Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Неторопливо прочитав документ, Балатьев хмыкнул и уселся на свободный стул. Не сел — именно уселся, основательно и прочно.
Лицо Кроханова стало багровым, во взгляде сверкнула ярость. Забыв, где он, кто он, руководствуясь только одним желанием — смять Балатьева, растоптать, он прошипел:
— Знаешь поговорку? Если по шею в дерьме, так и не чирикай!
И вот тут у Баских иссякло терпение.
— Товарищ директор, держите себя в рамках приличия! — Перевел взгляд на Балатьева. — Ваше поведение я тоже понять не могу.
Балатьев глубоко вздохнул раз, другой, третий — этим приемом он пользовался, чтобы в критические моменты укротить, обуздать себя.
— Сейчас поймете, Федос Леонтьевич, — сдерживая себя, сказал он. — Дело в том, что все это липа. Сплошная. Ну, прежде всего — липа брак. Нет брака. И приказ липа, потому что по липовому браку можно отдавать только липовые приказы. Все сплошная подтасовка.
— Чем ты докажешь? — Как ни пыжился Кроханов, голос его прозвучал неуверенно, а во взгляде проступило беспокойство — почувствовал, должно быть, что Балатьев располагает каким-то крупным козырем.
— Эх, товарищ директор… — Балатьев снисходительно потряс головой. — Вы ведь инженер как будто и…
— Я верю документам! — С угнутой шеей порывшись в ящике, Кроханов выбросил на стол пачку бумаг. — Вот анализ лаборатории, вот заключение ОТК… И ты на меня не довлей!
Балатьев достал из кармана лист с длинной колонкой цифр, положил перед Крохановым.
— Пустой разговор. На документы тоже есть документы.
Пока Кроханов «изучал» цифры, Балатьев нарочито громко, чтобы слышали все, принялся объяснять Баских:
— Вчера утром я взял контрольные пробы всех плавок и выехал на завод в Добровку. Какой вчера был день — сами знаете. Во-первых, воскресенье, во-вторых… Ну, что во-вторых, говорить нечего. Пока собрали лаборантов, сделали анализы, проверили их, перепроверили, удостоверили… Вот только вернулся. Расхождение — в два раза. Ровно.
Кроханов поднял разъятые в растерянности глаза.
— Черт знает что такое! Первый раз вижу!
— Первый? — прищурился Балатьев.
— Первый! — нагло подтвердил Кроханов.
Как подмывало Балатьева добить директора, напомнив ему всенародно об аналогичной истории с фосфором. Мельком взглянул на Акима Ивановича и увидел, как тот враз поскорбел лицом и сжался в ожидании, что начальник не сдержит слова, сорвется, выложит все напрямую, и тогда Кроханову станет ясно, откуда у него такая информация.
— Ну так каким анализам будем верить? — упавшим голосом спросил Баских. — Добровским или нашим? И уже с ожесточением: — Стыда у вас нет, и глаза он вам не ест. А ведомо ли вам вообще, что такое стыд?
— Не надо нервничать. Придется еще раз проверить, — сманеврировал Кроханов. Уловив, что секретаря райкома ответ не устроил, протянул руку к Балатьеву, потребовал: — Верни приказ.
Балатьев разгладил его, сложил вчетверо, спрятал в карман.
— Нет уж. Придержу для коллекции человеческих подлостей. — И обратился ко всем: — А теперь, дорогие товарищи, всего вам хорошего. Я в военкомат. Надеюсь, возьмут добровольцем.
Перед вечером Николай наведался к Давыдычевым. Грустный был этот вечер. Радиоприемник не выключали ни на минуту. Приглушали звук, когда шла обычная передача, и включали чуть ли не на полную громкость, когда передавали сообщения о военных действиях. Они ошеломляли. Противник развил наступление по всему необъятному фронту и уже занял Ковно, Ломжу, Брест. О насыщенности германской армии техникой говорила цифра уничтоженных нашими войсками танков — триста только на одном направлении.
Николай и Константин Егорович отдавали себе отчет в том какие преимущества были на стороне гитлеровской армии: внезапность нападения, тщательность подготовки, вооружение нескольких европейских армий, собранное воедино, и предвидели, что отбиться от врага будет не просто. Когда женщины сошлись на предположении, что война так же быстро кончится, как началась, они не стали перечить, дабы не обременять их излишними тревогами. Только обменялись понимающими взглядами. А вот по поводу решения Николая идти на фронт возникли споры. Клементина Павловна утверждала, что так и только так должен поступить мужчина, для которого судьба Родины — его собственная судьба, Светлана поддерживала мать, хоть и без особого энтузиазма, а Константин Егорович яростно возражал.
— Цех нынче как никогда нуждается в грамотном руководителе, — утверждал он. — Грамотном технически и политически. Дранников ни тем, ни другим не блещет. Не случайно они спелись с Крохановым. Техническая никчемность и невежество, как правило, шагают рядом, хотя понятия эти не одного порядка. Так что ваш порыв, Николай Сергеевич, несостоятелен. Сейчас нужно поднимать настроение людям, мобилизовывать коллектив.
— Мобилизовывать будет чувство патриотизма, — возразил Николай, — ощущение огромной опасности, нависшей над государством.
— А не преувеличиваете ли вы эту опасность, Николай Сергеевич? — осуждающе спросила Клементина Павловна, оскорбленная в своих патриотических чувствах. — Откуда у вас, у молодого человека, столько скептицизма, если не сказать больше — пессимизма?
— А откуда у вас такие шапкозакидательские настроения? — Мягкой интонацией Николай постарался сгладить жесткость вопроса.
— «Бить врага на чужой территории», «Ни одной пяди своей земли…» — Голос Клементины Павловны прозвучал торжественно, как с трибуны. — Эти слова, по-вашему, что, на ветер брошены?
— Дай-то бог… — примирительно обронил Константин Егорович. — Но не надо закрывать глаза на то, что Гитлер не просто пустился в авантюру, уверовав в госпожу удачу, вот уже сколько времени сопутствующую ему. Он все рассчитал наперед, до зубов вооружился, кстати, во многом за счет завоеванных стран, подготовил надежных маньяков военачальников и не менее маниакальных солдат — еще бы, разве не прельстительна перспектива владеть необъятными, к тому же богатейшими землями! — и, страдая манией наполеоновского мирового господства, вознамерился осуществить то, что не удалось Наполеону.
— Ему грозит судьба Наполеона, если не похлеще что-нибудь! — не удержалась от патетического возгласа Клементина Павловна.
Светлана молчала. Смотрела на Николая откровенно грустными глазами, мысленно прощаясь с ним навсегда и безмерно сожалея о таком неожиданном финале их отношений. Вернется он с войны или не вернется — все равно больше они не увидятся. Слишком тонкая ниточка связывает их, не выдержит эта ниточка испытания временем. Она точно знает, что в нем нравится ей, что привлекает, а нынче добавилось еще восхищение им. Сквозь приоткрытую дверь она слышала все, что происходило в директорском кабинете, и поразилась силе духа Николая, его целеустремленности, упорству и вере в себя, его характеру бойца. А у него что к ней? Легкая симпатия, как к хорошенькой девушке, с которой можно скрасить одиночество? Скорее всего. До сих пор она не знала горечи неразделенного чувства, и вот надо же такое! Первый человек, за которым могла бы без оглядки пойти хоть на край света, относится к ней
