Анатолий Злобин - Дом среди сосен

Дом среди сосен

В книгу известного советского писателя Анатолия Злобина вошел роман «Самый далекий берег» (1965), посвященный событиям Великой Отечественной войны, повести и рассказы: «Дом среди сосен», «Снегопад», «Билет до Вострякова» и др., а также «Современные сказки» — цикл сатирических новелл.

О ПРОЗЕ АНАТОЛИЯ ЗЛОБИНА

Линия фронта. Пульсирующая четыре года огнем и кровью, длиною во многие сотни верст, капризно-извилистая, на одном из участков Северо-Западного фронта она раздвоилась и надолго застыла: на одном берегу озера Ильмень укрепились фашистские войска, на другом встали в оборону советские.

Здесь, на Северо-Западном фронте, и начинается боевой путь восемнадцатилетнего лейтенанта Анатолия Злобина. Последний звонок в московской средней школе, которую он успел окончить в июне 41-го года, слился для него с первыми залпами и разрывами первых авиационных бомб, сброшенных на нашу мирную землю, с рокотом танков, подступавших к Смоленску, где он вместе с другими москвичами строил оборонительные сооружения. А вскоре — военно-пехотное училище, огневой взвод 120-миллиметровых минометов, которым он командует уже с начала 1942 года. Боевое крещение в кровавом котле Демянской битвы, сорвавшей стратегические планы вермахта окружить Ленинград вторым кольцом и одновременно нанести удар по советским войскам, прикрывшим дальние подступы к Москве. И растянувшаяся на два года позиционная война в лесах и болотах, и оборона на берегу озера Ильмень.

Роман А. Злобина «Самый далекий берег» (1965), открывающий настоящий сборник, воплотил в своей образной ткани личный опыт автора, накопленный во время суровых испытаний, вобрал в себя его непосредственные переживания и наблюдения «с натуры». Отсюда — та доподлинность в изображении всех реалий военных операций, точность воспроизведения самого духа войны, чем прежде всего и подкупает он читателя. Но мы бы ограничили и даже исказили смысл и звучание романа, если бы ввели «биографический» и в его жанровое определение: «Самый далекий берег» — роман философский, нравственный, целеустремленный к решению проблем жизни и смерти, так тесно в войну сопряженных, проникнутый антивоенным пафосом.

Вчитаемся в первую главу романа, рассказывающую о полковых буднях, о быте и нравах, сложившихся в обороне. Вчитаемся вдумчиво — и увидим, что этот сложившийся и довольно устойчивый уклад жизни, по внешнему облику военный, куда в большей степени предопределен прежней, мирной жизнью солдат и офицеров, среди которых ни одного кадрового, их довоенными профессиями и занятиями, довоенной психологией. Они скорее работают и отдыхают, чем служат: ловят в Елань-озере рыбу, купаются, обстраиваются, обучают немудреным «номерам» собаку, ходят в штаб бригады на киносеансы. Ефрейтор Шестаков — «воин хороший, от немцев не прятался». Но больше всего озабочен он тем, чтобы и в армии устроиться как-нибудь по своей гражданской специальности. Лейтенант Войновский, недавний десятиклассник, мечтает о подвигах, но еще сильнее тоскует по любимой, для него еще только воображаемой девушке, и шлет в Горький, на дом связи письмо «девушке, не получающей писем с фронта». И уж совсем по-домашнему выглядит и блиндаж, и сам комбриг Рясной.

Но как ни широко развернуто автором это быто- и нравоописание, оно не имеет в романе самостоятельного, тем более самодовлеющего значения.

Роман «Самый далекий берег» строится на контрапункте, на борьбе двух тем — Жизни и Смерти. Война — это не только вооруженный конфликт между государствами, социально-политическими системами. Война — это физическое уничтожение, умертвление людей, личностей, это смерть. И разрешается этот контрапункт в романе высокой трагической нотой.

Батальоны Шмелева и Клюева штурмуют далекий и хорошо укрепленный фашистами берег, чтобы перерезать важные коммуникации противника. Но они догадываются еще и о том, о чем не говорилось в приказе: батальоны должны были вызвать смертоносный огонь «на себя», чтобы отвлечь фашистов от главного удара наших войск.

На последнем перед смертельной схваткой привале, на плоском и пустом ледяном поле Елань-озера Стайкин вспоминает — и, конечно же, не случайно — о японских смертниках и тут же экспромтом сочиняет веселую историю о том, как провел бы свои последние дни он, согласясь стать смертником. «Солдаты слушали Стайкина, пересмеиваясь, вставляя соленые словечки и шуточки, но когда Стайкин закончил, никто не смеялся. Все сидели молча и задумчиво». Они задумались о цене жизни. Миллион, назначенный веселым Стайкиным? Великая идея, о которой говорит замполит? «А зачем мне идея, если меня уже не станет, — размышляет практичный Шестаков. — Мертвому идея не нужна. Мертвому нужна жизнь... Может, я, товарищ капитан, не так выразился, только я честно скажу, а вы меня поправьте, если что, мне умирать не хочется».

«Я призываю вас не к смерти, а к победе», — отвечает замполит.

И батальоны идут на смерть, чтобы победить смерть, чтобы защитить от нее жизнь других, жизнь своей Родины.

Пулеметный и артиллерийский огонь прижимает штурмующих ко льду, усеянному вражескими минами, единственным прикрытием для них становятся... тела убитых товарищей. Полностью гибнет рота автоматчиков, прикрывая атаку с фланга. Гибнет Клюев с последней предсмертной мыслью о сыне, которого он так бы хотел увидеть после войны, ранним утром на этом берегу... И в какой-то момент Шмелеву приходит мысль о бессмысленности дальнейших жертв, о том, что он имеет право на отход: «Решись — и ты уйдешь отсюда. Ценой своей жизни ты спасешь других». Но тут же ему открывается самая высокая цена человеческой жизни: «Твоя жизнь принадлежит тем, с кем ты пришел сюда... Они стали мертвыми ради того, чтобы ты победил... Мертвые уже не победят, но живые должны победить, иначе мертвые не простят». И Шмелев поднимает оставшихся в атаку. Живые пошли на последний приступ. Они пошли — и взяли этот самый далекий берег, оставив на нем сраженными и Стайкина, и Шестакова, и Войновского. И горьким отблеском на оборванную юную жизнь Войновского ложится полученное им там, на ледяном поле, письмо от незнакомой девушки...

«Ваши батальоны сделали больше, чем могли», — говорит командарм Рясному. «Они не могли иначе, — объясняет Рясной, — у них просто не было иного выхода». У Шмелева выход был, но выбрал он подвиг, стоивший многим жизни, и выбрал сознательно, движимый не отчаянием обреченной жертвы, а чувством долга — перед погибшими, перед Родиной, Жизнью. А величие подвига А. Злобин укрупняет еще и неожиданной развязкой: выясняется, что железную дорогу, которую должны были, по плану операции, оседлать батальоны, немцы давным-давно демонтировали, укрепив рельсами блиндажи и доты на высоком берегу. Но тем самым подвиг обретает свой окончательный — нравственный — смысл.

Суровой, безжалостной и порой жестокой правдой, с какой повествуется в романе о войне, Анатолий Злобин отдает долг, единственно возможный со стороны писателя, всем не вернувшимся с кровавых полей. В других своих произведениях он и сдержаннее, мягче, а в повести «Дом среди сосен» (1959) и неподдельно лиричен: в ней ощутимы влияние и творческие уроки Константина Паустовского, в семинаре которого занимался А. Злобин, сразу же после войны поступив в Литературный институт имени А. М. Горького. И все же можно считать, что именно в «Самом далеком береге» писатель впервые и столь уверенно заявил о тех своих идейных и эстетических принципах, о склонности к той стилевой манере письма, в развитие которых и возникнут затем наиболее значительные и собственно «злобинские» произведения.

Свою приверженность художественной правде А. Злобин подчеркивает, более того — даже программно демонстрирует «уплотнением» повествования невымышленными, документально достоверными фактами и ситуациями. В романе же обозначилось и тяготение писателя к характерам твердым в своих очертаниях, не «размытых» заманчивой (а на поверку нередко обманчивой) сложностью. В романе поднимается во весь рост и любимый авторский герой — человек незаурядной внутренней цельности и нравственной стойкости. Выявляя эту сердцевинную суть своего положительного героя, А. Злобин ставит его в исключительные, экстремальные, как принято выражаться сегодня, обстоятельства. К такому равновесию между характером и обстоятельствами он стремится и в повести «Снегопад» (1958—1966), и в некоторых своих «современных сказках». Но он, этот герой, довольно легко узнаваем и в ситуациях будничных, повседневных.

«Снегопад». Какой контраст, особенно тематический, изображенному в романе о войне! Повесть можно отнести — и не без оснований — к разряду производственных. Да, большая часть повествования в «Снегопаде» занята трудовыми буднями автобазы, вывозящей снег с московских улиц, да каждодневными житейскими заботами Никиты Кольцова, случайно попавшего в Москву и на эту автобазу. С трудом осваивает он, недавний колхозник, и производственно-технологический распорядок на базе, и ритм городской жизни, завидует, не скрывая этого, Силаеву, первому шоферу, рационализатору, портрет которого успел уже выцвесть на доске Почета — так долго ходит он в передовиках. Никита втайне надеется, что земляк откроет ему и свои «секреты мастерства», и всю ту «механику», которые обеспечивают приличную зарплату. И в надежде на это он готов оказывать Силаеву услуги, но не любые!