекратить звон и, не слезая с колокольни, закричал:
— Зачем лошадей запрягли? Кто велел? Распрягай! Через болото прямиком не проедешь, а кругом ехать — восемь вёрст, по инструкции не полагается, — и стал спускаться по винтовой кирпичной лестнице на землю.
Дружина разошлась, недовольная «ложной» тревогой…
Прошло не более двух часов, — в Попихе на пепелищах догорали последние головни. Извлекли обгорелый труп Агниши и в стороне, на лугу, прикрыли мокрой рогожей.
Народ уходил с пожара.
— Опять нищих прибавилось.
— Опять пойдут просить христа ради на погорелое место.
— Где тонко, там и рвётся, где бедность, туда и нищета прёт, — разговаривали уходившие из Попихи мужики, сочувствуя больше всех Петуху, Бёрдову и круглому сироте Терёше.
О последнем во время пожара в суете никто даже не вспоминал.
— Мир им поможет, — проронил один из уходивших, оглядываясь на пустоту пепелищ и на обгорелые стволы одиноких деревьев.
— Дожидайся, поможет.
— С миру по нитке…
— Голому петля, — поспешно добавил кто-то.
К груде обгоревших кирпичей,
