Васюган-река удачи - Вениамин Анисимович Колыхалов
Родька отгоняет и не может никак отогнать навязчивые мотивы песен. Мозг воспален. В нем чаще других вспыхивают слова: «Меж высоких хлебов затерялося небогатое наше село». Карнаухов сам выходец из небогатого селения. Мать-покойница часто говорила: «Не жили мы с тобой, Родя, богато, и нечего начинать». «Эх, мама-мама, — рассуждал сын, — не дожила ты до моих больших денег».
— Не-е-ет, не сломаешь, мистер Грипп, — бормочет парень под шуршание сухого сыпучего снега. — Не знаю, из какой провинции мира прилетел ты на Васюган, но не поддамся. Подожди, наш морозец пересчитает тебе ребра. Все вирусы прахом надут.
Родька был у матери нагульный ребенок. С кем слюбилась, кто отец — неведомо. Носила тайну под небом. Не раскрылась, унесла под землю. Сын ни разу не попрекнул матушку ни словом, ни взглядом. Мало ли безотцовщины кругом. Мало ли жизнь трет, мнет, обламывает семьи. На кого-то же должна судьба списывать тяжкие грехи, любые огрехи.
Мать работала уборщицей в сельмаге. Разгружала вместе с грузчиками машины с продуктами, коробки с мылом, ящики с консервированными овощами. Помогала закатывать в склад бочки с растительным маслом. Часто от матушки попахивало винцом. В те дни была услужливой, ласкала сына, ворошила волосы. Иногда, притянув за уши, пристально всматривалась в его невозмутимые голубые глазенки и резко отталкивала:
— Нне ммоя поррода!..
После смерти матери приехала ее старшая сестра. Похоронила. Справила поминки. Продала избу. Забрала пятнадцатилетнего племянника в город.
Тетка — бойкоязыкая, суетливая, с волосатой бородавкой на правой щеке — оказалась скупердяйкой. Вырученные за избу деньги положила на свой счет. На продукты и покупки тратилась неохотно. Племянник стал для нее обузой. Водрузив на цветастую клеенку мясистые руки, сытно икая после обеда, попечительница выговаривала самонадеянно:
— Не будь меня, кто бы тебя — сиротинку — пригрел? Небось, не хочешь в детдом? Не хочешь ведь, ась?!
Парнишка глядит на хозяйку исподлобья:
— Не хочу.
— Еще бы. Чего там хорошего? Отъявленное хулиганье. Шильники. Мордобойцы! Они у меня двух куриц прошлым летом съели. Купила дом на свою погибель неподалеку от их каменного дома. Каюсь, да поздно… Не хочешь ведь в детдом?
— Вы уже спрашивали…
— Не груби. И второй раз ответь — не облысеешь. Ишь, моду взял огрызаться. Ты у меня смотри, не заговаривайся. Тоже… родственничек! Тетка тебя худому не научит. Уважай меня, и я научу тебя копейку беречь. Добытый рубль разменивать не спеши. Без денег человек — бездельник. Многие пасуют перед бедностью, не могут из нужды выкарабкаться. Я всю жизнь рубль с рублем сливаю. Одеваюсь простенько, сам видишь. Но пищей по миру не пойду. Господь не позволит. На земле всем отставка будет. Никому не перехитрить смерть. Пока живешь — уважай грош. Каждую вещь до износу носи. Хлебной крошке не говори брысь. Не сметай со стола на пол. Даже спичка без головки годна в хозяйстве — можно в зубах поковырять. Мне однажды кум подарил пять зубочисток, так я одной ковырялкой год пользовалась. Промою ее с мыльцем в горячей воде и снова тычу в зубы. Вот ты норовишь масла на ломоть толще хлеба намазать. Зачем? Мне врач сказывал: вредно много жиров трескать. Рак может от них заползти в нутро.
Матуха твоя мотовкой была. Какие сбережения тебе оставила? Семнадцать с полтиной в карманах наскребли. Ее похороны мне в двадцать раз дороже стали. Поминки. Девятины. Сороковины. Все по-христиански справила.
— Вы же, тетя, из моих избяных денег тратили, — боязливо вставляет племянник. — Избу-то за сколько продали? Мне соседи наши сказывали — за три тыщи.
— Ври! — гневно обрывает тетка. — Еле полторы с покупщика выбила. Крыша, крыльцо — все ветхое.
— Баня новая была…
— Баня?! Пусть о ней вшивый думает… Ты о деньгах за избу не заикайся больше. Стол, кров, одежда — все мое. Выучишься, авось, мне помогать будешь. На старость лет кусок хлеба поднесешь?
— Мне не жалко. Заработаю — буду кормить.
— То-то: кормить… Без тебя прокормлюсь. Ты после восьмого класса в ремеслуху настраивайся. Одежда, питание бесплатные. Еще какие-то деньги приплачивают. Чем раньше забуришься в работу — тем лучше. Где работа — там деньги. Главное — корень пусти, врасти в труд. Листья-денежки сами зашелестят.
От таких попреков, внушений, назиданий тошно делалось на душе паренька. Он не раз подумывал сбежать от сварливой тетки. Толстуха была богомольной. Перепродавала вещи. Церковь и городская барахолка были двумя мирами ее жизни. По пятницам являлись к ней гости, оставляли свертки. В воскресенье вечером приходили за расчетом. Родя слышал из-за перегородки горячий шепот хозяйки: «Побойся бога, не грабь… ведь выгодно сбыла… прибавь десяточку… свечки в церкви дорогие стали…» Грубый мужской голос перебивал торговку: «Молись рублю — не богу. И свечки не потребуются».
Субботним вечером Родька учил физику за большим шатким столом. К нему за перегородку заглянул кучерявый, большеголовый детина:
— Здорово, академик!
— Зд-расте.
Мальчик не оторвался от книги.
— Неприлично вот так… к гостю спиной.
— Не мешайте учить уроки.
Тетка, слыша неласковое обращение племянника, зыкнула от газовой плиты:
— Встань, когда с тобой старшие говорят!
— Я не помешаю тебе. Я на минутку, — извинительно начал кучерявый. — Хочешь в спортклуб записаться?
Волосы у гостя густые, цвета просмоленной дратвы. Лицо гладкое, смуглое, словно отшлифовано и пропитано олифой. Глаза въедливые, примагничивающие. Глянул в них Родька и не хватило силенок отвести свои — ясные, доверчивые. Верхняя губа незнакомца почти по центру раскроена надвое. Срослась аккуратно, не портила лица, только придавала ему уморительное заячье выражение.
— Ты, парень, про каратэ что-нибудь слышал?
— Это когда кирпичи пополам ладошкой бьют?
— Грамотный. Знаешь. Сдерни рубашку.
— Зачем?
— Проверю пригодность к жизни и судьбе.
Уверенный, грубоватый голос мужчины, требовательный тон, загадочное словечко «каратэ», рыцарский разлет крутых плеч, давящий, властный взгляд заставили паренька беспрекословно выполнить просьбу. Он стянул с себя рубашку, простенькую майку.
Бросив на Родьку беглый, оценивающий взгляд, детинушка довольно хмыкнул и слегка щелкнул своего пациента по пупу.
— Меня зовут дядя Саша. Тренер. Вливаю в кулаки силу обуха. Научу тебя рукой загонять гвозди в доску. Любой твой палец превратится по крепости в железнодорожный костыль. Обучу великим приемам. Они заменят нож, кастет, шило, велосипедную цепь, тяжелую пряжку ремня. Моим ученикам они не нужны в драках. Две руки, две ноги — вот твое четырехствольное орудие. В упор будешь из него лупить.
Тренер сеял усыпляющие слова. Чугунными пальцами ощупал ключицы, ребра, чашечки ног на сгибе. Так больно стиснул шейные позвонки, что у Родьки невольно выкатились слезы.
