Вадим Павчинский - Орлиное гнездо
Жители Русского острова и в их числе Петр Степкин наблюдали это неповторимое в своем роде зрелище…
И вот Степкин с затаенной улыбкой смотрел на остатки белогвардейского войска, разгромленного под Спасском и стремительно отброшенного частью на исходные позиции — во Владивосток и на Русский остров. Некоторые бежали сухопутьем в Китай и Корею. Другие совершали сейчас такое же бегство морским путем. В ожидании пароходов солдаты расположились на пристани огромным ералашным табором.
Пройдя по пристани, Степкин свернул налево, в сторону небольшого деревянного домика, стоявшего невдалеке на берегу. Это была поспеловская чайная, которую содержал для пароходных пассажиров грек Кандараки. Чайная служила местом ожидания рейсовых пароходов: другого крытого помещения на пристани не было.
Торговал грек великолепной простоквашей, которую приготовлял из молока, скупаемого у островных хозяек. Простокваша всегда была с погребным холодком, припудренная толченой корицей и сахаром. Подавалась она в толстостенных белых фаянсовых кружках. Здесь же можно было купить американские сигареты и душистый трубочный табак, приготовленный особым способом, на меду. Кандараки сам был заядлым курильщиком.
Степкин открыл дверь и очутился в небольшой комнате, уставленной некрашеными длинными столами на козлах, какие бывают в солдатских столовых. За стойкой сидел в накинутой на плечи дамской плюшевой шубе с кенгуровым потертым воротником Кандараки. Он резал кухонным ножом коричневый пахучий самосад-маньчжурку.
Скамьи, столы и даже грязный заплеванный пол были заняты спящими офицерами. При появлении Степкина один из них обернулся на стук двери, поглядел на Петра диковатыми спросонок глазами. Это был Рядовский.
— А, марсофлот пришел! Ну, как там, каналья, дела? Когда будет для нас пароход? Какую посудину пришлют, не знаешь?
— Так что капитан с «Чифу» сейчас повез раненых. Сказали, что будет пассажирский пароход «Аркадия».
Рядовский при этом сел, еще страшнее выпучил глаза и рассмеялся:
— Кандараки, ты слыхал? Придет «Аркадия». Ирония судьбы! Степкин, ты знаешь, что такое «Аркадия»? Это — блаженная сказочная страна… Интересно, куда она нас повезет: в Корею, в Китай, на Филиппины или к дьяволу в пасть? Не знаешь? Никто не знает… Кошмар души…
«Хорошо бы — дьяволу в пасть», — подумал Степкин. Оставив дверь приоткрытой, он сел на свободный уголок скамейки. Тяжело привалив к стене огромную в русых курчавых космах голову, он полуприкрыл глаза.
— Не проспи пароход, каналья! — крикнул ему Рядовский и подошел к стойке. — Хозяин, принеси простокваши. Сердце горит, понимаешь?
Кандараки невозмутимо продолжал резать самосад.
— Какой простокваша? Заведение закрыто. Кончилась простокваша. Все кончилось.
— И табачок тоже? — съязвил Рядовский. — На маньчжурку-саморубку перешли? Кончился американский трубочный?.. Принеси что-нибудь, Кандараки. Ну хотя бы воды, черт бы тебя побрал!..
Кандараки, кряхтя, поплелся на кухню. Рядовский скрутил из нарезанной греком махорки толстую цигарку. Вернулся хозяин с кувшином коричневой бурды.
— Пей. Ячменный кофе «Балта». Почти как настоящий мокко.
— Кошмар души! — воскликнул Рядовский, брезгливо глотая горькую жижу, в которой плавала какая-то шелуха…
— Все кончилось, — подытожил Кандараки. — Разве такой кофе я пил дома, в Одессе?..
— Был я в твоей Одессе, — махнул рукой Рядовский. — Ехал оттуда на паршивом пароходишке «Иерусалим». Кошмар души! Сколько морей прошел, океанов, чтобы добраться, как Улисс, на родную Итаку — на этот богом проклятый Русский остров. Настоящая Одиссея, ей-богу! И вот опять предстоит путешествие неизвестно куда…
К утру дождь перестал. На ветках уссурийского клена, росшего под окном чайной, не опадая висели капли, словно стеклянные бусы. Море тоже остекленело и было неподвижно.
Со стороны Подножья показался дымок. На пристани зашевелились, загалдели: «Идет! Идет!»
Степкин выскочил из чайной, вглядывался в занавешенную тончайшей кисейчатой дымкой даль. Присмотрелся. Шел американский паровой катерок с крейсера «Сакраменто». Под хищным носом катерка росли пышные белые усы.
Через несколько минут катерок — нарядный, покрашенный белой краской, с латунной, до солнечного блеска надраенной трубой — ошвартовался у пристани, Петр закрепил трос за тумбу и принял трап. С катера сошли американцы — человек десять. Все они были в офицерской пехотной форме: узенькие френчики с куцыми рукавами, штаны, заправленные в голенища высоких — до колен — башмаков на шнурках, широкополые коричневые ковбойские шляпы.
Американцы громко разговаривали, бесцеремонно разглядывали оборванное человеческое стадо, сгрудившееся вокруг потухающих костров. Защелкали фотоаппараты.
Потом американцы зашли в чайную. Офицеры, лежавшие на скамейках и на полу, безразлично смотрели в сторону заокеанских «союзников».
Кандараки угрюмо молчал. После только что услышанного из уст Рядовского хвастливого рассказа о том, как все эти офицеры и часть солдат, что жмутся сейчас возле костров на берегу, вместе с американцами расстреливали на Подножье и на канонерке «Манчжур» несколько дней подряд пленных партизан, политработников, захваченных в облавах коммунистов и комсомольцев, Кандараки била нервная лихорадка. И чтобы утишить озноб, он продолжал резать маньчжурку. Нет, он раздумал. Он никуда не поедет с ними, будь что будет! Придут красные, спросят его, что он делал? Ничего плохого не делал. Но почему ты не работал, как такой труженик Степкин? — спросят. Любил легкий заработок? Ну что ж. Любил, врать не стану. Надо с кем-то посоветоваться. Может, со Степкиным: он знает Кандараки давно. Пусть научит, что делать…
Из тяжелого раздумья грека вывел хрипловатый голос Рядовского:
— Господа, пароход!..
Все кинулись к выходу.
К пристани причаливала «Аркадия».
Пока укрепляли трап, приставляли часовых, чтобы соблюдался порядок при посадке, Степкин вел вполголоса разговор с пароходным матросом.
— Во Владивостоке белых уже нет — смылись подчистую, Японцы сегодня тоже уезжают. А этот пароход — последний. В порту — ни одной целой посудины: все угнали.
— Куда повезете? — спросил Степкин матроса.
— В Гензан, в Корею.
— Там остаться думаешь?
— Кто ж его знает. Дело казенное. Вся команда под дулом работает… Тут, папаша, нет какой хибары спрятаться, пока эта калоша уплывет?
Степкин молчал. Черт его знает, что за тип. Может, провокатор?
— Нет, братишка, не знаю я такого места.
— Я знаю, — услышал Петр приглушенный голос за спиной. Склонившись к уху матроса, Кандараки шептал. — Видишь чайную? Иди туда. За домом — сарай. Залезай, сиди, не дыши. Никто не увидит — смотри, что сейчас здесь будет. — И громко, во весь голос спросил: — Господин капитан, это что, последний пароход?
Капитан молча кивнул головой.
— Братцы, последний пароход. Да-а-вай!!
Человеческая серая лавина, ощерившаяся штыками, устремилась к трапу. В центре ее вертело, как щепку, капитана Рядовского.
Пользуясь суматохой, матрос с «Аркадии» скрылся.
Мимо Поспеловского маяка прошел сидящий по самую грузовую марку последний транспорт с японскими солдатами. Следом за ним, как бы боясь отстать, спешила зловещая канонерка «Манчжур», ставшая в последние дни интервенции плавучим застенком белогвардейской контрразведки. А мимо раздвоенной скалы Ослиные Уши шел к корейским берегам обшарпанный, видавший виды пароход «Аркадия».
К Степкину — доброму другу всех мальчишек Русского острова — подошел Сергей Изместьев. Степкин часто бывал у Изместьевых. Матрос, служивший когда-то вместе со старым штурманом, любил вместе с ним рыбачить, ходить по грибы. А Сережа дружил с ребятишками Степкина.
— Гляди, Сергун, запоминай. Полезная картинка для понимания жизни, — сказал Степкин и, многозначительно подмигнув, спросил: — А ваши чего ж не бегут?
Сергей ответил, что дед никуда не собирается, потому что ему бояться некого.
— Правильный старик! Это верно, — одобрительно отозвался Степкин, и эта похвала из уст молчаливого и строгого человека, показалась Сергею очень важной и значительной.
Сергей стоял на пристани, рядом со Степкиным, и смотрел на воду. Она была прозрачна и спокойна. И только там, где недавно был причален пароход, плавал мусор и шлак.
Степкин посматривал то вправо, в сторону Уссурийского залива, куда шел японский «Мару», то влево, где по оловянистой глади Амурского залива стлался грязный дым «Аркадии».
— А ты вот туда погляди, Петр Васильевич, — раздался сзади Степкина веселый голос Егора Калитаева. И он указал рукой на Крестовую гору Эгершельда.
В серой дымке октябрьского дня Степкин различил алый огонек флага.
