Николай Фере - Мой учитель
вдруг приостановился.
— Здесь был, кажется, довольно большой лес... — снова силясь вспомнить что-то,
задумчиво сказал он.
Я заметил, что еще сравнительно недавно почти все наши поля были под лесом, что
прежде леса окружали и монастырь,— издали видна была только его колокольня...
Алексей Максимович оживился.
— Теперь вспомнил! — воскликнул он. — Я был здесь! Правда, очень давно.
Прослышав, что архимандрит Куряжского монастыря известен своей ученостью и праведной
жизнью, я по дороге из Полтавы зашел в эту обитель и был принят архимандритом. Однако
беседа окончилась для меня не совсем удачно. Выяснив, что я сильнее его в вопросах
философского понимания жизни, он вызвал служку и сказал: «Вывести сего еретика и
богохульника за ограду монастыря и больше в оный не пускать!»
...В тот же день Алексей Максимович присутствовал при передаче представителю
одного донбасского оборонного завода очередного вагона продукции, изготовленной по
специальному заказу нашей механической деревообделочной мастерской.
Чтобы отметить успешную работу колонистов, в короткий срок освоивших довольно
сложные станки, заранее было решено сдать выполненный заказ в торжественной
обстановке, приурочив это событие к приезду Алексея Максимовича.
В назначенный час конный обоз с нашими изделиями, украшенный зеленью и
разноцветными лентами, стоял в ожидании сигнала к параду. Духовой оркестр грянул марш,
когда перед строем колонистов появились Алексей Максимович и Антон Семенович.
– 49 –
Представитель завода, приняв продукцию, обратился с приветственным словом к Горькому и
отметил, что колония, носящая его имя, образцово выполняет свои обязательства по
договору. Однако, когда в оплату счёта колонии, предъявленного и подписанного самим
Горьким, он торжественно передал нам вексель, Алексей Максимович, под одобрительные
возгласы ребят, совсем не торжественно сказал:
— Так не поступают, товарищи с завода! За наш товар вы деньги давайте. Зачем нам
ваш вексель?..
Алексей Максимович, а вслед за ним и Антон Семенович поздравили ребят с большой
трудовой победой. Потом выступил Стебловский, командир отряда, работавшего в столярной
мастерской. Он рассказал, как его отряд осваивал станки, сколько вначале было брака,
сколько трудностей пришлось преодолеть, прежде чем ребята добились успеха, а в
заключение он дал Алексею Максимовичу слово работать всегда только по-горьковски — с
отличными показателями!
На следующий день Горький уезжал. Вечером мы устроили товарищеский
прощальный ужин. Алексей Максимович веселился и шутил, и чувствовалось, что ему с
нами действительно хорошо.
В комнате стоял хохот, когда Антон Семенович со свойственным ему мастерством, с
уморительными подробностями рассказывал о похождениях Жоры Новикова и Дениса
Горгуля, героев лимонной эпопеи, еще не известной Алексею Максимовичу. Сам рассказчик
не мог удержаться от смеха и должен был придерживать рукой пенсне, чтобы оно не упало,
когда он показывал, как Денис без документов стоял перед заспанным директором совхоза и
слёзно умолял его отдать гибриды. Алексей Максимович смеялся неудержимо.
— Ну как я мог предполагать, что из-за меня не выспится такой почтенный человек! –
говорил он, продолжая смеяться. — Покажите мне этих героев!
Алексей Максимович долго тряс руки Денису и Жоре и от души благодарил их за
трогательную заботу. А потом повернулся к Антону Семеновичу.
— Вы, вы просто исключительный человек! Вы воспитали замечательных ребят. Ведь
для них нет ничего невозможного!
Алексей Максимович попросил Дениса написать садовнику-селекционеру из Казачьей
Лопани, что его гибрид очень вкусен и почти ничем не уступает настоящим лимонам,
попросил он поблагодарить и директора за внимание.
Веселье продолжалось, но Антону Семеновичу временами становилось грустно. Сидя
рядом с ним, я в одну из таких минут наклонился к его уху:
— Разрешите все-таки рассказать Алексею Максимовичу всю правду. . Ведь он так и
не знает, что вы завтра уходите из колонии. Не знает, что вы сейчас переживаете... Этого хочу
не я один, но все старые работники колонии, которые просили меня раскрыть глаза Алексею
Максимовичу на печальные события, происходящие у нас.
Антон Семенович покачал головой и так же тихо ответил:
— Ни в коем случае! Посмотрите, как весело настроен Алексей Максимович... Я не
позволю омрачать его пребывание в Куряже участием в каких-то там склоках и дрязгах!
Слышите?
Мог ли я согласиться с Антоном Семеновичем? Речь шла о том, что было слишком
дорогим для всех нас: о колонии, с которой мы сроднились, интересами которой жили, и о
человеке, создавшем эту колонию. Антон Семенович, по-видимому, заметил, что его слова не
убедили меня и я жду только удобной минуты, чтобы заговорить с Алексеем Максимовичем.
Он крепко сжал мою руку и строгим голосом проговорил:
— Ни одного слова Алексею Максимовичу! Это — мое приказание. Я еще
заведующий колонией... — и, немного помолчав, добавил более спокойно: — Спасибо всем,
кто вас об этом просил, спасибо за заботу. Я не сдаюсь и буду бороться дальше...
– 50 –
Вечер кончился поздно. Проводив Алексея Максимовича в его спальню, Антон
Семенович, хотя и была уже ночь, зашел в свой кабинет. Он не мог не чувствовать, что мы,
его старые друзья и соратники, соберёмся там, чтобы с ним проститься. Ведь утром уже
трудно будет всем сойтись вместе...
Никаких слов говорить не нужно было. Антон Семенович молча обнял каждого из нас,
молча пожал нам руки, и мы разошлись глубоко удрученные, с бесконечной тяжестью на
душе.
На следующий день, 10 июля, мы провожали Алексея Максимовича, уезжавшего
отдыхать на Кавказ. В качестве его гостей с ним отправлялись на юг трое наших колонистов:
Калабалин, Шершнев, Архангельский. Поезд отошел, но и ребята, и Антон Семенович, и
многочисленные провожающие Горького харьковчане продолжали посылать прощальные
приветы Алексею Максимовичу, высунувшемуся из окна вагона и приветливо махавшему
нам своей белой фуражкой. Но скоро поезд скрыли другие составы, вытянувшиеся вдоль
станционных путей.
Антон Семенович долго еще стоял на перроне вокзала, глядя вслед ушедшему поезду.
Душевный подъем, вызванный приездом Горького, кончился, осталась тяжесть прощания с
колонией, в которую — он хорошо знал это — ему больше никогда не вернуться...
Горьковцы возвращались дачным поездом в Куряж. Попрощавшись с ними, Антон
Семенович вышел из вокзала и направился в детскую коммуну имени Ф.Э. Дзержинского,
заведующим которой он уже был назначен приказом по Госполитуправлению.
Так закончилась работа Антона Семеновича Макаренко в колонии имени Горького.
Мне посчастливилось на протяжении почти пяти лет трудиться с ним бок о бок, под его
руководством. За эти годы много было пережито, передумано, сделано. Каждый из нас,
работников колонии, вносил свою лепту в общее дело. Как же относился Антон Семенович к
нам, своим помощникам?
Мне вспоминается, как еще в Трибах, в первые дни нашей совместной работы, Антон
Семенович знакомил меня с Елизаветой Федоровной Григорович — своей бессменной
заместительницей по учебной части. Он назвал тогда Елизавету Фёдоровну главным судьей
во всех колонийских делах.
— Берегитесь в чем-нибудь проштрафиться! — добавил он. — Но в то же время
помните, что никто не даст вам лучшего совета, чем Елизавета Федоровна, и никто не окажет
вам более надёжной помощи, чем она...
В этой характеристике сказалась и чрезвычайная скромность самого Антона
Семеновича и его умение глубоко ценить самоотверженный труд и душевные качества тех,
кто с ним работал.
Как радовался он инициативе воспитателей, их жизнелюбию, умению сработаться с
ребятами! Мне никогда не случалось слышать, чтобы Антон Семенович кого-нибудь из них
специально учил, как надо вести себя с колонистами. Случаи, когда тот или иной воспитатель
не находил правильного тона во взаимоотношениях с ребятами или педагогическим
персоналом, бывали очень редки. И это легко объяснимо. Научно обоснованная система
воспитания в колонии была такой последовательной и четкой, что новый работник быстро
проникался её требованиями и сразу находил верную линию своего собственного поведения.
Любые отклонения от этих требований тотчас же, по контрасту, начинали всем бросаться в
