Васюган-река удачи - Вениамин Анисимович Колыхалов
— Всегда считал: деревня поставляет стоящий товар. С городскими хлюпиками больше возни. В драках ты как?
— Не люблю драться.
— Напрасно. Параллельно с атомным веком неотлучно идет век ножа и кулака. Слабых ожидает кара. Добавь к этому словечку «-тэ» и получишь антикару. Кара-тэ — великая самозащита и самовыручка. Не жди, когда тебе в драке скособочат нос или вот так размозжат губу, как мне когда-то. Я выпускаю из своего спортклуба орлов бесстрашных. Военную тайну хранить умеешь?
— Умею.
— Добре! О нашем разговоре никому ни словечка. Я готовлю каратистов по секретной программе ДОСААФ. Захочешь — приму в клуб. У тебя есть все бойцовские данные. Соглашайся. Приму ради уважения к твоей хорошей, доброй тете.
3
И в небе, и на земле жуткая белая стынь. Не отогреться Васюганью за сотню лет. Сбудется ли мечта природы, подарит ли когда-нибудь весну тягучее время? Расшевелит ли семена трав? Нальет ли соком деревья?
Представляется Родиону: время установилось на одной мерке, солнце вмерзло в льдистое небо. Раздался короткий резкий треск. Не понять — лопнул ли от стужи стенной брус или порвалась, рассыпалась гирлянда на макушке заиндевелой опоры.
По ночам не наблюдается даже привычная паданица звезд: золотые гвоздочки вколочены по шляпку.
Актированный бездельный день тягучее резины. Читать, валяться в постели не хочется. Кореши смолят сигареты — дым в комнате не висит, лежит вечерними синеватыми сугробами.
Ванюха нравится Родиону больше, чем его угреватый приятель. Он некрасив. Лицо худое, сильно шелушится, будто парень рассыхается. Работал в приобском совхозе механизатором. По его словам, «расслоился с женой». Оставил избу, коровенку. Выпил напоследок кружку рассолу за неимением другого питья и махнул на Васюган.
В совхозе его выбирали редактором стенной газеты. Дружок-дояр подсунул стихи в майский номер:
Выхожу один я на дорогу.
Впереди кремнистый путь блестит…
Редактор принялся отчитывать «стихоплета»:
— Ишь, индивидуй какой! Один на дорогу выходит, без бригады. И какой у тебя тут затесался путь кремнистый?! Кремень-то за уши притянул? Им уже давненько огонь не высекают — спички, зажигалки есть. Брось ты эти штучки! Давай так напишем:
Мы звеном выходим на дорогу.
Впереди совхозный луг лежит…
— Чуешь — современное, в ногу с Продовольственной программой.
Дояр, сдерживая смех, сказал невозмутимо:
— Ох и намял бы тебе, Ванька, бока Михаил Юрьевич.
— Кто это — инструктор, что ли, из райкома? Дудки! Я тебе правильно стих стесал.
И сам Ванюшка казался нагрубо стесанным: уши торчали двумя неопавшими щепками. Подглазья глубокие, желтоватые. Щеки бугристые. Шея в крутых жилах. На подбородке ямка с дынное семечко. Между ключицами и шеей глубокие впадины. Пахло от Ванюхи подгорелой кашей, будто век в армейских поварах прослужил.
Проигрывал он в шахматы спокойно, с зевотой. Но временами накатывала на него волна злости: подозревал приятеля в краже пешек. Колотил по столу кулаком, кричал на плоскощекого оператора:
— Подделка ты — не человек! Ни у скважины, ни за шахматной доской трудиться честно не хочешь… Родион, рассуди!
Карнаухов отмахивался, натягивая полушубок:
— Рассужу, когда у вас в башке булькать перестанет, масса загустеет.
Вышел из общежития. Направился в сторону котельной.
Вдалеке неяркими сполохами северного сияния разлетались отсветы электросварки. Парень охотно пошел на знакомый огонек: четыре года согревал он его на гидроузле. И по сей день не раздружился бы с электродами, держателем, щитком — зрение плошать стало. Склей-ка все горизонтальные, вертикальные, потолочные швы бывшего сварщика Родиона Карнаухова — длинная реченька получится. Вытекала она из-под держателя и электродов упрямая, без пузырей-пустот. Кроил металл газорезкой экономно, расчетливо. Не позволял «лоскуточкам» валяться, тонуть в грязи.
Справа тянется снежная горушка и свежая траншея. За земляным валом лежат подвезенные водопроводные трубы. Много их еще несостыкованных.
Родион подошел к ближнему сварщику, похожему в покоробленной неуклюжей брсзентухе на пингвина. Он только что потушил высокотемпературный костерок, менял электрод в держателе. Морозище докрасна натер кирпичом круглое лицо сварщика. Под еле заметными ресницами часто смаргивали воспаленные усталостью и огнем глаза.
— Помощь нужна? — спросил Карнаухов.
— Начальство прислало?
— Нет. Самолично. Имею пятый разряд сварщика. Сейчас из-за глаз оператором на скважинах.
Мужик протянул коллеге уважительно сперва руку, потом, как эстафету, вручил держатель.
— Хоть перекурю, разомнусь… спина свинцовая.
Вот она знакомая пляска огня и металла за светозащитным стеклом. Беснуются крошечные волны. Шуршит стальная шуга под электродом. Сечет снег мелкая звездынь искр. Родион вслушивается в размеренный говор огня. Всматривается в его ровную, чистую плавку. Струя твердеет быстро. Кромки шва идут аккуратные, нерваные. Карнаухов не без гордости сознает: не разучился «портновскому искусству», игла-электрод не подводит. Прошив такой — ни один отдел технического контроля не придерется.
До последней минуты ощущались непроходимая боль в голове, неотвязный звон в ушах. Теперь, при виде бунтующего огня, разжиженного металла, его адской температуры на плотном стыке, куда-то ушла совсем, растворилась высокая температура тела. Жар головы слился с жаром огненного труда. Не успел электрод опомниться, как превратился из стройного, бравого молодца в крошечного младенца, уцепившегося за развилку держателя.
Родион опустил щиток. Сварщик торопливо прикурил от коротышки-электрода вторую сигарету, бросил секундный взгляд на трубный стык. Почти не раскрывая рта, не впуская в него немую стужу, пробасил:
— А ты мо-гёшь… очень даже мо-гёшь.
Не впервые ухитрялся Карнаухов отвлечь болезнь каким-нибудь делом. Почти всегда удавалось обойти ее недалекой сторонкой. Так случилось и теперь…
После смерти матери Родьке стало невыносимо тяжело и горько. Вместе с родным человеком ушли ласки, улетучились тихие, светлые сны. Мальчик думал, что он никому теперь не нужен, всеми забыт. Весь большой мир, куда он рассчитывал войти смело и гордо, сузился до пределов его клоповного закутка в чужой избе.
Заглянет за перегородку тетка, нашвыряет обидных, несправедливых слов, обзовет лентяем, лежебокой. Еще горше станет на душе. Ведь он не ленив. Приносит дрова. Таскает воду. Расчищает снег у дома и за воротами. Ходит в магазин за продуктами. Даже моет полы. Тетка-маклачка редко когда похвалит. Год назад от нее сбежал сожитель, завербовался в какой-то северный леспромхоз. Лютая тетка не раз выгоняла сожителя на ночевку в сарай. Швыряла в него скалкой и поварешкой. Тихой, кроткой была хозяйка только в церкви и у домашних икон. Делилась с богом вечными обидами, постоянно канючила: «Помоги… вразуми… направь… не забудь вдову бедную…»
В закутке, где поместился Родька, квартировала раньше студентка. Ей
