Ледовое небо. К югу от линии - Еремей Иудович Парнов
— Зимой возводили, — пояснил Мечов. — Тоже недешево достался.
— Ого-го! — поддакнул шофер с русалками и якорями на обеих руках. — Могу смело сказать, что на материке, как мы, копытить не умеют.
— Копытить? — не понял Лосев.
— Вкалывать изо всех сил, может, видали, как олень долбит смерзшийся наст? В кровь издерется, пока до лишайника доколупается.
— А что ему остается? — лениво возразил Мечов. — Не из-за высокой же сознательности выкладывается? Пустой разговор.
— Все же на материке не могут, как мы, — стоял на своем шофер.
— Видимо, нет такой острой необходимости? — заметил Лосев.
— Конечно! К тому же и платят у нас соответственно, — поддержал его Мечов. — Люди едут сюда именно за этим. Работай, как нужно на Севере, и зарабатывай. Не копытить, а именно зарабатывать. Лично я ничего плохого в этом слове не вижу. Вы не согласны со мной, Герман Данилович?
— Напротив, — подтвердил Лосев.
— Да, четыре сотни в месяц на материке мне не выколотить, — неожиданно согласился шофер. — А работа такая же. Дорожки я и почище этой видел.
— Нормальная дорога, — дернул плечом Мечов. — Подлатаем маленько, будет совсем хорошо.
И, словно в подтверждение его слов, пошла бетонка, заляпанная окаменевшими отпечатками широких гусеничных траков. Слева расстилалась мокрая блестящая тундра, где по бездорожью, ломая кусты тарахтел тракторный поезд, справа — сквозь лиственничное редколесье белели стандартные городские дома.
— Вот и он, наш город-спутник, — шофер притормозил у бетонной стены с лаконичной надписью «Первым» и пирамидой на переднем плане.
— Палатка тут стояла, — пояснил Мечов, — с нее пошло. Фантастически богатые руды!
Но Лосев смотрел в другую сторону, где громыхал окутанный чадом солярки гусеничный прицеп с трубами большого диаметра.
— Я слышал, вы с Владленом Васильевичем объявили решительную войну? — ткнул он пальцем в приспущенное стекло. — Почему?
— Насчет войны, пожалуй, чересчур громко сказано…
— И все же?
— Слыхали термин такой «гусеничная эрозия»? «Термокарстовая»? Погубим же тундру кругом, к чертовой матери. Что тогда?
— Тем не менее трактора ходят. Разве слово директора не закон?
— Слово всего лишь слово… Приказ нужен.
— А приказ отдать нельзя, ибо требуется и трубы прокладывать, и высоковольтные вышки ставить, — заключил Лосев, — причем по старинке, поскольку новая техника еще в проекте. Так?
— Сами видите, — задорно подмигнул Мечов, всем своим видом показывая, что дело делом, а на сердце он ничего брать не желает.
— Не трогать существующее, но по-иному планировать будущее, — как бы размышляя вслух, протянул Герман Данилович.
— Разве плохо? Настоящий успех приносят лишь радикальные меры. Проще построить новый КамАЗ, чем перестраивать старый ЗИЛ.
— Похвальная идея, хотя и не бесспорная, — Лосев всем корпусом обернулся к Мечову, чьи разнообразные уловки уходить от прямого ответа всерьез не принимал. — Не понятно, почему при таком образе мыслей вы умудрились снискать славу отчаянного реформатора? Прямо второй Лютер и северном исполнении.
— Хуже! — засмеялся Мечов. — Потенциальный террорист. В стенгазете на меня даже шарж нарисовали. Одной рукой засыпаю рудничный ствол, другой — прикармливаю ястребов да куропаток.
— Вы это уже говорили мне там, на Хантайке. Помните?
— Значит, забыл. Виноват…
— Ничего, не в том суть. У меня еще тогда мелькнула мысль, что вы совершаете тактическую ошибку.
— Интересно, какую же?
— Какую?.. Скажу, но только не сейчас, позже. Хочу кое-что уточнить, проверить.
— Глядите, — Мечов мотнул головой на ветровое стекло. — «Комсомольский»! Вагнер хлебом-солью встречает, небось.
Лосев, как привороженный, уставился на быстро приближавшиеся бетонные монолиты копровых вышек. Их узкие, редко прорезанные оконца напоминали бойницы, а сами они — исполинские башни-донжоны. И аранжировка была соответствующая. Суровые горы, темные пихты, рассекавшие наклонно опустошенный горизонт.
Лишь административный корпус, с вентиляционными грибками на плоской крыше, широкий, длинный, придавал вневременным фантастическим сооружениям индустриальный облик. Стрелы кранов в сравнении с ними и зеленый электровоз, толкавший стотонный думпкар, доверху нагруженный рудным выколышем, казались совсем игрушечными.
— Одна — восемьдесят, другая — шестьдесят метров, — пояснил Мечов, считавший, что корреспондентов прежде всего следует напичкать цифрами. — Чтобы ускорить проходку вертикальных стволов, Вагнер решил собрать всю конструкцию копра прямо возле пробиваемой скважины. А тогда уже зима вовсю лютовала, полярная ночь опять же. Пурга, помню, прожектора так и слепила. В двух шагах ничего не видать. И все же пошли на риск. Едва закончили проходку, стали натягивать ферму на ствол. А весил копер шестьдесят тонн и был почти с Московский университет.
— Вы тоже участвовали?
— Самым косвенным образом. По линии поискового цеха… Короче говоря, выгорело дело. Можно сказать, что вырвали из рабочего цикла время, необходимое на целую операцию. Не удивительно, что горизонтальная выработка началась задолго до намеченных сроков. Так и гонят с тех пор с опережением.
— А нынешний праздник?
— Годовой план, дружище. В июне месяце! Останови здесь, Коля, — сказал шоферу. — Приехали — не запылились.
Вагнер, директор рудника, вопреки обыкновению, гостей не встречал, так как закрутился в столовой, где накрывали стол для торжественного обеда. Блюдо с румяным караваем на украинском рушнике вынесла озорная раскрасневшаяся от волнения девушка в легоньком крепдешиновом платьице, дерзко затрепетавшем на весеннем ветру.
Смущенный, растроганный Герман, не узнавая, скользнул поверхностным взглядом и, лишь склоняясь над хлебом, вдруг вспомнил свою недавнюю попутчицу. В порыве вдохновенной импровизации чмокнул заодно и прохладную свежую щечку.
Нежась под душем, Лосев переживал радостное ожидание. Он едва ли надеялся, что это упоительное полузабытое чувство еще может вернуться. Ожечь памятью о жаркой бессоннице в канун праздника. Самого пустякового, глупенького, но запомнившегося остротой предвкушений. Надежды почти никогда не сбывались. Воображение обкрадывало действительность, самонадеянно торопило, проглатывало время. Но так уж он был устроен, что понятие «счастье» неуловимо сливалось для него с завтрашним днем.
И сейчас Герман Данилович поймал себя на том, что, едва намылившись, поспешил стать под горячие приятно щекочущие струи. Словно что-то торопило его, как в детстве,
