Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин
Я не знал, какими словами выразить свою благодарность Кочергину. А он и слушать не хочет «Благодарить будете потом, — продолжал Федор Федорович, — когда малыш поправится. А теперь по другому делу… Вашей таблицей заинтересовался сейсмический комитет. Они решили провести специальную техническую конференцию по застройке Ташкента. Вот и все, что я хотел сказать…»
«Все?!» — радостно подумал я. На большее пока нельзя и рассчитывать.
На экзамен по сопромату я пошел с хорошим настроением. Но отлынивание от обзорных лекций все же сказалось и я схватил тройку. Шут с ней, с тройкой, думаю.
Вечером написал письмо Халиме. Старался писать как можно сдержаннее. Разве я не понимал, что заслуга моя не велика: еще не известно, как обернется дело с Рахимом… Не помню, написал ли я Халиме про сейсмический комитет. Но зато хорошо помню, какими словами закончил я свое письмо.
«Вот, — писал я, — представь себе, как я сижу на кухне — за столом, который только что, после ужина, убрала Аня — и пишу тебе эти строки. Пишу, и все кажется мне, что я на монтажной площадке своего дома по улице Свердлова. Стою и то и дело поглядываю на окна вашего института: не мелькнет ли там твоя милая головка? на месте ли Халима?»
Прошло два дня, не больше. Прихожу вечером с практических занятий по железобетону, жена подает мне новое письмо от Халимы: «Опять твоя зазноба прислала!»
Халима писала, что консилиум обрадовал и обнадежил. «Рахима и еще двух малышей врачи забрали с собой — для лечения в клинике института, — писала она. — Сопровождать малышек полетела Магадит Мамедова — мать одной девочки, которую врачи тоже взялись лечить. Я сама все рвалась, хотела лететь. Но Умаров не отпустил. Началась подготовка к большой конференции по проблемам застройки Ташкента, и мы все сбились с ног. На наши плечи свалилось все — и технические и хозяйственные заботы: надо размножить рефераты, снять копии с таблиц, куда-то устроить людей… Я понимала, что мне надо было проводить Рахима. Я плакала, когда взлетел самолет: он унес и горе мое, и последнюю радость мою».
В письме Халима не просила меня навестить Рахима. Но каждая строка ее письма дышала такой тоской по мальчику, что я понял, это мой долг — позаботиться о Рахиме. Утром вместо того, чтобы бежать на консультацию по железобетону, я побежал в «Детский мир». Купил какой-то невероятный автомат, который мечет огненные искры, словно металл выливают из вагранки, и с этой игрушкой побежал на Садово-Черногрязскую… Думаю, не надо вам все рассказывать, вы сами догадаетесь о моих хождениях в этот день. Пока я дождался заведующего клиническим отделением. Пока добился разрешения на посещение палаты. Одним словом, к Рахиму я попал лишь в полдень — сразу же после окончания лечебных процедур. Я-то и раньше видел мальчика и сразу узнал его. А Рахим встретил меня настороженно: кто? какой дядя? Но, когда я достал из коробки игрушку, Рахим перестал расспрашивать меня. Он тут же развязал коробку, ощупал ручонками игрушку, сразу же узнал, что это автомат и — раз-раз! — нажал на спусковой крючок. Вдруг из ствола этой адовой машины выскочило пламя, посыпались искры. Рахим как вскрикнет: «Огонь! Вижу огонь!..» Прибежала нянечка, успокоила мальчика, решила позвать заведующего отделением.
Ушел я из клиники часа через два. Не помню себя от радости. Времени много — ни о какой консультации речи быть не может. Да я и не очень огорчался этим — важно, что Рахиму стало лучше. Во время падения у мальчика случилось сотрясение мозга, и этим было вызвано нарушение какого-то зрительного нерва. Если бы болезнь связана была с осложнением после кори, дело было б тяжелее.
Халиму мое отношение к мальчику растрогало. Письма ее ко мне раз от разу становились все теплей, все задушевней.
«Только что была у твоей ватаги. Обедала. Леша Кирьянов узнал, что я получала письмо от тебя, приставал, чтоб я прочитала. А когда я прочитала кое-что, он взял у меня твое письмо, сказал, что в палатку повесит… Приезжай скорей — мне так скучно!»
Я уже знал из ее писем, что наш первый дом близок к завершению. Надежды сделать его пятиэтажным пока нет никакой. Ахмед Курматов — татарин-сварщик — женился на отделочнице, девушке-узбечке, пришедшей на стройку после окончания школы, и теперь им в нашем новом доме обещали двухкомнатную квартиру.
Благодаря письмам Халимы я знал все новости. Поэтому, когда месяц спустя я вернулся в бригаду, мне не надо было выспрашивать у ребят подробности об их житье-бытье. Спустя час после того, как наш Ил-18 приземлился в Ташкентском аэропорту, я был уже на стройплощадке, в своей крохотной раздевалке, а ребята по очереди приоткрывали ко мне дверь и нетерпеливо задавали один и тот же вопрос: «Иван, скоро ты?»
Меня уже ждала Халима.
21
— Наша первая встреча была очень трогательна. Не берусь вам пересказывать ее: время позднее, да, признаться, и слов таких не найду, чтобы обо всем рассказать в точности. И то — теперь все наши встречи были трогательными. А встречались мы почти каждый день.
Халима была инженер по отделочным работам. И, хотя ей часто приходилось ездить по строительным объектам, она все же находила время, чтобы повидать меня. То заглянет утром, пока мы принимаем раствор; то прибежит в обед, чтобы пригласить к себе в отдел на чай. Но в институт я ходил неохотно. Нам почти никогда не удавалось попить чаю вдвоем — всегда мешали. Иное дело — наши вечерние прогулки, тут уж нам никто не мешал. Выйдя из ворот стройплощадки, я вдруг видел Халиму, которая с той, противоположной стороны сквера спешила мне навстречу.
— Ива-а-н! — кричала она.
Халима меня никогда не называла ни по отчеству, ни по фамилии, а только по имени: Иван.
Мы встречались; я брал ее под руку, и мы шли. Она все еще жила у младшей сестры, на Текстильной.
Халима уже сняла траур, и к ней мало-помалу возвращалась ее обычная энергия и жизнерадостность.
— Иван, милый! Ну, расскажи мне еще
