Михаил Соколов - Искры
— Знамо дело, не в приданом суть, — удивительно быстро согласился Игнат Сысоич, но тут же стал опять гнуть свое: — А все ж таки оно, приданое, может повернуть его жизнь в хорошую сторону. Да и нашу житуху подопрет какой катеринкой из приданого.
Долго они толковали, наконец Игнат Сысоич одержал верх. Но тотчас перед ним встало новое затруднение: не на что было справить свадьбу Леона.
— А это, девка, не такое легкое дело. Сапог у него нету? Нету. Жакетки дельной нету? Нету, — считал Игнат Сысоич, загибая твердые пальцы, — А шаровары, а поддевка? Шутка ли, такую уйму добра сразу накупить!
Но теперь уже Марья убеждала его:
— И в чужом съездит к венцу, не снимут. Ты же венчался?
— Только что… Да будь оно неладно, чужое. Едешь, а глаза от стыда прячешь. Нет, мать, это не дело. Аль мы хуже других, что такого сына в чужом под венец повезем? Я лучше у зятя взаймы попрошу, а к свадьбе чтоб все было свое.
Вечером, когда пришел с работы Леон, Игнат Сысоич сказал ему, что они с матерью решили посылать сватов к Загорулькиным. Леон удивился такой торопливости, но Игнат Сысоич решительно настаивал:
— Надо ж эту канитель кончать или нет, — как по-твоему? Отдадут — слава богу, а нет — скатертью дорога. И нам видней все будет, — горячо убеждал он сына.
Леон понял: хитрит отец, и хотел сказать, что не дело отца решать, на ком и когда сыну жениться. Ню в душе он и сам был согласен, что действительно лучше все выяснить сразу. Уходить из хутора он решил окончательно и только не знал, куда лучше: на шахту, к Чургину, или в Новочеркасск, к Оксане. Об Алене он тоже думал, и сама собой, мысль пришла: сперва устроиться на работу, обзавестись квартирой, а тогда уж и сватов засылать. Но отец советовал попытать счастья. Что ж, возражать не было смысла. И Леон сообщил о своих намерениях Алене.
2
В день, когда свахи собрались идти к Загорулькиным, Нефед Мироныч находился в наилучшем расположении духа. Накануне он получил от адвоката письмо о том, что дело по иску к Егору Дубову за учиненный им погром и убытки назначено к слушанию в суде. Шила лишь на сердце его обида, что Калина оказался хитрее, сумел своевременно сделать, что надо, и опять атаманствует. Но, поразмыслив, он пришел к заключению, что атаманство было бы ему лишней обузой. Ему сподручней заниматься приумножением своего богатства, а атаману надо заниматься именно тем, чтобы огромное хозяйство его, Нефеда Загорулькина, благополучно процветало и чтоб всякие там Ермолаичи и другие делали то, что им полагается, а не своевольничали. И Нефед Мироныч успокоился. Сегодня он собрался даже заказать попу благодарственный молебен.
Одевшись в темносинюю суконную тройку, он подстриг черную, с проседью, бородку, усы и, надев праздничный картуз, пошел из дому, миролюбиво сказав Дарье Ивановне и Алене:
— Пошибчей собирайтесь! Наряжаются, как., все одно женихов дюжина их ждет на улице. — Выйдя за ворота, он еще раз оглянул себя — все ли в должном виде — и стал ждать Дарью Ивановну и дочь. Проходившие мимо хуторяне издали снимали перед ним картузы, почтительно здоровались, и он, отвечая, прикасался к козырьку фуражки.
Алена долго наряжалась. Сегодня после обеда должны прийти сватать ее за Леона. В этот важный для ее жизни день ей хотелось быть красивее и наряднее всех. Но отец торопил, и она, накинув на голову кремовый полушалок, последний раз взглянула в зеркало и вместе с матерью вышла на улицу.
Яшка отказался было идти в церковь, но Нефед Мироныч и его заставил одеться по-праздничному. Когда все собрались у ворот, он напутствовал каждого, как надо с людьми здороваться, сколько и каких свечей покупать у ктитора, и, выступив немного вперед, повел семью к обедне.
В церкви он первый, чтоб подать пример хуторянам, купил за полтинник две толстые, обвитые позолотой белые свечи, заглянул в кассу — на много ли наторговано? — и шепнул ктитору, показывая глазами на свечи с позолотой:
— Энтих предлагай больше.
Беспокоился Нефед Мироныч о свечах потому, что был старостой церкви и третьего дня выдал их ктитору почти в двойном размере, особенно увеличив количество дорогих. Зная ктитора как хозяйственного казака, он тогда еще наказал ему:
— Годовой праздник, гляди, воздвиженье: всенощная, заутреня, все должен продать.
И ктитор старался: если полагалась кому сдача, он не давал ее, а вручал свечу дороже. Человек он был набожный, строгий, и, если кто-либо возражал, он хмурил брови, укоризненно качал головой, надув пухлые, розовые щеки, и хуторяне, взяв свечи, шли к ликам святых, в душе поминая ктитора недобрыми словами.
Нефед Мироныч всегда стоял в первом ряду, с левой стороны от алтаря. Он самолично ставил перед иконами Спаса и Николая-чудотворца дорогие свечи и видел, как они сгорали до основания. Между тем служителю, безродному казаку Пантюшке, строго-настрого было приказано следить за всеми свечами, кроме своих, матушкиных и атамановых, и как только они догорят до половины, тушить. После службы половинки свечей собирались в ящик. Нефед Мироныч отвозил их в город, менял на новые и продавал верующим, увеличивая доход церкви и свой.
Службу он любил: знал обедню наизусть, всегда выстаивал до конца и хоть в душе мало веровал, однако смотрел на отца Акима и слушал его с подобающим благоговением.
Алена вернулась из церкви раньше всех и стала приготавливаться к встрече дорогих гостей. Настроение у нее было приподнятое, она без умолку разговаривала с бабкой. Когда вслед за нею пришел Яшка, она и ему нашла дело.
— Ты сегодня прямо молодец, как птаха щебечешь, — заметил Яшка.
Дарья Ивановна, как только вошла в дом, сразу почувствовала: дочка и сын к чему-то готовятся.
Яшка сказал ей, что сегодня Леон присылает сватов.
Дарья Ивановна всплеснула руками:
— Да чего же вы молчали, идоловы деточки? Ах, боже ж мой! Дочунушка ж моя родимая… — засуетилась она, и все хлопоты начались сызнова.
Нефед Мироныч вернулся из церкви позже всех, но ничего особенного в доме не заметил. Тогда Дарья Ивановна решила подготовить его:
— Мироныч, ты хоть бы ноне, ради праздничка святого, не спал, — сказала она, когда пообедали. — Как ни говори: сын у нас, дочка на выданье. Гляди, люди случатся какие, а мы всегда, покуль соберемся угостить…
— Отвяжись со своими людьми! Я не для угощений добро наживаю, а кому хочется угощаться — для них монополька есть.
— Ну, хоть так посидим, погутарим.
— Да чего ты привязалась? — начал сердиться Нефед Мироныч. — Ступай до баб на улицу, коль язык чешется… Отрубей напарь мне, опять поясницу колет.
Он бросил на сундук подушку. Дарья Ивановна сердито сдернула с нее розовую сатиновую наволочку, оставив ситцевую, и быстро вышла.
Нефед Мироныч, раздевшись, лег на сундук, старчески кряхтя и щупая поясницу.
Некоторое время он старался ни о чем не думать, но лишь только закрыл глаза, как опять вспомнились атаманские выборы, и он вздохнул: «Таки не выбрать своего человека! — продолжал возмущаться он, как будто Калина был чужим человеком. — А впрочем, над кем атаманить? Над Степаном? Разбойником Егором? Мужика вам, братцы, в атаманья надо! Пущай бы управлять на ваших спинах учился. И Игнат — дрянь мужичонка. Я думал: дочка благородная, с Суховеровым за ручку, значит, могет быть толк. А оно… Ну, погодите же у меня!»
Он лег, чтобы отдохнуть, а кум-атаман стоял в глазах и насмехался над ним. И Нефед Мироныч снова думал о том, кого забыл угостить перед выборами, кому не отомстил за оскорбления и не свел еще счеты.
В это время во дворе дружно залаяли собаки. Дарья Ивановна вышла на крыльцо, крикнула:
— Серко, Жучок! Ах, чтоб вас! — и заторопилась навстречу гостям.
— Здорово дневали, с праздничком вас, Ивановна!.. Встречай сватов, — заговорила жена Фомы Максимова.
— Проходите, проходите, болюшки, — растерянно приглашала Дарья Ивановна свах и, торопливо поднявшись по ступенькам, исчезла в доме.
Умудренная опытом, Максимиха поняла, что застала Загорулькиных врасплох, и, пошептавшись с подсвашкой, Степановой женой, решила подождать у крыльца.
— Давай тут подождем. Как пригласят в хату — значит дело пошло, а нет — нам там все одно мед не пить…
Вбежав в хату, Дарья Ивановна затолкала мужа в широкую мясистую спину:
— Мироныч, Мироныч! Одевайся скорей! Сваты, кажись!
Нефед Мироныч неудобно обернулся, сонными глазами посмотрел на жену, ничего не понимая, и уселся на сундуке, свесив босые ноги.
— Да скорее, ради небесного! — торопила она его, подавая штаны. — Люди на дворе стоят!
— Сдурела баба, — недовольно проворчал Нефед Мироныч, не попадая спросонья ногой в штанину. — Бабы пришли небось языки почесать, а ей сваты… Откуда люди?
