Евгений Дубровин - Курортное приключение
И вдруг Холин услышал шаги. Сначала слабые, вроде бы не шаги, а похрустывание старого паркета под толстым ковром, но потом звуки стали явственнее. Кто-то медленно поднимался по лестнице.
Николай Егорович привстал. На площадке между первым и вторым этажами шаги затихли, словно человек отдыхал, потом послышались снова. Холин вспомнил, что не закрыл дверь. Он вскочил с кровати, кинулся к двери, но там ключа не оказалось Не было его ни на тумбочке, ни на подоконнике. Очевидно, когда Холин вошел, он положил его в карман брюк. Николай Егорович схватил брюки, лихорадочно стал шарить в карманах, нащупал ключ, но тут шаги раздались совсем возле двери, и Холин понял, что не успеет…
В дверь осторожно стукнули несколько раз. «Войдите», – хотел сказать Николай Егорович, но голос отказал ему. В полумраке комнаты было видно, как ручка двери медленно опустилась вниз, она опустилась уверенно, без рывков, точно неизвестный не один раз уже проделывал это. Потом дверь заскрипела. Холин хотел закричать, вскочить, броситься к окну, но не мог ни крикнуть, ни пошевелиться.
В щели показалось что-то белое.
– Нет, – прохрипел Холин.
Белая фигура вошла в комнату.
– Вы еще не спите?
Это была няня.
«Господи, – подумал Холин. – Это же няня».
– Почему вы не включили свет? – спросил Холин.
– Вы испугались?
– Нет, но все же…
– Дворец подключен к наружной линии. Здесь гаснет, как и в парке, – в одиннадцать, – сказала няня.
– Странно.
– Выйдите на улицу. К вам пришли.
– Ко мне? – удивился Николай Егорович. – Кто?
– Какая-то женщина.
– Я здесь никого не знаю. Я только что приехал.
– Я сидела в караулке, пришла какая-то женщина и попросила отвести меня к мужчине, который только что приехал.
– Странно. Очень странно. Вы не шутите?
– Вот еще. Надо было мне подниматься. Она внизу. Я пошла, – няня прикрыла за собой дверь.
Холин быстро оделся и вышел из комнаты. Свет во всем дворце был действительно потушен, но свечение из окон позволяло ориентироваться.
Николай Егорович спустился на первый этаж, осторожно ставя ноги на ступеньки и придерживаясь за перила. Внизу было совсем темно, но он чутьем понял, что там никого нет.
«Странно», – опять подумал Холин, на ощупь пробираясь к входной двери. Он шел растопырив руки, как лунатик. «Кому я здесь могу понадобиться? Может быть, это глупая шутка? Но няня не похожа на шутницу. Она никак не похожа на шутницу».
Николай Егорович нащупал ручку входной двери, нажал и толкнул дверь плечом. Возле крыльца никого не было.
«Ну, начинается, – подумал Николай Егорович тоскливо. – Надо проснуться. Надо немедленно проснуться. А то сейчас начнется черт знает что».
Но ничего не начиналось. Просто он стоял на вершине горы, у его ног тлел костер, и в сероватом свете было очень далеко видно, так далеко, что, казалось, видно все море, и даже там, за морем, бог его знает где, роилось множество огоньков.
«Наверно, Турция», – подумал Холин и проснулся.
4
В дверь стучали. Было раннее утро. За окном шел сильный дождь, почти ливень. Ровные струи воды то уходили от окна, то слегка задевали подоконник, и тогда на подоконнике вздувалась светлая лужица, набухала, из нее высовывались щупальца, ползли, извиваясь, по трещинам к краю; и по той щупальце, которая успевала доползти раньше других, лужица изливалась на пол.
Холин встал, открыл дверь, и в комнату вошла вчерашняя няня, а за ней боком продвигался мужчина с чемоданом.
– Я вас разбудила? – спросила няня, улыбаясь. – Доброе утро.
– Доброе утро. Хорошо, что разбудили. Мне снился плохой сон.
– Вот вам товарищ. Говорит, что не храпит.
Няня ушла. Мужчина был в годах, с неприветливым лицом. Он мельком глянул на Николая Егоровича, и Холину стало неудобно стоять посреди комнаты в трусах. Холин надел брюки, обулся и пошел умываться. Умываться было приятно. Умывальник весь светился чистотой, и в нем пахло свежестью. В открытые окна шумел дождь, и пол из натертых плиток темного дерева был забрызган возле окон.
«Наверно, здесь умывались гости графа», – подумал Холин. Он представил себе юную гостью в ночной рубашке, с полосами на щеке от подушки после сладкого сна без сновидений. Как она осторожно умывается под краном, боясь облиться холодной водой и думая о предстоящей прогулке по горам, вдоль моря с приятными ей людьми. А вечером бал при свечах, если будет плохая погода, или на балконе, если будет тепло. Наверно, на балконе было танцевать особенно приятно. Из полуоткрытых дверей приглушенно доносятся звуки музыки, по стеклу скользят тени, колышутся от неровного пламени свечей, которое теребит весенний ветерок; а здесь, на балконе, полумрак, скользкий, пахнущий воском паркет и встающая из-за темных гор большая луна, отбрасывающая на тускло поблескивающий пол пока еще бледные тени деревьев и ажурной ограды балкона…
У юной гостьи от весенних запахов и предвкушения счастливой, долгой, может быть, вечной жизни кружится голова; она перевешивается через ограду, и ей кажется, что если она сейчас прыгнет, то не упадет, а полетит над темными горами, как молодая ведьма.
Ее зовут хмельные голоса, они пугают ее простудой, горячкой, чахоткой. И гостья бежит к ним, боясь простуды, горячки, чахотки, но ни каплю не веря, что с ней что-то может приключиться.
Теперь эти люди давно исчезли, никто не знает их чувств и желаний, и даже, если сильно задуматься, вообще неясно, нужны ли были кому-нибудь их жизни.
Когда Холин вернулся, новый жилец распаковывал свой чемодан. В чемодане лежало очень мало вещей, можно сказать, что чемодан был пуст. Часть вещей человек выложил на свою кровать: мыло, полотенце, бритвенные принадлежности, спортивный костюм. Проходя мимо, Николай Егорович невольно, по детской привычке запускать глаза куда не надо, заглянул в чемодан. Там он увидел белье, шляпу, а сверху почему-то рогатку. Большую рогатку из вишневого дерева. У Холина когда-то была такая отличная рогатка из вишневого дерева, со временем она отполировалась и стала похожа на сделанную из темной бронзы. Эта тоже выглядела сделанной из темной бронзы, но только была очень большой, в несколько раз больше, чем обычно делают мальчишки.
«Чудак какой-то», – подумал Холин, возвращаясь из умывальника; положил принадлежности на край подоконника у своей кровати и встал у окна. Дождь шел с прежней силой. Вода накапливалась на лапах дерева и потом разом срывалась вниз; в пелене дождя она была похожа на летящего, раскорячившегося водяного с белой, опутавшей его бородой и с выпученными глазами. Сильно пахло мокрой хвоей.
– Не утихает, – оказал Николай Егорович.
Сосед что-то буркнул в ответ. Холину он не нравился все больше. Какой-то странный тип. Рогатка зачем-то… Что он, приехал сюда бить воробьев?
– Вы издалека? – опять спросил Холин. Он почему-то испытывал неловкость перед незнакомцем.
– Да.
– Я тоже.
Сосед наконец достал то, что искал, – электрическую бритву, воткнул штепсель в розетку и стал бриться без зеркала, на ощупь.
– Ну, рассказывай, – оказал он.
– Чего рассказывать? – удивился Холин.
– Все.
– Я вас не понимаю.
– Поймешь.
– Почему вы называете меня на «ты»? – возмутился Холин. – И вообще, кто вы такой?
Незнакомец продолжал невозмутимо бриться. «Наверно, пьяный. Накачался с утра, – подумал Холин, – Многие приезжают на курорт накачавшись, тем более сегодня суббота. Или чокнутый. Хотя чокнутых сюда не должны пускать».
– Ну так я жду.
«Пойду осмотрю нижний этаж, – подумал Николай Егорович. – Я еще не видел как следует нижний этаж. Пока идет дождь, больше нечего делать».
Холин надел белую рубашку, пиджак, повязал галстук, немного подумал и допил шампанское.
«Надо было бы, по правилам, угостить этого типа, но слишком уж он нахальный. Еще подумает, что я перед ним заискиваю».
Но едва Николай Егорович подошел к двери, тип преградил ему путь:
– Ну, ну, куда…
– Пропустите меня. Что это все значит?
Но тип растопырился перед дверьми. Вид у него был нагловато-угрюмый.
– Ну, ну, сынок, не торопись. Сначала расскажи.
– Да что рассказать-то?
– Вообще. Как живешь.
– Хорошо живу.
– Ну, ну, не ври, сынок. Такой уж и паинька?
Холин попытался оттолкнуть нахала плечом, но тот оказался очень устойчивым, словно привинченным к полу.
– Я вынужден буду… – сказал Холин угрожающе.
– Валяй, паинька.
Холин размахнулся, норовя ударить пьяную морду и в ухо, но тип неожиданно ловко перехватил его руку, сжал у запястья железной клешней и завел Холину руку за спину.
– Так ты еще драться, паинька?
Холин согнулся от невыносимой боли в сердце. Рука почему-то не болела.
– Теперь будешь рассказывать?
– Пустите меня! Я вас знать не знаю! Я пожалуюсь! Вас вытурят отсюда за хулиганство!
– Зато я тебя узнаю, паинька…
