Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
— Ладно тебе, зубоскал. — В голосе бабки почувствовалась гордость.
— А ну покажи, что за наколки? — Дмитрий потянул ее за руку.
— Не трожь! — Бабка вырвала руку и как-то странно, стыдливо засуетилась, зашмыгала носом. — Что к старухе пристаешь? Молодых вон полон дом.
Дмитрий так и не увидел, что у нее наколото, но Колька-то за многие годы жизни с бабкой успел разглядеть. Там было много любопытных вещей: русалка, голый усатый мужчина, якорь и, конечно, сердце, пронзенное стрелой. Надпись на руке была только одна: «Жорик навеке твая!!»
Много раз хотелось Кольке спросить у бабки, что это был за Жорик. Ведь дедушку-то звали Михаилом.
— Да куда теперь молодые, — сказал Дмитрий, — разве сравнишь их с такими, как ты! Небось не один пенсионер из твоих клиентов сох по тебе… Ладно, бабка, я не жмот. Бери одну рыбину себе, остальные жарь.
Бабка быстро протянула руку, и Дмитрий увидел все художества на ее руке.
— Давай уж. Нет житья от вас бедной старухе… Что с тобой поделаешь! Последний керосин дожгу… Колька! — крикнула она вдруг повеселевшим голосом. — Чтобы завтра сбегал с бидоном.
— Сбегаю, — пообещал Колька.
Дмитрий подошел к столу, положил ружье и вытер руки.
— Ну и бабка у тебя! Жизнь идет вперед, а ключи-то все старые, и новых придумывать не нужно…
— А зачем? — сказал Колька и вдруг спросил: — Дядь Дим, сходим еще на ставриду, а? Говорят, пошла уже… Петька взял позавчера восемь килограмм.
— Что за Петька?
— Ну Петр Сергеевич, что на станции. Помните?..
— Это который орал на тебя за опоздание? — спросил Дмитрий. — Сходим, подожди немного. — И ушел в дом.
«Ясное дело, Женьку ждет», — подумал Колька. Обидно только, что Дмитрий часто обходился без него. Зато Андрюшка с Лизкой стали на какое-то время его лучшими друзьями. Теперь они виделись каждый день. Как-то Андрюшка сообщил новость: один отъезжающий так обезденежел, что решил по дешевке продать «Спидолу»: повернул пальцем черное ребристое колесико, по шкале побежала красная риска — и вот тебе любая страна мира от Сочи до Нью-Йорка!
Андрюшка подбивал Кольку вступить с ним в пай и купить «Спидолу», но для этого тайком от бабки надо было продать по двадцать пять копеек двести сорок отборных кукурузин. И Колька понял, что ввязываться в эту авантюру не стоит: не успеют собрать.
— Успеем, — убеждал его Андрюшка. — Может, еще что подвернется вроде дельфина, быстрей дело пойдет…
«Ага, намекает! — подумал Колька. — Уж не хочет ли он меня запугать тем, что расскажет бабке, если я не приму его предложение? Все равно не приму…»
— Да ведь не будет же он ждать, пока мы соберем. Уедет.
— Не кипятись. — Андрюшка отвел его от рукомойника, где стояла бабка, и шепнул на ухо: — У меня есть двадцать пять…
— Где ж ты их достал? — удивился Колька.
— Тт-с-с… Это все равно… У нас ведь, как сказал один отдыхающий, деньги растут на деревьях и выкатываются с галькой на берег… Так давай?
— Нет, — решительно отказался Колька. Ему не хотелось опять развивать бурную торговую деятельность на пляже.
— Нам осталось совсем немного собрать… Моих денег примерно будет две трети, твоих — одна треть, значит, два дня «Спидола» будет у меня и один — у тебя.
— Ну ее к лешему.
Кольку с еще большей силой потянуло к Дмитрию. Он старался чаще попадаться ему на глаза и, когда тот чистил зубы у рукомойника и когда собирался на пляж, при каждом удобном случае обращался к нему с разными предложениями.
Это по его совету Дмитрий согласился перелить все свои слишком легкие грузила на три небольших. Колька принес консервную банку с сырым песком, проделал в ней лунку правильной формы, и туда они вылили жидкий свинец.
И все же прежним Дмитрий не стал.
«Скорей бы приехала Женька», — подумал Колька. И стал напряженно ждать ее возвращения.
Женю Колька встретил у подножия Ежика. В тот день дул слабый норд-ост, под горой была мертвая зона, и с камней на удочку хорошо ловились морские караси. Здесь-то Колька и увидел Женю. В красном полосатом сарафане и тапках, она быстро шла по тропинке из Голубой бухты.
Колька чуть не свалился в воду от счастья, увидев ее.
— Женя! — крикнул он. — Наконец-то!
— Колька? — Она с удивлением и радостью уставилась на него. — Ты что здесь делаешь? И почему один? Ведь вас водой нельзя было разлить.
— Мало ли что было…
— Он не уехал? — В ее голосе послышалась тревога, и Кольке стало жаль ее. К сердцу прихлынуло тепло: уж она-то понимала, что за человек Дмитрий!
— Не уехал. Читает все. Даже на лыжах не катается. Иди быстрей — застанешь его дома…
Глаза Жени чуть сузились, пригасли.
— Зачем быстрей? Не застану — не надо.
Однако Кольку трудно было обмануть.
«Знаем мы тебя, знаем, как «не надо», — подумал он, а вслух сказал:
— И мне пора собираться… Плохо клюет.
— Ну я пошла, догонишь.
Женя зашагала по тропинке под отвесной скалой, вершина которой густо заросла лесом и кустарником.
Глава 14
ПИСЬМО, ПОГИБШЕЕ ДВАЖДЫ
«Не хочет идти вместе. Ну и не надо. Половлю еще с часок», — подумал Колька.
Женя шла спокойно, пока была в поле зрения Кольки, но стоило ему скрыться за мысом Ежика, как она полетела что было сил в Джубгу. Три дня Женя была в маршруте, три дня ходила, ездила на машине, плавала по морю, спала на турбазе в Геленджике и в палатке. А сколько удалось увидеть за эти дни! Тут и величественные дольмены на вершине горы под облаками — она готова поспорить, что Дмитрий даже слова этого не слышал, — и смолистый воздух реликтовых сосен в лесу между Фальшивым Геленджиком и Джонхотом, и прекрасный Геленджик.
Ах, что это за городок! Зеленый, красивый, чистенький! И какая у него замечательная, закрытая от всех штормов бухта! А эти рифленые плиты тротуаров, этот тонкий аромат цветов в скверах. А самое главное — там был Лермонтов. Словно специально для Инки изваяли его из бронзы. Увидела бы она. Он стоял на бульваре, на высоком постаменте, скрестив на груди руки, в одной — офицерская фуражка; стоял — весь мысль, напряжение, вызов и укор миру насилия, лжи и несправедливости. А перед ним море, его безбрежное море.
Неподалеку от памятника был Лермонтовский мостик, и Женя, конечно же, сбегала к нему. Мостик не очень старый, и, как подумала Женя, вряд ли поэт был даже вблизи того места, где он находился. Но то, что Лермонтов дважды был
