Михаил Соколов - Искры
Отозвав брата, Алена передала ему о случившемся, и Яшка сказал:
— Егор такой, он чуть что — и за шашку… Садись на коня и мотай к Василь Семенычу. Мне тут надо уладить.
— Что вы с людьми делаете, Яков? На что это похоже?
— Отец, сама видишь, из ума выжил… Ну, живо на хутор!
Алена села верхом на коня и помчалась домой, а Яшка продолжал улаживать дело с работниками. Он предложил им новые условия: если косарь скосит за день десятину, он получает на двадцать копеек больше прежнего, а нет — по старой расценке.
— Не согласны — завтра я нанимаю воронежских людей, — твердым голосом заявил Яшка.
Батраки посовещались. Каждый знал, что скосить десятину за день не всякий может, что и в этом случае мал будет заработок. Не хотелось уступать Яшке, но кругом так много ходило людей, готовых работать на любых условиях…
— А что им делать? У них, у воронежских, дома тоже остались детишки голодные да оборванные и ждут тятьку с деньгами, — говорил Ермолаич и посоветовал согласиться с предложением молодого Загорулькина.
С этого дня Яшка взял управление хозяйством в свои руки.
Нефед Мироныч больше не перечил ему.
Глава восьмая
1
Страда кончилась.
Последние мешки опорожнил Игнат Сысоич в закрома и, разровняв зерно, удовлетворенно перекрестился.
— Благодарю тя, господи, Николай-чудотворец, великому делу помощник. Не забыл и нас, грешных.
Заперев амбар, он заглянул в конюшню, не приехал ли Леон со степи, и зашел в старую летнюю кухню, к Ермолаичу. Тот чинил ведра, надоедливо стуча молотком по рейке.
— Ты скоро? Пошли вечерять.
— Еще две цыбарки осталось, сейчас…
Игнат Сысоич устало вошел в хату.
В печке, в большом чугуне, глухо булькала, шипела, побрызгивая, вода. Пахло вареной картошкой.
— Ну, мать, прибрались теперь, господь дал. Хворосту еще из лесу привезти — и все.
— Ну, и слава богу… Хоть какой, да конец.
Во дворе на кого-то залаяла собака. Послышался приятный низкий голос:
— Волчок, дурак, не узнал? Плохие у тебя, брат, глаза стали.
Игнат Сысоич вышел из хаты, зашумел на собаку:
— Пошел, Волчок! Вот я тебя!..
От калитки шел крупный человек, издали шутливо говорил:
— За сколько времени собрался, а он не пускает во двор, не признает за родича.
Игнат Сысоич, узнав гостя, засеменил навстречу.
— А-а, Илюша, зятек! Давненько, давненько… Ну, здравствуй, сынок… Мать! Да гостя ж дорогого встречай, сидишь там!
Марья выбежала из хаты, звенящим голосом радостно заговорила:
— Сыночек дорогой! Вот порадовал для праздничка!
Вошли в хату. Гость обвел прихожую большими голубыми глазами, слегка сощурив их от тусклого света каганца, повесил картуз и, поправив рукой светлые короткие волосы, тяжело опустился на лавку.
Это был Илья Гаврилович Чургин, муж старшей дочери Дороховых, Вари, и старший конторский десятник рудника Шухова. Три года назад на базаре в городе он случайно познакомился с Игнатом Сысоичем, потом приехал в Кундрючевку и вскоре сделал Варе предложение.
Колебались Дороховы отдавать дочь за шахтерского человека. Слишком нехорошая молва укоренилась в народе о бездольной шахтерской жизни. Игнат Сысоич, однако, разведал, что Чургин был не обычным шахтером, а человеком, близким к рудничному начальству, имел хорошую полову и неплохо зарабатывал. И уговорил Марью отдать дочь за него. Потом уж они узнали, что зять не пьет и в карты не играет, и не раскаивались, что породнились.
Чургин работал на шахте с детства. Давно-давно, когда он еще босой бегал в школу, отец его, бросив свое безлошадное хозяйство, пешком пришел с ним из-под Воронежа на рудники, поступил на шахту, а маленького Илюшу устроил в местное училище, надеясь вывести в люди.
Юный Чургин успешно окончил четырехклассное городское училище, хотел было поступить в пятый класс реального училища, но заработка отца для семьи из пяти душ не хватало, и он устроился мальчиком в контору шахты. Однако это увеличило доход семьи лишь на два рубля в месяц. Потом отец стал жаловаться на ноги и поясницу, часто болел, и пятнадцатилетний Чургин полез в шахту.
Через два года старик Чургин пошел на работу совсем больным, а подняли его на-гора мертвым. Немного спустя чахотка унесла в могилу и его жену.
Илюша отправил двух малолетних сестер на родину, к деду, а сам задержался на шахте в надежде подработать немного денег и вернуться в село, да так и остался здесь. С этого и началась его самостоятельная молодая жизнь. В шахте ему приходилось сносить грубость и подзатыльники от подрядчиков, в казарме не давали отдыхать пьяные гульбища шахтеров. По воскресеньям он, чтобы забыть все это, начал было ходить в церковь, а потом зачастил в библиотеку-читальню. Там было тихо и пусто, никто не мешал читать. Старик библиотекарь заинтересовался строгим, мечтательным юношей, и вскоре у Чургина под подушкой появились книги о путешествиях, журналы «Нива» и «Вокруг света», которые он читал больше ночью, когда казарма затихала, читал при слабом свете коптилки, до рези в глазах, до тех пор, пока сон не смыкал утомленные веки.
Позднее библиотекарь стал давать Чургину книжки по горному делу, в свободное время охотно беседовал с ним, говорил не только о книгах, но и о политике, о направлении выходивших в Петербурге газет и журналов, а при случае знакомил с местными интеллигентами, и Чургину не стало хватать суток, чтобы успеть сделать все, что хотелось.
Но скоро ему прискучили и беседы со стариком библиотекарем, который начинал повторяться, и неизменные споры интеллигентов о земских делах и благотворительных заведениях. Чургин стал искать приятелей там, где работал. Старые шахтеры обратили на него внимание, учили его своему шахтерскому мастерству. С годами ученик превзошел своих учителей, молодого Чургина стали зазывать подрядчики, давали сносно заработать, а главное — о нем заговорили на шахте, как об одном из самых знающих и понимающих дело шахтеров. Сам хозяин рудника, Шухов, познакомившись с умным, хорошо грамотным, непьющим шахтером, начал благоволить к нему, часто беседовал с ним и вскоре назначил его старшим конторским десятником, поручив ему руководить углублением шахты. Теперь Чургин был уже не прежним скромным Илюшей, занятым своими книжками, а влиятельным у самого хозяина Ильей Гавриловичем, которого побаивались даже подрядчики.
Внешне Чургин ничем не выделялся среди других шахтеров, разве что высоким своим ростом.
Вот он, заложив ногу на ногу и тихо барабаня по столу правой рукой, сидит в хате Дороховых и слушает жалобы Игната Сысоича на неудачи в хозяйстве. Большая голова его слегка откинута к стене, взгляд задумчивых голубых глаз открытый, спокойный, бледное лицо холодно и строго. Видно было: много испытал этот человек в жизни, и ему двух слов достаточно, чтобы он уже понял все.
И сейчас: устремив взгляд куда-то мимо Игната Сысоича, он, кажется, и не слушал его, потому что ему давным-давно известно все, о чем говорит тесть, а между тем он не пропускает ни единого слова, не перебивает его и не высказывает своего мнения.
И на работе так: стоит где-нибудь в стороне или лежит в забое и молча слушает, что говорят подрядчики. Врет подрядчик, изворачивается, стараясь оправдаться, а Чургин — хоть бы глазом моргнул. Выслушает внимательно и оштрафует обязательно.
Спорить с ним и убеждать, что он ошибся, ни один подрядчик не решался: коли Чургин сказал, стало быть сказал так, как надо, и никакая сила не заставит его отступиться и изменить свое решение.
2
Пока Игнат Сысоич изливал свои жалобы, Марья, скрывшись в другой половине хаты, прихорашивала кровать Настиным тканевым одеялом, которое подарила Оксана, наряжала подушки в наволочки из голубого сатина — подарок старшей дочери. Наведя порядок в горнице, она и сама оделась в праздничное.
— Да мы успеем еще потолковать, сынок, пойдем-ка глянем на урожай, — услышала она голос Игната Сысоича. Взяв с угольника под иконами стеклянную лампу, Марья заспешила в переднюю.
Чургин, заслонив собой мерцавший на полочке каганец, поднялся с табурета и протянул руку за фуражкой.
Марья любовно посмотрела на него — высокого, стройного, сильного, подумала: «Красивый тебе, Марья, достался зять!»
Когда Чургин вышел из хаты, Игнат Сысоич тихо сказал:
— Ну, мать, чтобы все было как на пасху… Пошли Настю до Максимовых; у них, кажись, арбузы сохранились, сбегай к деду Мухе: он яблочков даст. Леона пошли к Яшке, чтоб меду или вина налил. Словом, ты сама знаешь.
— Да ладно, иди уж там, похваляйся, — добродушно усмехнулась Марья. — Авось лицом в грязь не ударю.
В амбаре Чургин легко взобрался на закром, взглянул вниз, определяя, чего стоит урожай, потом запустил руку в зерно и достал горсть ржи.
