Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара
— Ну-ну, — сказал Шабалин, проходя в комнату и усаживаясь в одно из кресел. — Неплохо вы тут устроились.
— Чашечку кофе? — тут же предложил «член совета». — С мороза очень хорошо!
— Да нет, спасибо, — отказался Шабалин. — Кофе нам, к сожалению, распивать некогда. Недосуг!.. Да, неплохо, неплохо… Это вам Валерий Романович все устроил?
— В смысле обстановки? — оживился Пицуха. — Нет, Валерий Романович нам только помещение выбил. А остальное уж мы сами. Мы тут отличную оперативную комбинацию провели! Выбрали председателем совета директора леспромхоза, а одним из заместителей — главного бухгалтера! Им, конечно, заседать-то с нами некогда, и работы они никакой не ведут, зато мы теперь ни в чем отказа не знаем! Они и сами говорят — директор и главбух— вы, мол, берите сколько надо, только нас не трогайте, у нас и так работы завал! Вот только стульев еще нет… в смысле — на базе ОРСа есть, но нам расцветка не нравится. Не гармонирует.
— Не гармонирует? — переспросил Шабалин.
Пицуха развел руками и обернулся за поддержкой к «члену совета» и «активисту». Те подтвердили, что не гармонирует.
— Ясно, — сказал Шабалин. — Значит, работа идет?
— Еще как, Александр Николаевич! Вот Витек парня одного отыскал — замечательный чеканщик! Заказали ему, во-первых, портрет Дзержинского для детской комнаты, ну и там слова чтоб были: «Юноше, обдумывающему житье…» Во-вторых…
— Партком тоже помогает, — подал голос «член совета». — Вот Ленина подарили, полное собрание. Обещали еще Карла Маркса и Фридриха Энгельса… Получается ничего, грех жаловаться…
— Опорный что надо, — вставил «активист». — Цветной телевизор приобретем, договоренность уже есть. Пару ковриков еще подкупим. Тебе в кабинет, хочешь — не хочешь, — повернулся он к участковому, — да в детскую комнату хоть палас…
Шабалин глубоко вздохнул:
— Да, отличный опорный пункт организовал Валерий Романович! Так придется ему и передать…
Участковый и «член совета» насторожились. «Активист» же ничего не понял и с улыбкой заметил:
— Да при чем же здесь Валерий Романович? Он нам только квартиру. А остальное мы сами, вам же Пицуха говорил… Но вообще ом, наверное, удивится, когда приедет, Проводников-то…
— Удивится, — подтвердил Шабалин. — Должен удивиться, по крайней мере!.. Ладно, — сказал он Пицухе. — Берн бумагу и карандаш и выпиши мне все неблагополучные семьи в поселке. Фамилии и адреса. Срочно!
— Адреса? — растерянно переспросил участковый.
— Фамилии и адреса. И побыстрее!
— Так видите ли, товарищ лейтенант… Я еще адреса-то фактически…
— Не знаешь?
— Ну, так-то фактически знаю, где кто проживает… но адресов фактически… Я ведь тут только третий месяц…
— Еще и ковров всех не успел скупить! Так, что ли?
— Так ведь не себе ж, товарищ лейтенант! И потом ведь новое веяние… все по эстетике… А адреса я вам покажу!..
— Не надо, — ответил Шабалин. — Пошли, — повернулся он к Редозубову и командиру дружины. «Да, Валерий Романович! — подумал он, садясь в машину. — Мощный оплот правопорядка создали вы в Нюрине!» — Поехали! — приказал он. — Есть тут у меня одна блатхата на примете…
9
— Здесь потише, — приказал Шабалин. — Не разберу ни черта…
Командир дружины кивнул и сбросил скорость. Стеклоочистители работали бесперебойно. Сквозь непрекращающийся липкий снегопад под светом четырех автомобильных фар с трудом угадывались длинные пристанционные здания, похожие на бараки. С самого начала, едва они свернули на эту улицу, навстречу не попалось ни одного прохожего.
— Глухо, как в танке! — возбужденно проговорил командир дружины. — Местечко, ничего не скажешь…
— Хоккей сегодня, — заметил Редозубов, — вот и…
— Стоп! — сказал Шабалин. Бородач резко нажал на тормозную педаль и одновременно выключил сцепление. Автомобиль с заблокированными колесами, едва не опрокинувшись, развернулся и встал поперек дороги.
— Водило! — сказал Шабалин. — Пошли, — повернулся он к Редозубову.
— Мне… с вами? — с надеждой спросил командир дружины.
— Жди здесь, — бросил Шабалин.
Командир дружины, явно расстроившись, достал сигареты и включил прикуриватель. Он понимал, что у милиции есть, безусловно, какие-то свои тайны, но все равно было как-то обидно. Единственное утешение состояло в том, что завтра на вопрос товарищей: «Куда ездил?», он сможет небрежно ответить: «Да ездили кое-куда с Шабалиным…»
Между тем Шабалин и Редозубов вошли в один из подъездов приземистого здания и остановились в конце коридора перед обшарпанной, утепленной кусками дерматина дверью.
Шабалин жестом приказал Редозубову выключить фонарик, выключил свой и постучался.
— Кто? — спросил из-за двери слабый дребезжащий го-нос, тут же перешедший в глухой кашель.
— Свои, — переждав кашель, ответил Шабалин. — Открывай.
— Свои-то все дома… — Щелкнула задвижка, и дверь приоткрылась. — Да уж заходи, начальник…
Шабалин и Редозубов прошли в маленькую комнату, оклеенную грязными, кое-где рваными обоями; потолок, с которого свешивалась тусклая пыльная лампочка, весь был в темных разводах, местами с обвалившейся, открывавшей трухлявую дрань штукатуркой.
Справа у стены стояла узкая железная кровать с ржавыми спинками, застланная ватным одеялом, слева — грубо сколоченный стол с чайником, половинкой буханки белого хлеба и тремя плитками чая на щербатых досках. По обе стороны стола стояли ящики из-под каких-то запчастей, заменявшие, по-видимому, табуретки. В углу, тоже на ящике, светился яркий экран размером с небольшую книгу телевизора неизвестной Редозубову марки; таких древних телевизоров ему видеть не доводилось. Звука не было: хоккеисты без шума и без каких-либо комментариев били друг друга клюшками.
Хозяин этого невзрачного жилья, низкорослый, изможденный старик, волоча ногу, с трудом добрался до кровати, осторожно опустился на заскрипевшую сетку и, прокашлявшись, спросил:
— С чем пожаловали? Все из-за того… снегоочиста?..
Шабалин, не отвечая, прошел к окну, занавешенному выцветшей тряпкой, затем к столу и, смахнув перчаткой рыжего таракана, капитально устроился на ящике.
— Ну как живешь, Якимов? — спросил он негромко.
Старик усмехнулся:
— Да какая жизнь. Сам видишь: существую. Да, видно, уж и в гроб скоро. Одно утешение: хоть погребут на воле…
Шабалин достал папиросы, угостил хозяина, закурил сам, хотел положить пачку на стол, но, увидев пробегавшего по нему таракана, передумал и спрятал пачку в карман. Затем спросил:
— Тебе сколько лет-то, Якимов? Пятидесяти еще нету?
Редозубов удивленно посмотрел на хозяина: тот выглядел на все семьдесят.
— Сорок четыре через месяц стукнет, — сказал хозяин. — Да не в том дело. Чую: не протяну долго. Сломалась жизнь… Вот… телевизор смотрю… да и тот без звука…
Шабалин погасил окурок, швырнул к печке и с минуту внимательно — в упор — разглядывал старика (иначе того при всем желании назвать было трудно).
— Да, выглядишь ты неважно, — согласился он. — Но, думаю, все же время у тебя есть. Пожить еще можно.
Хозяин хрипло втянул в себя дым.
— Можно, — сказал он. — Да неохота. Сломалась жизнь. «Встает подсудимый, красавец мальчишка, судья задает ему странный вопрос…» — проскрипел Якимов на известный тюремный мотив.
— Ладно, оставим это, — перебил Шабалин. — Это все блатная лирика. Воровская романтика. Этим-то вы молодых и сбиваете с толку. Я вот их, щенков, которые приобщаются, соберу как-нибудь да и приведу к тебе. Пусть полюбуются. Оценят твой образ жизни. Ну, да не об том речь…
Старик спросил:
— Так ты все ж по снегоочисту?
Шабалин переждал кашель и ответил:
— При чем тут снегоочист? Снегоочистом пускай железнодорожная милиция занимается.
Старик усмехнулся:
— А они говорят, что, мол, дело вам передали, в райотдел…
— Кто говорит? Конкретно.
— Желтов.
— Нет, — сказал Шабалин. — Это дело нам ни к чему. У нас и своих хватает.
Старик помолчал, затем сказал:
— Что ж, вам виднее, конечно…
Редозубов, пораженный известием, что хозяину комнаты, выглядевшему дряхлым стариком, всего лишь сорок четыре года, старался вспомнить, не слышал ли он о нем чего-нибудь раньше. Шабалин же, не подавая вида, был сейчас в крайней степени раздражения.
Этот снегоочиститель, с которого мальчишки неделю назад сняли несколько приборов, был уже предметом разговора с заместителем начальника линейного отделения Желтовым. Желтов настаивал на том, что снегоочистителем должен заниматься райотдел, так как машина в момент совершения преступления стояла на леспромхозовских путях. Но, во-первых, снегоочиститель принадлежал железной дороге, во-вторых, ободрали его явно детки железнодорожников, взятые на учет в детской комнате линейного отделения, в-третьих же, была договоренность на уровне начальников, что это дело линейный отдел возьмет на себя. Желтов, однако, продолжал гнуть свою линию. И вот уж во все перипетии был посвящен даже Якимов, бывший поездной вор, разбирающийся в подведомственности, подследственности и территориальной принадлежности уж никак не хуже самого Желтова. Если б речь шла хотя бы о трупе или о другом серьезном происшествии, а то анекдот, пустяковое дело, выеденного яйца не стоит, к тому же почти раскрытое, неделю переталкивают, как волейбольный мяч, из райотдела в линейный отдел и обратно. «Переработался! — зло подумал Шабалин о Желтове. — Девять преступлений в год, причем одна мелочовка — что там крадут в поездах: полушубки да сумочки, да раз в три месяца хулиганство на перроне, — и еще от снегоочиста отталкивается руками и ногами!.. Ну погоди, я на тебя „телегу“ напишу в ОТМ[16], там с тебя стружку снимут!..»
