Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
Все эти напряженные дни Суханов не покидал здания Совета. Беспрерывно трещали телефоны. Шло переформирование отрядов Красной гвардии. Объединяли рабочих, плохо знавших военное дело, с солдатами-фронтовиками.
В распахнутое окно ворвались крики. Суханов встал, пошатнулся. Голова кружилась. Он выпил стакан морковного чая, подошел к окну. Словно в тумане, мелькнул плакат: «Братья! Советская власть хлеба не даст! Выбирайте: или хлеб и Соединенные Штаты, или голодная смерть и советская власть». Колыхались хоругви «Союза русского народа», мелькали вымпелы бойскаутов. Вызывающе неслось: «Боже царя храни!..» Впереди, окруженный священниками, вышагивал протоиерей в черной рясе и с нагрудным золотым крестом.
Толпа сгрудилась у здания Совета.
Суханов вышел на балкон.
— Хлеба! Мяса! Сахару! — бесновалась толпа.
— Бей! — прозвучал чей-то истерический голос.
Камень просвистел над головой. Суханов крепче сжал перила чугунной решетки, подался всем телом вперед.
— Хлеба, мяса, сахару нет. Ваши хозяева блокировали Владивосток.
Протоиерей поднял над головой крест, благословляя толпу.
— Передайте власть городской думе! — крикнул он.
Зазвенели осколки стекол, раздавались револьверные выстрелы.
Красногвардейцы залегли было в цепь, но Суханов приказал охране вернуться в казарму. Он вызвал по телефону пожарные дружины.
Через несколько минут прибыли пожарные. По толпе ударили упругие струи ледяной воды из брандспойтов.
— Убива-а-а-ют!.. — завопил протоиерей и побежал, путаясь в длиннополой рясе.
Из задних рядов выбрался низенький толстяк с пышными бакенбардами. В руках его сверкал «смит-вессон».
— Гос-па-а-ада пожарные, от имени жителей города предлагаю прекратить разбой!
Седоусый пожарник в сверкающей медной каске весело крикнул:
— Никакого разбоя нет. Пожар всегда заливают водой.
— Гос-па-ада пожарные, взываю к вашему благоразумию! Иначе мы откроем огонь…
— Ах, вот как! — обозлился седоусый пожарный и скомандовал: — На насосах, охладите нахалюгу струйкой атмосфер в пять!
Струя ударила в грудь толстяка, сбила с ног. От ворот, где толпились красногвардейцы, грохнул смех. Ленька Клест, вложив два пальца в рот, пронзительно свистнул.
Барыньки, лавочники, хлеботорговцы, портовая шпана, мужчины с офицерской выправкой в пальто и цилиндрах, бросая плакаты и флаги, стали разбегаться.
Площадь опустела. На мостовой сверкали иконы, ярко отсвечивали обмытые водой хоругви. Ветерок раздувал брошенные трехцветные флаги.
Суханов вызвал Тихона Ожогина. Тихон щелкнул каблуками, замер с рукой у козырька.
— Соберите церковное добро. Отвезите протоиерею.
— Слушаюсь!..
* * *Фрол Гордеевич устало потянулся, замкнул в железный ящик модель ручной гранаты, вышел из своей каморки, остановился около станка, за которым работала Наташа.
У Наташи была неприятность: сломался резец. Ругая себя за оплошность, девушка склонилась к фрезеру, заплакала.
— Козла, язви тя, запустила? Будь внимательнее…
— Дядя Фрол, я же не нарочно…
— Знаю! За оборотами надо следить: тише едешь, дальше будешь.
— А я вовсе и не согласна, — встряхнув головой, упрямо возразила Наташа. — Кто тихо едет, тот всегда бывает позади.
Фрол Гордеевич озадаченно посмотрел на девушку.
— Токарь, как и музыкант, должен слух иметь. Запел станок не ту песню, выключай, по-новому настраивай.
Старый мастер вернулся в каморку, принес новенький резец. Через несколько минут Наташа доточила деталь. Фрол Гордеевич осмотрел корпус новой ручной гранаты, проверил щупом зазоры.
— Ну, девка, руки у тебя золотые.
Прозвучал гудок. Рабочий день закончился.
— Дядя Фрол, домой пойдем? Тетя Катя баню топит.
Фрол Гордеевич ударил себя ладонью по лбу.
— Суббота? Вот это здорово! Быстро неделя пролетела!
Наташа забросила за плечо карабин. После высадки японского десанта оружие из арсенала было роздано рабочим.
— Будет вам и другая баня. Тетя Катя приахалась, поджидаючи вас, — сказала Наташа.
— Приахалась, как будто я здесь мазурку откалываю!
Старик выколотил из трубочки пепел, сунул ее в карман кожаной куртки.
— Пошли, Натка!
Выйдя на улицу, Фрол Гордеевич полной грудью вдохнул свежего воздуха. Десять дней не выходил он из своей каморки: изобретал новую гранату.
Уже распустились клены и липы. Цвели каштаны. Старик с усилием подпрыгнул, сломал ветку липы, понюхал.
— Ох, и ладно пахнет!
На Светланской улице было не по-обычному оживленно. За плечами у рабочих, закончивших смену, висели винтовки, берданки, охотничьи ружья, на ремнях — самодельные патронташи.
Казалось, все чего-то ждут, какая-то еще неотчетливая тревога слышалась в голосах людей.
Вдруг со стороны Сайфунской улицы показались два японских бронеавтомобиля. Их охраняли мотоциклисты.
— Дорогу генералу Отани! — размахивая пистолетом, по-русски закричал один из мотоциклистов, японский офицер.
Прохожие сгрудились на мостовой, рассматривая бронеавтомобили.
На броневых башнях приоткрылись люки, пулеметы зловеще уставились на людей.
Прохожие шарахнулись в стороны.
Шадрин в этот час с конногвардейцами возвращался с вокзала. Он отправлял вагоны и паровозы в тыл.
— Долой интервентов! — многоголосо неслось со стороны Светланской улицы. Выкрики множились, росли.
Шадрин ударил коня шпорами. Осадил жеребца перед офицером, все еще размахивающим пистолетом.
— Я начальник гарнизона! В чем дело?
— Анархия! — злобно закричал офицер. — Полное безвластие, нас не пропускают.
— Не горячитесь! Сейчас разберемся, — сказал Шадрин. Он приподнялся на стременах, вскинул руку с растопыренными пальцами, прогремел во всю мощь своей октавы:
— Тихо-о о-о-о! Спокойно, товарищи! Это наши гости.
Все стихло.
К Шадрину подошел Фрол Гордеевич. Запрокинув седую голову, показал пальцем на японского офицера.
— Мы вот их благородию объясняли, но он, волчья сыть, слушать не хочет. Гляди, Родион, пулеметы нацелены! Хороши, язви тя, гости, так и норовят пулю в лоб всадить. Здесь яблоку упасть негде, а он броневиком прет…
Японцы не рискнули двигаться сквозь плотно сжатую вооруженную толпу. Бронированные автомобили дали задний ход, свернули на Китайскую улицу и пустынными переулками двинулись к дворцу адмирала Корсакова, отстраненному Советом за измену и бежавшему в Токио.
Какая-то женщина сорвала с головы красную косынку и, размахивая ею, запела:
Мы разрушим вконецТвой роскошный дворецИ оставим лишь пепел от трона…
Песню подхватили:
И порфиру твоюМы отымем в боюИ разрежем ее на знамена…
На следующий день, в воскресенье, интервенты устроили под стенами Владивостокской крепости маневры. Моряки с развернутыми знаменами маршировали по улицам. Гремели корабельные орудия. Снаряды рвались где-то в сопках, заросших лесом.
Совет призвал рабочих к выдержке и спокойствию. Провокация сорвалась.
ГЛАВА 22
В этой сложной обстановке начала работать согласительная комиссия. Японскую делегацию возглавлял генерал-лейтенант Отани, русскую — Костров.
Костров нервничал. Японцы вели себя, как захватчики. Они признавали только силу оружия. Правительство же и Ленин требовали: не допустить военного столкновения.
В здание Совета прибыл князь Отани.
— Позвольте узнать ваш чин? — спросил он по-японски Кострова.
— Я шахтер!
Отани отшатнулся.
— Неужели Москва не имеет генералов, которым можно было бы доверить столь важное дело, как переговоры с доверенными божественного микадо?
Черные глаза князя Отани из-под опухших век, лишенных ресниц, смотрели угрожающе.
— Наши генералы заняты более важным делом, — спокойно ответил Костров. — Совсем недавно они разбили под Псковом и Нарвой армию Вильгельма, а сейчас в Поволжье ликвидируют контрреволюционный мятеж.
Отани, брезгливо поджав губы, сел. Маркиз Мицубиси что-то тихо сказал ему. Отани поднялся и, указав рукой на портрет Ленина в ореховой раме, выкрикнул какое-то слово. Переводчик объяснил:
— Убрать!
— Что убрать? Не понимаю, — как можно спокойнее отозвался Костров.
— Их сиятельство князь Отани, — пояснил переводчик, — сказали, что они здесь, в этой комнате, не могут думать, пока не будет убрана эта картинка.
— Какая картинка? Это портрет главы Советского правительства Ленина.
Теряя самообладание, Шадрин отбросил кресло. Костров требовательно глянул на него.
— Власть в Приморье принадлежит правительству России. Портрет нашего председателя Совнаркома снят не будет! — решительно заявил Костров.
