Юрий Рытхэу - Полярный круг

В Анадырском педагогическом училище Нанок узнал, что Георгий Сергеевич Менов, доктор филологических наук, профессор, один из крупнейших специалистов-эскимологов нашей страны, жив, здоров и работает в Ленинграде.

А потом, когда Нанок был уже на третьем курсе училища, Менов приехал в Анадырь. Мужчина спортивного склада, с яркой проседью никак не вязался с тем образом, который сложился о нем у Нанока из рассказов деда и бабушки.

Если бы не разница в возрасте, можно было бы сказать, что Нанок и Менов стали близкими друзьями.

Пока Нанок заканчивал училище, они переписывались. На следующий день после выпускного вечера Нанок катером переправился на другой берег Анадырского лимана и улетел в Ленинград.

Все долгие годы учения в институте Нанок был своим человеком в семье профессора. Он мог прийти в любое время дня и ночи и всегда знал: что бы ни случилось, профессор Менов будет рядом, всегда придет на помощь.

Георгий Сергеевич подробно расспросил Нанока о его работе, сообщил о нескольких книгах об эскимосах, вышедших у нас и за рубежом.

— Эскимосские племена за рубежом сейчас переживают, быть может, самый трагический период своей жизни, — с горечью говорил профессор, — а ученые тех стран утверждают, что ничего нельзя поделать… Сейчас вышли книги Моуэта и Маллори. Читаешь и думаешь: как жесток мир наживы!

После обеда Нанок сел писать письмо Зине Канталиной и рассказал о встрече с Меновым:

«Такие люди, как Георгий Сергеевич, строили трудные мосты, через которые мы приобщались к великой русской культуре, к великим книгам, наполненным вечными идеями. Каждому из первых русских учителей на Чукотке должен быть поставлен памятник. Ведь они годами не получали зарплаты, переходили на полное иждивение родителей своих учеников, но ни разу у них даже не возникало мысли, чтобы бросить работу или пожаловаться. Они были настоящими рыцарями новой идеи. Нам бы хоть немножко от их самоотверженности и преданности. Когда рассуждают о гуманизме, я живо представляю и Георгия Сергеевича, и его товарищей, которые первыми пришли в наши нынлю, в наши яранги, в непривычный, совершенно чужой мир, словно к жителям других планет. Вот настоящий гуманизм… Недавно я читал книгу о шведском докторе Швейцере, который в джунглях построил больницу и лечил африканцев. За это он был удостоен Нобелевской премии. Наши русские учителя заслужили не меньшие почести. Ты бы посмотрела, с какой трогательностью встречали Георгия Сергеевича чаплинцы!.. Убежден, Нотанват без колебания отдал бы ему ярангу…»

Нанок написал эти слова и остановился. Как он раньше не догадался? Конечно, Георгий Сергеевич — это тот человек, который поможет. Вспомнил, как Нотанват здоровался с профессором, обнимал его и смеялся.

Воспоминание о яранге окончательно отвлекло Нанока от письма, и он торопливо написал несколько заключительных строк.

По дороге на почту он тщательно обдумал план действий и пришел к решению, что надо начинать исподволь, издалека. В первую очередь надо убедить профессора в совершеннейшей необходимости приобретения для Анадырского музея яранги.

С берега шли люди, неся за плечами большие кожаные мешки, наполненные итгильгыном[10] и желтыми кубами китового жира. Кое-кто тащил долю в простом ведре или даже в тазу. Значит, они уже не имели кожаных мешков, не делали их.

В почтовом отделении было жарко. Почему-то здесь топили печку даже в теплые летние дни.

Он подал письмо. Девушка подержала конверт, кинула на весы и потребовала дополнительную плату.

«Однако, много написал сегодня», — подумал про себя Нанок, подавая деньги. Из соседней комнаты вышел парень в клетчатом пиджаке и спросил Нанока:

— Не хотите позвонить по телефону? Сегодня отличная слышимость.

— Спасибо, нет.

Девушка, принявшая письмо от Нанока, спросила:

— А что Зина пишет? Мы с ней учились.

Нанок смешался. Сознаться в том, что он не получил от Зины ни одного письма? Тогда будет смешно и непонятно, почему он чуть ли не каждый день отправляет такие объемистые послания.

— Ничего особенного, — уклончиво ответил Нанок.

— На материк не собираются на гастроли?

— Что-то она говорила про это, — невнятно пробормотал Нанок.

— Будете писать, передайте привет от Веры Тагьюкай, — попросила девушка.

— Обязательно! — Нанок обрадовался, что тягостный для него разговор закончился и поспешил уйти.

В следующий раз надо писать поменьше и опустить конверт в почтовый ящик.

Интересно, как читает письма Зина? Он попытался представить ее лицо, но каждый раз вспоминал портрет актрисы Самари, ее еле наметившуюся улыбку, прозрачную глубину лица под пышной кружевной шляпой. Первое сравнение, пришедшее тогда в тундре, оказалось коварным: чем больше Нанок старался вспомнить лицо Зины, тем яснее и отчетливее возникал в памяти портрет актрисы, да так явственно, что, имей Нанок художественные способности, он мог бы воспроизвести портрет по памяти. И каждый раз, садясь за письмо, он видел перед собой не только сам портрет, но и чувствовал себя в зале Музея изобразительных искусств.

Откровенно говоря, образ Зины у него почти полностью слился с портретом, и, разговаривая с ней на бумаге, Нанок иногда чувствовал, что мысли ускользают, облекаясь в прозрачные словесные одежды. Он вспоминал тот странный румянец на лице, словно высвечивающий кожу из самой глубины. И, думая о девушке, Нанок все чаще чувствовал удивительное тепло в груди.

Вечером собрались у Раисы Петровны отметить приезд Георгия Сергеевича. Гостей угощали нерпичьей печенкой — Анахак постарался.

Разговор шел о неудаче Нанока. Анахак, слегка разогретый стаканом сухого вина, еще раз предлагал круто поступить со стариком и попросту конфисковать ярангу, как «антисоветское явление». Менов громко расхохотался.

Тамара решительно встала и объявила, что Анахак соскучился по детям и ему пора домой.

— Всегда так, — обиженно заметил Анахак в дверях, — как начинается интересный разговор, ты меня уводишь.

Георгий Сергеевич улыбкой проводил супругов и задумчиво сказал:

— А вообще это любопытно: отношение человека к своему жилищу, к своей одежде. Это целая научная проблема. Тут таятся удивительные психологические, социальные, исторические, экономические тонкости, богатейший материал истории человечества, его приспособления к окружающей обстановке. Проследить бы отношение человека к своему жилищу от пещеры до современного многоэтажного дома, от набедренной повязки из листьев и сырой шкуры, накинутой на плечи, до современного вечернего наряда и костюма космонавта.

Профессор повернулся к Наноку:

— По-моему, проблема, с которой ты столкнулся, заслуживает самого тщательного изучения и наблюдения. Интересно, как старик будет расставаться с ярангой.

— Да он уже не сегодня-завтра переселится, — заметила Раиса Петровна. — Георгий Сергеевич, Нотанват — это исключение. В нашем селе все хотят одного: попросторнее жилье и побольше удобств.

— Иначе и не может быть, — к удивлению Нанока, сразу же согласился профессор. — Большинство чукотского населения давно рассматривает ярангу как символ пройденной жизни. Особенно это стало заметно, когда началось массовое переселение из яранг в дома. Жилище и человек до этого времени как бы составляли одно целое. Поведение человека в жилище имело свои незыблемые правила. Я столкнулся с этим в молодости в том самом стойбище, откуда родом Нотанват. Долгое время мне не разрешали вносить в ярангу классную доску, белый мел и тетради. Они, как объяснил мне хозяин, кстати, согласившийся предоставить свое жилище для кочевой школы, могут повредить постоянным его обитателям как вещи непривычные, чужие. А как я мог начать обучение без доски, без бумаги? Так несколько дней мои школьные принадлежности лежали снаружи на нарте, пока тот же Нотанват не дал мне совет: надо позвать шамана, чтобы тот покамлал над этими вещами, снял с них возможную порчу, как бы продезинфицировал их. Пришлось пойти на это. Что же оставалось делать? Шаману на это потребовалось всего минут десять. Больше всего он заинтересовался мелом и спросил, а нельзя ли его есть. Учтите, молодые люди, что сахар в те годы в тундре был величайшей редкостью. У меня было несколько кусочков, — и это было вполне достаточным гонораром служителю культа, который потом, любопытствуя, часто приходил на мои уроки, пока не научился читать и писать. Вот какие удивительные вещи случались в те годы…

Перед сном проторенной дорожкой Нанок и Георгий Сергеевич направились к маяку.

— Вот тебе, Нанок, готовая тема, — сказал профессор. — Отношение эскимоса и чукчи к старому и новому жилищу. Это интересно и по-настоящему актуально. Должен тебе сказать, что сейчас в глубинах наших народов происходит удивительные и поучительные процессы. Идет невиданное еще в истории сплочение народов и народностей. Сплочение уже на основе равноправия не только формального, декларированного, а фактического, которое достигнуто героическим трудом всего советского народа. Это тот нравственный фундамент, без которого строительство коммунизма невозможно. Вот через что и как переступает человек нашего общества на этом пути — важно и полезно знать.