Анатолий Левченко - Пятьсот веселый
— Лежачего не салить!
А Генке было того и надо. Он помчался за Леной, которая перед игрой сбросила туфли и теперь стремительно убегала от преследователя.
— Догоню! — завопил Генка, ощущая в каждой клеточке своего тела разбуженный древний зов охотника.
— Слабак! — Лена обернула к нему разгоряченное лицо и вдруг споткнулась о кочку, упала, покатилась по траве и замерла, лежа на спине и раскинув руки. Короткое ситцевое платьице задралось.
Генка замер как вкопанный. Загар на ногах Леночки, золотистый, нежный, постепенно таял и переходил в молочную белизну…
Это было наваждение. Нужно было немедленно отвернуться, чтобы прогнать его, но Генка смог отвести глаза только тогда, когда рядом раздался чужой и ненужный голос Арвида:
— Жених и невеста поехали за тестом!
Услышав голос читинца, Лена замедленным движением, словно нехотя, протянула руку:
— Помоги!
Наваждение медленно отступало, освобождая Генку из своего цепкого, навязчивого плена. Лена встала, незнакомо посмотрела на Генку синими до черноты глазами и улыбнулась.
Арвид очутился рядом с ними, почуяв, что «жених и невеста» сделали еще один шаг к сближению.
— Лю-бовь, лю-бовь! — противным голосом запел он, подняв одну руку вверх, а другую прижав к сердцу.
Лена улыбнулась, а Арвид, польщенный этим, сделал стойку на руках, задрыгал ногами, на которых чудом держались ветхие башмаки, но потерял равновесие и упал на спину.
— Эх ты, чучело! — Генка обрадовался возможности показать свои физкультурные таланты. — Смотри, как надо работать!
Он разогнался и сделал сальто вперед, чувствуя во всем теле удивительную упругость и легкость, зная, что рассчитанно взлетает в воздух и точно опускается на землю.
— Здорово! Браво! — Лена захлопала в ладоши.
А Генка, разгоряченный похвалой, сделал еще одно сальто, но теперь уже назад. Тут уж и Арвид не выдержал.
— Вот черт! — В его голосе слышались и восхищение, и досада, и зависть. — Ловко!
— У тебя много талантов, Гена, — с улыбкой заметила Лена. — Только смотри, не разбрасывайся по мелочам, а то потеряешься!
— Липовые таланты! — заверещал Арвид, которому явно хотелось развенчать приятеля и хоть в чем-то перещеголять его. — Давай, Лена, я принесу тебе камышовые палочки? Хочешь?
— Давай, неси, — вместо Лены сказал Генка, чтобы отделаться от Арвида. — Только если потонешь в болоте, я тебя вытаскивать не буду!
— Фью! Не потону! — И Арвид по-журавлиному зашагал к болоту.
— Слушай, Гена, ты все-таки жил в городе. Ты меня обманываешь, — сказала Лена и посмотрела на Генку своими огромными синими глазами.
Только сейчас Генка понял, в чем необычность этих глаз: они располагались не перпендикулярно к переносице, а образовывали как бы небольшой угол, и это расширяло лицо, делало его скуластеньким и таким неожиданно симпатичным, что Генка радостно улыбнулся своему открытию, не обратив внимания на вопрос Лены, в какой школе он учился. И как она только не понимала, что его открытие в сто раз важное школы и всего прочего!
— Обыкновенная школа, — ответил он, наконец, все еще продолжая улыбаться. — Деревянная, двухэтажная. Ничего интересного.
Но Лена по-прежнему удивлялась, что Генка и книг много прочитал, и на трубе умеет играть, и спортом занимается. А что тут удивительного? В поселке было мало развлечений, а потому и книги, и музыка, и спорт неотразимо привлекали Генку, они казались отблесками большой настоящей жизни, к которой ему хотелось хоть чуточку приобщиться.
Потом они говорили о разных пустяках, таких милых и таких значительных, и Генка был счастлив, что Лена не вспоминала о прошлом, не говорила о будущем, она как будто стала совсем девчонкой, и они разговаривали как равные по возрасту и житейскому опыту.
Лена рассказала, что ей приснился ночью страшный сон.
— Я проснулась, а в вагоне темным-темно. А этот, Николаем его зовут, дышит так страшно, вагон на ходу скрипит, качается. Я почему-то очень испугалась, и знаешь, что мне захотелось?
— Не знаю, — сказал Генка, с умилением слушавший Лену. Он живо представил, как она проснулась ночью, такая маленькая и беззащитная.
— Мне захотелось, чтобы ты был рядом… — Лена быстро взглянула на Генку и рассердилась:
— Ну, ты и обрадовался, покраснел! Не буду тебе ничего рассказывать!
— Да я… — Генка оправдательно замямлил что-то в ответ. Он хотел сказать, что не думал ничего плохого, что сам в детстве просыпался вдруг ночью после страшного сна и звал мать, а она будто ждала — обнимала мягкой теплой рукой, и он сразу засыпал, успокоенный и надежно защищенный от всех опасностей, какие только может коварно приготовить ночь для маленького мальчика…
К Лене и Генке приблизились два подвыпивших парня. Один — невысокий блондин с бледно-голубыми нагловатыми глазами, довольно красивый, в хорошем, но слишком просторном пиджаке. Второй — коренастый крепыш — был одет похуже, на нем были несвежая белая рубашка с засученными рукавами, армейские брюки и сапоги.
— Ничего себе красоточка? — громко произнес блондин, останавливаясь в нескольких шагах от Лены и Генки.
— Конфетка, — неожиданно тоненьким голосом отозвался крепыш, оценивающим взглядом обшаривая Лену. — Мы ею займемся на досуге. Вплотную займемся. Ишь ты! Глаза-то — прямо блюдца! — И крепыш засмеялся, довольный таким сравнением.
Лена прижалась к Генке. Шепнула, почувствовав, что он весь напрягся:
— Не надо. Не связывайся. Прошу тебя.
— Боялся я их! — громко сказал Генка, возмущенный наглой бесцеремонностью парней, которые, казалось, его вовсе не замечали. — Видали мы таких!
Блондин остановил на Генке жидко-голубые глаза.
— Леша, ты слышишь? Этот мальчик хочет наколоться. Поможем ему?
— Натурально, — пискнул здоровячок Лешка, поигрывая квадратными плечами Только пойдем еще выпьем да на девочек посмотрим, здесь есть кой-какой товарец. Ауфвидерзейн!
— Мы не прощаемся, — улыбнулся блондин, и они пошли по лугу, наглые, уверенные в себе.
— Гена, зачем ты связываешься? — Лена с тревогой посмотрела вслед пьяным парням. — Ведь они могут избить, изуродовать тебя ни за что ни про что.
— Из-за тебя я готов и пострадать, — засмеялся Генка, хотя ему было не очень весело.
— Я не хочу, чтобы ты страдал. Их двое, а ты один. Они злые и сильные.
— А я что, слабак? — обиделся Генка. — Я их не боюсь. Меня один пленный японец таким приемчикам научил — ай да люли!
Генка не любил драться, но если уж отступать было некуда, умел постоять за себя. В поселке жили здоровенные парни, встречались там и отпетые буйные головушки, кроме крепких кулаков, ничего не имевшие за душой, но и они никогда не трогали Генку Майкова.
Лена слушала его с иронической улыбкой.
— Ладно, ладно, — проговорила она. — Но все-таки давай не будем с ними связываться.
Генка отрезвленно посмотрел на Лену, увидел, что ничуть не успокоил ее, и ему стало стыдно за свое легкомысленное хвастовство, где-то в глубине души Генка почувствовал, что ребяческой похвальбой отрезал себе все пути к отступлению: если раньше можно было избежать стычки с парнями без всякого ущерба для самолюбия, то теперь он просто обязан не бояться их…
— Эй, ребята, елочки зеленые! — раздался голос Матвея. — Давайте-ка сюда! Супец хлебать! Вкусный, просто жуть!
— Пойдем! — Генка взял Лену за руку. — Только давай Арвида прихватим, а то он утонет в болоте.
Но Арвид уже бежал к ним, хлюпая водой в ботинках. Новая рубаха и брюки были в тине. Но чумазое личико излучало победное тщеславие.
— Это тебе, Лена, — торжественно сказал он и припал на одно колено, протянул ей целый пучок камышовых палочек с красивыми бархатными головками. — Чуть не погиб ради Елены Прекрасной!
— Иди к костру, рыцарь, — улыбнулась Лена, принимая подарок. — Кстати, приглашаю вас на торжественный обед!
— А-а! — Арвид поднялся и алчно втянул воздух. — Бежим быстрее, а то нам ничего не достанется!
— А вот и ребятки! — обрадовался старый учитель, уже успевший поесть. — Возьмите мою миску и ложку. Я их очень тщательно вымыл. А вашего отца, девушка, кормит бабуся.
— Толковая у нас Анна Поликановна, — сказал лесоруб. — Жаль, что, это самое, в религию верит. Но старому человеку это прощается, так скать.
Иван Капитонович, Матвей и Николай ели из одного солдатского котелка, строго соблюдая очередность. Особенно сосредоточен был Иван Капитонович. Дождавшись своей очереди, он подносил ложку ко рту, подставив под нее огромный ломоть хлеба, не проливая ни одной капли. Жевал лесоруб неторопливо, основательно, желваки мерно вздымались под коричневой задубелой кожей. Матвей хлебал суп со вкусом, щеки его порозовели. Один Николай ел суетливо, шумно дул на ложку, разговаривал с набитым ртом.
