Евгений Дубровин - Курортное приключение
Холин согнулся от невыносимой боли в сердце. Рука почему-то не болела.
– Теперь будешь рассказывать?
– Пустите меня! Я вас знать не знаю! Я пожалуюсь! Вас вытурят отсюда за хулиганство!
– Зато я тебя узнаю, паинька…
Продолжая вывертывать Холину руку, незнакомец достал из кармана рогатку, толкнул Николая Егоровича к стене и ловко прижал рогаткой горло.
– Ну? Теперь будешь рассказывать?
– А-а… – догадался Холин. – Это во сне. Это тебя я вижу во сне. Как я сразу не понял…
– Какая тебе разница, во сне ты или нет?
Незнакомец пристроил рогатку поудобнее и слегка прижал ее.
– Пусти… – прохрипел Холин. Дышать было нечем. Сердце колотилось.
– Вот видишь, паиньке больно.
– Я сейчас проснусь.
– Не проснешься. Ты, дурак, выпил шампанского и, значит, будешь дрыхнуть до утра. А сейчас только три часа ночи. Так что я тебя помучу всласть.
Тип опять прижал рогатку.
– Будешь рассказывать?
– Буду… Пусти… О чем?
– Ты знаешь сам. О чем хочешь. Только не о том, какой ты паинька. Это ты можешь другим заливать, какой ты паинька. Я-то тебя знаю насквозь. Ты убил Лукашова.
– Это во сне. Я разобрался. Я убил Лукашова во сне. Это мне снился такой сон. Это точно.
– Неважно – во сне или нет. Убил во сне – значит, можешь убить наяву. Зачем ты убил Лукашова?
– Он… Он недостоин жить… Он очень плохой…
– Ну, ну, заговорил… Давай дальше.
– Уберите рогатку.
Незнакомец убрал рогатку. Дышать стало легче, сердце успокоилось.
– Он делает все по правилам… Он не человек, а машина… Запрограммированная машина.
– Врешь. Ты не за это его убил. Ты не можешь простить, что он увел у тебя невесту.
– Он действовал подло. Он все время говорил обо мне плохо. Если человеку постоянно говорить одно и то же, можно поверить. Если человеку каждый день твердить, что он… допустим, индюк, человек в конце концов поверит, что он индюк.
– Хватит философских бредней. Просто ты дерьмо по сравнению с Лукашовым. Ты трепач, болтун, алкаш. Ты что делаешь после работы? Ты болтаешь. Ты пьешь пиво в парке с приятелями, треплешься с ними о мировых проблемах, показываешь, какой ты умный. Потом ты берешь бутылку вина, идешь к невесте и опять треплешься, показываешь, какой ты умный-преумный. А как ты проводишь выходные? Или на рыбалке, где тоже пьешь и треплешься, или в компании, где опять же брешешь, как собака. А как проводит свободное время Лукашов? Он пишет диссертацию. Он не теряет ни минуты. Он читает, зубрит, строчит, лишь бы не отстать от времени, он мечтает даже обогнать время.
– Лукашов – карьерист…
– Что из этого? Карьерист нужен людям. Он не дает дремать ни себе, ни людям. Он обеспечивает семью.
– Мы любили друг друга Мы никогда не мечтали о богатстве. Он развратил ее разговорами о вещах и деньгах…
Человек подпрыгнул, сел на подоконник и стал раскачивать ногой.
– Не развратил, а открыл глаза на смысл жизни. Смысл жизни не в праздной болтовне, а в тихом счастье, семейном благополучии. Ты же не дал ей даже того, о чем мечтает каждая женщина. Ты заставил ее сделать аборт.
– Я не заставлял. Это она сама…
– Ты болтал о том, что ребенок – это конец свободе. Ты забыл, что это для тебя конец твоей праздной свободе, а для нее – начало подлинной материальной свободы. Лукашов обещал ей трех детей. И он готов был обеспечить трех детей, вывести их в люди. Вот почему она ушла к Лукашову.
– И все равно это машина… Она ушла к машине и будет наказана.
– Она будет счастлива.
– Автомобилист тоже счастлив.
– Болтун. Неисправимый болтун. Все действия, поступки ты подменяешь словами.
– А иначе как разобраться в жизни?
Говоря так, Холин медленно приближался к мужчине. Когда до сидящего на подоконнике человека осталось два шага, он бросился на него и плечом выбросил тело в окно. Человек тяжелым шлепком упал в траву. За ним, зацепившись, полетела бутылка с шампанским.
Холин высунулся в окно Человек сидел под сосной и смотрел вверх. Лицо его было в грязи. Он молчал. У ног, смешавшись с дождем, пузырилось разлитое шампанское.
– Проваливай – закричал Холин. – Ты не существуешь. Ты – сон. Сейчас солнце, а не дождь. Ты попался. Я слышу, как мое лицо прогревает солнце. Я сейчас проснусь…
Холин проснулся. За окном светило солнце; на подоконнике стояла бутылка с шампанским, по еловой лапе прыгала большая серая ворона и кричала отвратительным хриплым голосом. Ее голос был похож на голос человека из сна.
На деревьях шевелились блики. Холин сначала подумал, что они от стекол окна, но потом понял, что это играло море.
Море звало его. Наконец-то он добрался до моря.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НА КРАЮ
1
Холин ждал своей очереди к врачу. Впереди него бы» ли два человека: худой мужчина и полная женщина. Мужчина нервно расхаживал перед дверью с горевшей красной лампочкой, бормоча что-то себе под нос и изредка протестующе жестикулируя; женщина же спокойно читала книгу.
«Два извечных подхода к одной проблеме. Бойцовский и философский. Мужчина – боец, женщина – философ. Проблема – возникшая поблизости старуха с косой. А Врач – судья. Может быть, и не судья, но знает приговор».
Загорелась зеленая лампочка. Мужчина рванул на себя дверь, почти вбежал, едва не сбив с ног выходившего старичка. Дверь захлопнулась, как дверца мышеловки. Минут через десять мужчина выскочил из кабинета и побежал по коридору неровными короткими шагами. У выхода он ударился плечом о косяк.
Опять вспыхнула зеленая лампочка. Женщина спокойно закрыла книгу и ушла в кабинет. Она вышла такой же, как и ушла. Ничего не изменилось в ее лице. Только у раскрытого окна она задержалась и чуть постояла; возможно, ее привлекло пение скворца.
Зеленый. Холин тихо нажал на дверь. Дверь открылась бесшумно, так бесшумно, что врач не слышала, как он вошел. Почему-то Николай Егорович думал, что врач будет полная старушка со строгим взглядом и властными движениями, но перед ним сидела еще относительно молодая женщина, чуть тронутая сединой, в очках. Она что-то внимательно читала, шевеля губами. Наверно, изучала историю его болезни. Или запоминала имя-отчество. Врач обязан знать всех своих больных по имени-отчеству. Больным это нравится. Холин деликатно кашлянул и сказал:
– Здравствуйте.
Врач слегка вздрогнула, быстро глянула в его сторону, но тут же нахмурилась и постаралась замаскировать свою секундную растерянность торопливым движением: она резко отодвинула от себя историю болезни – все-таки это была история болезни.
– Проходите. Садитесь. Вы Холин?
– Да.
Он присел напротив нее на краешек стула.
– Ну рассказывайте, – сказала врач, не глядя на него. Она продолжала смотреть в отодвинутую историю – наверно, не успела дочитать. В ее голосе была профессиональная доброжелательность.
– Да там все написано, – Холин кивнул на историю. – Коротко и ясно. Инфаркт.
– Сколько вам лет?
– Там тоже написано. Сорок.
– Рано.
– Когда-то надо, – Николай Егорович усмехнулся, Улыбка получилась некрасивой, кривой. Он сам это почувствовал.
– А какая причина? Поволновались?
Холин кивнул.
– Поволновался. Производственный конфликт. Смотрите многосерийные фильмы по телевизору про новаторов и консерваторов? Вот и у нас так.
– Вы новатор?
– Нет, консерватор.
– Такой молодой – и уже консерватор.
– С рождения консерватор.
В уголках ее слегка подкрашенных серебристой помадой губ шевельнулась улыбка.
– И все-таки не стоило так волноваться. Вы нужны производству здоровым, а не больным.
– Вы хотите сказать – живым, а не мертвым.
– Можно и так, если хотите. Перед совещанием или неприятным разговором надо принимать успокаивающее. Вы пьете успокаивающее?
– Нет.
– Хорошо помогает валлиум или беллоид.
– Теперь буду пить. Или уже поздно?
– Нет, почему же поздно…
Врач взяла шариковую ручку и принялась машинально вертеть ее на полированной поверхности стола.
– Кроме того, я бы вам посоветовала на ночь отвар трав…
– Простите, как вас зовут? – перебил Холин.
– Антонина Петровна.
Наступила пауза. Получилось как-то не очень тактично. Холин постарался нащупать ее взгляд за стеклами очков, чтобы глазами смягчить свою вдруг вырвавшуюся грубость, но она отвела глаза, стала смотреть на вертящуюся по поверхности стола ручку.
– Кроме того, Антонина Петровна, от меня ушла невеста. Тут уж никакой отвар трав…
– Невеста? – он не думал, что она так растеряется и смутится.
– Ну да. Как говорится, увели прямо из-под носа.
– И вы сильно переживали? – теперь в голосе у Антонины Петровны было уже самое настоящее сочувствие, а не профессиональная доброжелательность.
– Конечно, сильно. Невеста была хорошая.
– Красивая?
– Не в этом дело. Она была бы отличной женой. Есть такие женщины. Они словно бы рождаются для дома, для семьи.
