Пётр Вершигора - Дом родной
— Есть привести в нашу веру, — почему-то довольный, откозырял Зуев.
Уже подойдя к дверям, он остановился, подумал и, сняв фуражку, вернулся к столу. Федот Данилович, держась за трубку телефона, вопросительно посмотрел на майора.
— Вот еще какое дело… Как для наших подвышковских земель будет такой злак, как люпинус?
— Ого, — сказал Швыдченко, бросая трубку обратно. — Это ты, Петро Карпыч, делаешь успехи. Ведь прямо в точку ударяешь. Люпин для наших песчаных земель — золото. Только это не злак, а бобовое растение. Оно прямо из воздуха азот таскает в почву. Если бы в прошлом году то самое поле с гладкими грачами, которое мы вчера видели, было под люпином, не пришлось бы лучшему в районе звену Евсеевны на себе коровье дерьмо возить.
— Нет. Я не в смысле навоза…
— А в каком же еще смысле?
— Как оно для корма? Скажем, бычкам или даже кролям тем алехинским.
— Или тот самый, с ушами? Как его? — и Швыдченко смешно передразнил маленького кроликовода.
— Свечколап, — напомнил Зуев.
— Вот-вот. Так вот не приведи бог или случай тебе, товарищ уполномоченный, — снисходительно сказал секретарь, — колхозникам такое сказать. Засмеют ведь. Понимаешь, это не корма, а зеленое удобрение. Для наших земель наилучшее. Но для корма… есть в нем такой яд, алкалоид называется. Если бы, скажем, тем Свечколаповым кролям один раз дать его вволю нажраться — погибла бы вся ферма. А мальчонку того славного ты своими руками погубил бы…
— Ничего не понимаю, — сказал Зуев. — А я привез семян. Такие, как белая фасоль, немного помельче, так мне его именно для скота рекомендовали.
— Где?
— Из Германии…
Швыдченко свистнул.
— Мы, когда партизанили, мышьяк офицерам-гестаповцам рекомендовали для приправы к колхозной говядине.
— Да нет, Федот Данилович, бригадир колхозный. Животновод из Черниговщины. Он мешков с пятнадцать его вез на семена и мне дал.
— Сколько его у тебя?
— Кило двадцать — тридцать. Словом, полный под завязку солдатский сидор. Так и говорил: люпинус безалкогольный, что ли… Такие белые фасолинки…
— Безалкогольный, говоришь?. Такого не бывает. Белые? Чудеса… Постой, постой, а ведь верно. Был у нас на Черниговщине, на Носовской опытной станции, дедок один. Так он все норовил тот яд алкалоид из него убрать. Безалкалоидный, а не безалкогольный. И даже вроде грядочки две у него получилось, но перед самой войной. Какая штуковина… а? Дедок такой, Штифарук его фамилия.
Зуев молча полез в карман, достал свою записную книжку, долго листал ее…
— Верно. Вот. Майор Штифарук.
— Майор? Какой из него майор. В сороковом он белый как лунь был. Лет, может, шестьдесят с гаком. А может, и все семьдесят. Какой он из себя, тот майор?
— Я его и в глаза не видел. Мне бригадир его фамилию назвал. Черниговский бригадир.
— А бригадира как звать? Колхоз какого района?
Зуев только развел руками, как тот ефрейтор на пограничном КПП в Бресте.
— Придется мне самому на эту твою фасолину поглядеть, товарищ военный. Дело рисковое. Но, видать, интересное. Если бы не было при том твоем солдатском сидоре этой фамилии Штифарук, я подумал бы — разыграл тебя, по-хулигански разыграл тот бригадир. Если не сказать хуже — по-вредительски… А так — надо посмотреть. Ну этим мы еще займемся.
2Вернувшись с бюро к себе в военкомат, Зуев просмотрел гладко и грамотно оформленные бумаги. Затем вызвал к себе майора Гриднева.
— Прошу посмотреть, товарищ майор. Чтобы все было по правилам. Подписи вам будут. Как я вчера сказал, — произнес он вежливо и сухо, не поднимая головы.
— Я уже просмотрел, товарищ военком.
— Вопросов нет? — Зуев поднял голову и только сейчас взглянул на насупленного подчиненного, безукоризненно стоявшего по стойке «смирно». Выдержав несколько секунд его взгляд, Зуев улыбнулся и протянул руку.
— Ну ладно… мир, мир… — И, подойдя к нему вплотную, сказал: — Совсем тут никакая не фанаберия начальническая — этого я сам терпеть не могу. Просто мы с секретарем райкома решили помочь этим труженицам… замечательным. Понятно?
— Слушаюсь… — облегченно вздохнул Гриднев.
— Ну вот и хорошо. Жалоб не будет?
— Нет, товарищ военком, — совсем весело ответил Гриднев.
Через полчаса явился Шамрай.
— Стеклышко? — спросил Зуев, пристально взглянув на друга.
— Как приказано, — мрачновато ответил Шамрай.
— Тогда — поехали…
Проходя по военкомату, Зуев на ходу отдал распоряжения, оставив Гриднева своим вридом.
— Вернусь завтра к середине дня… В случае надобности — ищите по телефону в «Орлах».
Придя домой, Зуев неожиданно застал у себя Швыдченко. Тот сидел на стуле и внимательно слушал, что ему не спеша говорила мать.
— Ну вот, Петро Карпыч, мы с Евдокией Степановной и познакомились.
Зуев повесил шинель на гвоздь и умышленно замешкался, соображая, что так быстро привело Данилыча к нему домой.
— Ну, брат, недаром говорят — мир тесен. Мы тут уйму знакомцев вспомнили… Люди все же одного поколения…
— Да и одного интересу были, — добавила хозяйка и, подумав, произнесла с горечью: — до войны.
К удивлению Зуева, Швыдченко промолчал. Мать оглядела собеседника. «Что-то у них, видать, по службе… Все секреты…» И накинула на плечи платок, собираясь оставить их одних. Догадливый Швыдченко остановил ее:
— Вы, Евдокия Степановна, нам не помеха. А по ходу дела, может, и посоветуете что. Не утерпел я, Петро Карпыч, с этим самым люпином безалкалоидным. Уж очень что-то заковыристо интересное. Будь ласков, покажи ты мне эту свою заграничную «фасолину», а? Ежели ты не напутал чего… ты не обижайся — дело твое, как говорит товарищ Кобас, пролетарское, и тонкости того, как произрастает всякая трава-мурава, только по книгам тебе известны. Но если все правда — этот твой сидор солдатский для нашего района прямо… Ну, вроде тех кролей…
— И бычков? — улыбнулся Зуев.
— Ага, ага…
Зуев вышел в сени и тут же внес зеленый мешок. Распуская петлю заплечных лямок, он сказал:
— Совсем я не обижаюсь, Федот Данилович, и очень даже прошу вас меня в тонкостях земли нашей просвещать и критиковать.
— Земля наша песчаная, — задумчиво говорил Данилыч, глубоко запуская руку в зерно и ворочая там кистью как-то по-особенному. «По-мужичьи орудует, словно молоть собирается или вот-вот войдет с мешком этим в борозду, для ручного посева…»
— Ну, раз сам просишь, то вот тебе первая самокритика: чуть-чуть ты не погубил эти, по всему видать, драгоценные семена. Имеет это бобовое растение еще такой недостаток — капризные к окружающей температуре и влажности эти семена. Их сохранять надо ровно. Высокая температура — высохнут, чуть ниже нормы — как губка или соль сырость натягивают. Проглядел — пиши пропало. Потеря всхожести. Вот почему у нерадивого, бестолкового хозяина семена часто пропадают.
— Не любят их лодыри?
— Не совсем так. Зато летом посеял на любой земле — и он пошел из воздуха азот таскать. Кто не очень любит спину гнуть — самая подходящая культура. Но осенью и зимой за ним глаз и внимание требуются. Но это тот, который для зеленого удобрения. Семена по цвету вроде гречки, а этот…
Швыдченко запускал руку вглубь, гладил, просевал сквозь растопыренные пальцы, пробовал на зуб и на вкус.
— Нет, действительно, — он. Только чудной какой-то. Белый и вроде не горчит. А чем черт не шутит! Немец — он и обезьяну выдумал.
Зуев засмеялся.
— Ты чего? — спросил Данилыч.
— Да так.
— Що, може, опять будешь меня с сусликом равнять?
— Что вы, товарищ Швыдченко! — спохватился Зуев. — Я того бригадира черниговского вспомнил. Очень он на вас был похож.
Но секретарь словно и не слышал, увлеченный изучением семян.
— Вот что, товарищ дорогой. Будем, пока суд да дело, пока там ученые из эвакуации вернутся, будем ставить опыт. Просто по весне засеем и размножим эти фрицевские семена. Ты вот что… Бери эту торбу с собой. Передай половину Евсеевне — она это дело знает. Пускай хранит как положено. И кому бы еще?
— «Орлам», — подсказал Зуев.
— Правильно, только деда этого, Алехина, что ли, который про кресты да медали любит… добре предупреди. Сохранить в полном ажуре. И мальчонку того, с ухами, тоже приспособь. Добре?
— Сделаю…
— А я на днях буду. Все растолкую, как и что. Созвонюсь с областью соседней, пошукаю того деда Штифарука. Может, он нам и просветит это дело. Договорились?
— Есть, — по-военному отвечал довольный Зуев.
— Ну я пошел. Задержался я у вас…
В дверях Швыдченко столкнулся с Шамраем, но они разминулись. Зуев пригласил Шамрая перекусить. Мать, предупрежденная им заранее, лишь искоса поглядывала на Шамрая, не подавая никакого вида. Она впервые увидела его обезображенное лицо и скрывала жалостливые слова, так и просившиеся наружу.
