Николай Борискин - Туркестанские повести
Саша приосанился.
— А я чем не герой! — выкрикнул он под общий смех. — В газетах обо мне пишут — от «Импульса», нашей стенной, до окружной.
— Вам дадут слово, Новиков, — заметил командир.
Назаров продолжал:
— От областного центра километров сто ехали на платформах, поездом, а там пошли своим ходом по крутым серпантинам. Ночь, дождь. Справа обрыв, внизу глухо ворчит река. Слева отвесные скалы. Едешь и опасаешься: не доглядишь — в пропасть сорвешься.
Ехали всю ночь и следующий день. К вечеру показался горный поселок. Людей оттуда заранее эвакуировали. Окна в домах повыбиты взрывом — оползень пытались крушить. Река разлилась километров на семь. В огромной чаше, говорят, миллионов восемьдесят кубометров воды да в каньонах с полсотни. Река нажимает на запруду, а та стоит и хоть бы что ей. Высота четверть километра, ширина над водой от пятисот до тысячи метров, а под водой — восемьсот. Разве такую махину сдвинешь?
Народищу собралось — уйма. Рабочие, колхозники, строители, солдаты, инженеры. Между поселком и областным городом установили «воздушный мост». Вертолеты днем и ночью летали. С Украины прибыли десять самолетов с синтетической пленкой для кладки русла обводного канала. Москва прислала оборудование, Сибирь — лес. В общем это было похоже на фронт.
Сорок тысяч человек укрепляли берега реки. В зоне обвала альпинисты установили электрические фонари, и ночью было видно как днем. Работа шла беспрерывно. Гудели машины, грохотали бульдозеры, гремели взрывы. А вода все прибывала и прибывала. За каждые сутки объем озера увеличивался на семь миллионов кубометров.
Наши бульдозеристы жили в палатках, а когда взрывали породу, нас отводили километров за пять от берега, чтобы не убило кого, не поранило, не изуродовало камнями. Работали — углубляли русло реки — посменно: двенадцать часов Володя Истомин, двенадцать — я. В свободное время Володя все искал случая отличиться. Раз подошел к инженеру и говорит:
— Можно переплыть на другой берег?
— Зачем?
— Чтобы людей подбодрить. Смотрите, некоторые с опасочкой ходят, боятся потопа.
Ему, конечно, не разрешили. Тогда он достал где-то флажок, прикрепил его на палку — и к самому руководителю гидрометеослужбы:
— Разрешите, — говорит, — флаг водрузить на макушке оползня?
Тот рассмеялся:
— Вы, молодой человек, сколько выпили?
— Двадцать пять граммов, — ответил Володя.
— Так мало?
— Так ведь это для запаха, а глупости своей хватает.
— Оно и видно…
Но все-таки Истомин отличился. Когда просочившаяся под обвалом вода перестала идти по руслу реки, Володя с кем-то разгреб заиление. Его удостоил беседой корреспондент какой-то газеты, даже сфотографировал. Все уши мне прожужжал сменщик: «Страна должна знать своих героев!»
Люди работали с крайним напряжением. На шестьдесят шесть метров выше прежнего русла реки проложили обводный канал. По нему-то и устремилась вода. Напор огромный — почти восемьсот кубометров в секунду. Это во много раз больше, чем до завала реки.
Ну вот, а когда наконец победили, завалились спать…
Слово предоставили Горину. Я думал, что он уже переменил свое прежнее мнение о подвиге, о героизме: кое-что повидал сам, от других наслышался — пора бы и осмыслить все как следует. Но Григорий встал и объявил, что героизм — это дело случая. Вот те на, все то же, что и раньше… Не представилась бы, мол, возможность летчикам Кузнецову и Назарову вылететь в четвертый раз, не встретились бы им «мессершмитты» — не было бы никакого героизма.
— У нас тоже некоторые ходили в героях, когда сбили цель. А в чем тут героизм? — спрашивал Горин. — Не летал бы этот соглядатай — никто бы и не отличился. Обыкновенный случай, вроде эпопеи с этой запрудой. Если бы не было оползня — и шуму бы не было никакого.
— А подвиг Гастелло тоже дело случая? — спросил старшина Дулин.
— Убежден. Если бы не загорелся его бомбардировщик, он бы не направил его в танковую колонну фашистов.
— А что ты окажешь о Матросове? — не выдержал Кобзарь.
— Тому просто-напросто приказали. Ведь поется же в песенке: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой».
Закончил Григорий тем же, чем и начал свое выступление:
— Да, героизм — это дело случая. Что же касается нашего дивизиона и вообще армии в мирных условиях, то здесь все делается по приказанию. Надо окопы рыть — пошлют, и попробуй откажись. Приказали сбить цель — сбили, а если бы промахнулись, значит, шапки кое-кому сбили бы…
Поднялся Федор Кобзарь:
— Ерунду тут нес Горин, чушь. В том-то и дело, что никто Матросову не приказывал бросаться на пулеметную амбразуру. Ценою своей жизни он спас всю роту, обеспечил ей наступление на врага. Ты бы мог вот так поступить? — в упор спросил он Горина. — Нет. Если ты во время учебного марш-броска и то ловчил — отсоединил трубку от противогаза, то на амбразуру тебя не затащишь танком.
Взрыв смеха заставил Гришу покраснеть.
— Или взять отцов Назарова и Кузнецова. Горин говорит: «случай». Никакой это не случай. Летчики сознательно выполняли свой долг — дрались с противником, превосходившим их силы. Дрались не щадя жизни. Но драться можно и нерасчетливо, а они воевали смекалкой, отвагой.
Кобзарь говорил горячо. Командир и Дулин одобрительно кивали головой, никто не перебивал Федора.
— У нас тысячи героев. Что ж, по-твоему, Григорий, и массовый героизм — дело случая? Хоть в песенке и поется, что «у нас героем становится любой», но это далеко не так. Стать героем не прикажешь, а если прикажешь — на это не всякий способен. Я вам уже рассказывал, что «дружок», с которым меня направили на строительство железнодорожной ветки Абакан — Тайшет, сбежал оттуда. А ведь ему комсомол путевку выдал: строй, парень, украшай свою землю! Я, например, считал путевку приказом для себя. И выполнил его. А он смалодушничал, деру дал. Думаете, мне легче было, чем ему? Снега, метели, морозы… А летом дожди, гнус… Но ведь надо же кому-нибудь строить!
Федору аплодировали все, кроме Горина. Неужели он так ничего и не понял? Или не хочет понимать?
За ним выступил Новиков.
— Люблю краткость, — начал он, чем вызвал улыбку. — Нужно ли тут растекаться мыслью по древу. Хочу малость в русло направить наш разговор, как Галаб Назаров со своим сменщиком загонял реку в свое русло.
Снова послышался смех.
— Так вот, значит, — Саша поднял руку, призывая нас к вниманию, — героизм — явление не наследственное, как учит товарищ Дарвин. И по моим наблюдениям выходит то же самое.
Комната взорвалась хохотом.
— А что? Приведу пример, — не смутился Новиков. — Взять хотя бы гвардии старшину Дулина и меня. Когда Трофим Иванович из пушек стрелял на фронте, меня только еще проектировали родить на белый свет. И когда он, мой нынешний прямой начальник, развеял своими пушками всякую мразь, поубавил нечисти на земле, тут-то я и закричал: «У-а-а, у-о-о!» Это, значит, приветствовал я его: «Ура, герой!»
Не только солдаты, но и сам Дулин и командир — все от души смеялись над Сашиным примером.
— А теперь вот довелось встретиться в одном дивизионе герою войны и мне, его преемнику. Все знают, что поначалу никаких признаков героизма у меня не было. Какие там признаки, если Трофим Иванович не раз говорил: «Эх, Новиков, Новиков, я всеми силами стараюсь укреплять дисциплину, а ты ее расшатываешь…»
— Давай, Саша, самокритику! — послышался чей-то веселый голос.
— Самокритика — движущая сила, — нашелся Новиков. — Она-то и сдвинула меня к этим самым признакам. В общем, о себе не очень удобно… Лучше я о других скажу. Вот, например, Кузнецову Хасан-бобо говорил: «Придет время, и о вас, ракетчиках, будут рассказывать правнукам вашим живые легенды. Вы живете в песках, далеко от городов и кишлаков, воды у вас нет, и много чего нет, а небо наше бережете как зеницу ока». Я полностью согласен с этим мудрым аксакалом. А что касается подвига, то вся жизнь солдата — подвиг. Но такого солдата, для которого присяга свята. Вот и весь мой сказ.
Саша говорил минут двадцать, иногда непоследовательно, но интересно и аудиторию держал в напряжении.
Речь шла не только об участниках войны. Ребята вспомнили и о Другаренко, Быстракове и других солдатах. Беседа закончилась, но никто не хотел уходить.
Угомонились поздно.
Григорий завтра снова должен уехать на другую огневую позицию, и мне захотелось побыть с ним вдвоем. Узнав, что стихи о ракетчиках опубликованы в окружной газете, он рванулся к подшивке.
— Покажи!
Нашли стихи. Гриша читал и перечитывал, радовался:
— Здорово, старик! А ты не верил, что я могу написать…
— Почему же? Верил и верю. Только не во всем согласен с тобой. О героизме, например. Стихи-то твои о том же, только другими словами. И чего ты оригинальничаешь?
