Васюган-река удачи - Вениамин Анисимович Колыхалов
От вахтового поселка на все четыре стороны света лежали не усмиренные веками болота. Великие пустынные пространства беспрепятственно раскатились по мелколесью, среди кустарниковых полос и длинных мшистых холмов. Кругом лежал безмерный океан мхов, утихомиренный корнями невзрачных деревьев и мелкой плодовитой порослью. Встречались возвышения материковой тайги. Они походили на острова в незыблемых океанских широтах.
Люди бросили Васюганью дерзкий вызов. Посягнули на его извечное спокойствие. Наступать нефтяникам было куда. Отступать не предусматривалось бурным временем и упрямыми делами людей. По воле судьбы сокрытая под трясинами нефть диктовала только бой — великий, неотступный, долгий.
Болота являлись свидетелями человеческой неустрашимости и упорства. В необозримых мшистых пустынях дороги служили кровеносными сосудами, питающими огромное живое тело ударной стройки. Истерзанные техникой летники, вожделенные зимники, рукотворные бетонки смело вторглись в пределы болот. Протянулись к месторождениям, буровым вышкам, скважинам. Здесь было наведено множество воздушных мостов. Сновали по ним крылатые и винтокрылые машины, совершая привычный небесно-земной круговорот.
Люди ждали нашествия зимы, морозов. На главных базах Большой земли скапливались для северян горы неотложных грузов. Огромный поток машин должен был хлынуть после крепкой проморозки зимников.
Нарушая календарный устав, забесновался ранний снег. Завыли в луженые глотки ветры. Будто в обморочном состоянии пребывала напуганная природа.
Никто не знал, по какой раскладке заварит кашу новая зима. Прежние были теплые — сиротские — с частыми оттепелями и тиховейными ветрами. Кое-где оголенные трубы теплотрассы, опоясывающие вахтовый поселок, вызывающе поблескивали черными боками. На трубы садились погреться суетливые вороны. Блаженно растягивались на изолировочной ленте раскормленные собаки. Поселковая котельная весело дымила высокими трубами.
Было издано предписание утеплить надземные трубы, опоясать теплотрассу кожухом. Мистическая вера в полосу маломорозных зим притупила бдительность. Кто мог предположить, что новый декабрь крепко ударит по губительным просчетам, создаст аварийную ситуацию. За нее расхлебывались страхом, бессонными ночами тревог, нервозностью обстановки, размороженными батареями и трубами, холодрыгой в общежитиях и столовых.
В жесткий плен мороза взято все: крутоспинные ангарные склады, ровные бруски деревянных общежитий, омертвелые опоры и вся земля, рискнувшая выдержать ярый натиск лютого декабря.
Не сном — оцепенением веет от леса, вмороженного в гранитную землю. Лес избежал корчевки. Не лег в крутые завалы от бульдозерной силушки. Нынче продолжительные ветры-листобои начисто стерли с берез и осин все мазки. Глядя на оголенные деревья, теряешь всякую веру в могущество новой весны. Способна ли она воззвать к жизни эти хрупкие скелеты?
Родька Карнаухов не бросил сегодня родственного взгляда на заснеженные купола кедров и сосен. Насупленно смотрел под ноги. Пимы плющили изморозный налет на дороге, исходя назойливым скрипом. Он спал в одежде, в полушубке. Но все равно не согревали ни бойкая кровь молодости, ни общежитское одеяло, которым закутывал ноги, ни овчина. Чтобы полушубок не сползал, не падал на пол, Родька сначала привязывал его к одеялу. Вскоре от такого варианта пришлось отказаться: без полезной службы оставались рукава. Пришлось просто-напросто влезть в полушубок, укутать ноги одеялом и тонуть в омуте сна. Омут был неглубоким. Приходилось часто просыпаться от холода, ворочаться, бегать в туалет. За окном комнаты таилась ледяная ночь, напуская на парня совсем не сказочные ледяные сны.
Снился высоченный васюганский яр. К подножию подкатились матерые, манящие к себе сугробы. Родька, первый среди деревенской пацанвы, сиганул с яра в белейшую мякоть снегов. Влетел в нее не по грудь — весь с головой. Снежная пучина влекла в жуткую глубину. Великой была скорость погружения: фуфайчонка на мальчике успела измахриться, слететь с худеньких плеч. За нею исчезла залатанная рубашонка, штанишки, сшитые из груботканины. Хотелось крикнуть во всю мочь, позвать на помощь: раскрытый рот был полон снега. Как назло, не обрывался навязчивый сон, не вызволял из беды… Ага, вот, кажется, падение замедлилось… прекратилось совсем… глухо слышны голоса… принялись откапывать…
Проснулся — нет на ногах одеяла. От окна налетают холодные струи воздуха. Горит в комнате свет. Приятели сегодня встали раньше его, что случалось довольно редко. На соседних кроватях вахтовички-певички. Они еще не все припевы вьюг выучили наизусть. Один из них, молодой, но ранний сотоварищ по бригаде, внушал недавно Родиону:
— На Севере не водка — глотка в цене. На градусы крепкую узду набросили. Сухой закон здесь ввели. Но хайло твое никаким законам не подвержено. Ори, отстаивай правоту. Нынче крепко ломить языком надо, чтобы крепкую копейку добыть.
— Руками ломить надо и… головой, — возразил тогда Родион.
Так не хотелось вставать, оставлять теплую постель. Жуткий сои, летящий изо рта пар, не проходящая два дня головная боль — все было выставлено против Родькиной воли. Он даже не стал умываться. Протер полотенцем глаза, лениво позевал и скорым шагом направился в столовую.
Вчера бригада приехала к скважинам, к недвижным станкам-качалкам и просидела из-за неисправного подъемника. Агрегат был парализован, как и четыре качалки неподалеку от него. Операторы по подземному ремонту скважин без подъемника, что колодец без спускной цепи или веревки. Родька напустился на бригадира:
— Гони машиниста подъемника ко всем чертям! Тут не детсад — высшая школа труда! Он эту школу только до трех классов прошел. Опять запишем: простой бригады. Какой тут к лешему простой?! Лучше сказать — просид. Задницы онемели. Сейчас встану на лыжи, зайцев пойду ловить в петли. Они по морозцу, как ошалелые, носятся.
Вчера морозцу было сорок градусов. Сегодня оператор носом чуял: все сорок пять, если не больше. Значит, не рабочий — актированный день. Безделье. Каждая минута — резиновая. Растягивается до часа. Скоро год добежит до финишной черты. Махнет старец безнадежно рукой, скроется от надоевших забот. Бригаде никуда не скрыться. Фонд «мертвых» — простаивающих скважин на месторождениях пока велик. Кроме операторов, никто не вернет их к жизни. Руки есть. Работать хочется. Техника фокусничает. Видите ли, гидравлика не выдерживает. Кровь в жилах не густеет, а масло пасует перед морозами. Пусть в таком случае присылают сюда побольше арктического машинного масла, чтобы все сочленения подъемника, других агрегатов шевелились проворнее…
Такие мысли отрывочно крутятся в больной голове оператора, не дают покоя. Мешает мороз — ладно. Можно на стихийное бедствие списать. Но если мешают люди? Как это назовешь? Нынче для большей пользы дела в стране завод с заводом стыкуются, фабрика с фабрикой. Министерство с министерством плотненько взаимодействуют. А тут в одной небольшой бригаде работяга с работягой язык общий найти не
