Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 1)
— И то верно. У кого-кого, а у Мусы порядочный должок. — Это заговорил Масхуд, который не простил бы себе, если бы вовремя не ответил Мусе.
Попробовал ввернуть свое словечко и дед Баляцо:
— Если кабардинец сказал «ага»…
Но Муса перебил его и снова накинулся на Эльдара:
— Нет, не своим потом заплатил ты за это, бездельник! Да и не трудом своего отца-каторжника! Я-то уж знаю! А платить ты хочешь чужой землей, землею наших предков. Какой мусульманин скажет тебе за это спасибо? Да и кто позволит?
— Ты ли не позволишь? — Эльдар прямо глядел в глаза Мусе.
— Народ, а не я.
— Ты за народ не говори! Тебя да Гумара оставил за себя Берд Шарданов, а не народ, за Берда и говори, — вмешался Астемир.
Муса не нашел что ответить, а Бот засмеялся:
— Клянусь аллахом, ты, Муса, догонишь князя Берда по свежему следу.
— Валлаги! — Давлет, отдуваясь, подался вперед на своих толстых и коротких ногах. — Мы тоже кое-что смыслим и, как все, имеем свободу говорить…
Он огляделся. Тембот и Лю предусмотрительно юркнули за чьи-то спины.
— Говори, — пригласил Давлета Астемир. — Если хочешь, залезай сюда, на тачанку.
Застоявшиеся лошади то и дело дергали тачанку-трибуну, над которой Эльдар держал красный, колыхавшийся и опадавший большими складками флаг — такой чистый и яркий на яркой и чистой синеве неба.
— Про что он будет говорить? — закричал Масхуд. — Не про то ли, как он выставит для обозрения свою широкую задницу?
Прокатился смех, но Астемир повторил, что это митинг, такой самый, о каком рассказывали солдаты, и говорить тут может каждый, кто хочет внести свою долю разумения.
— Да, я хочу внести свою долю разумения, — заносчиво подтвердил Давлет. — Вот что я хочу сказать. Новая власть дает землю. С этого дня, похоже, у всех есть право на все. Живи, как хочешь. Говори, что хочешь. Бери, что сумеешь. Медведь в лесу ходит, весь лес его, а человек стеснен: этот лес Шарданова, а тот — Атажукина, а тот — Клишбиева… Зачем так?.. И вот аллах надоумил большевиков, и вот, пожалуйста, все могут лезть на одно и то же дерево в одном и том же лесу или саду — были бы груши…
— Землю забирают, а свободу дают, — выкрикнул Муса.
— А что же, по-твоему, мы только под ногтями можем иметь чернозем? — зашумели в толпе.
— Довольно ему болтать! — послышались голоса. — Пусть другой говорит! Пусть Астемир скажет!
Покачнувшись в тачанке оттого, что ее опять дернули лошади, Астемир поправил шапку и громко заговорил:
— Карахалки! Нам не такая дана свобода, какую представляет себе Давлет и какую он может получить у медведей в лесу… Это он сказал верно!
— Что верно, то верно. — По толпе опять прокатился смех: «Ай да Астемир! Всегда что-нибудь скажет».
И Астемир, выждав, как опытный оратор, — и откуда у него взялось это умение? — заключил:
— Беспорядка не надо! Корень в том, что до сих пор люди имели как бы разную цену. Вот стоит Масхуд по прозвищу Требуха Желудка. Почему этот человек носит такое прозвище? Почему у него в желудке требуха, а не добрая баранина, хотя он каждый день бьет скот и режет баранов? А сколько еще у нас людей, которые и требуху не каждый день видели? Разве нет таких людей?
— Есть такие люди, — отвечал Эльдар.
— А Давлет, да простит меня аллах, вон какое брюхо наел! Наел-таки, хотя и мешают ему иногда спокойно пообедать мои озорники…
— Ха-ха-ха! — отозвались люди на эту шутку.
— А что, если Давлет рассердится на даду? — спросил Лю Тембота, хотя большие черные его глазенки при последних словах отца засверкали особенно весело.
— Нет, ничего не будет! — успокоил Тембот брата. — Смотри хорошенько, сколько у дады патронов в газырях.
— Может выстрелить?
Кто может выстрелить, зачем и куда, обсудить мальчишкам не пришлось, потому что и в самом деле вдруг послышались выстрелы.
Со стороны усадьбы Шардановых во весь опор, пригнувшись к шеям лошадей, неслись несколько незнакомых всадников. Они на скаку стреляли. Дальше, за яркой, залитой солнечным светом степью, там, где едва розовели черепичные крыши усадьбы Шардановых, подымались к небу клубы густого дыма. В общем блеске сияющего дня они были похожи на облака, надвигающиеся из-за горизонта. Вероятно, поэтому до сих пор никто не обращал на них внимания, а теперь в толпе закричали:
— Пожар! Горит усадьба Шардановых! И не ошиблись.
Трое незнакомцев, подскакав ближе, круто осадили коней.
— Люди Жираслана! — опять тревожно пронеслось по толпе.
— Чувячники, — взывали всадники, в которых все узнали постоянных соучастников похождений конокрада, — спешите на усадьбу. Разбирайте коней и скот! Революция!
— Вот это подарок! — возбужденно воскликнул кто-то.
Другой, благоразумный, усомнился:
— Кто одаряет? Жираслан!
— Не важно, кто. Сам аллах одаряет. Бегите, покуда добро не пожрал огонь. Да не за бывайте захватить недоуздки — подзадоривали конокрады жителей аула.
— Валлаги, — обратился Астемир к Степану Ильичу. — Валлаги! Кто не теряет времени — так это Жираслан. Лучшие кони Шарданова уже в его недоуздках.
— И нам нельзя терять времени, — отвечал Степан Ильич. — Нужно остановить их… Давай, Астемир, команду!..
— По коням! — зычно скомандовал Астемир.
Дерзкий и хитрый замысел князя-конокрада, возможно, не удался бы, если бы в толпе не нашлись горячие головы, а то и просто любители легкой наживы, и не удивительно, что первым среди них был все тот же Давлет. Перекрывая своим пронзительным, высоким голосом шум, Давлет призывал:
— Люди! Я, Давлет, зову вас в гости к Шардановым… А если я зову, значит, меня самого давно звали туда… За мной!
Всадники Астемира, выполняя приказание, старались остановить толпу.
С тачанки звучал голос Астемира:
— Остановитесь! Земля и имущество Шардановых будут розданы по революционному закону. Никаких грабежей и бесчинств! Разве вы хотите, чтоб опять у одного было девять шуб, а у девяти — ни одной? Вспомните сказание…
— Не слушайте объездчика Астемира, — шумел Давлет. — Довольно мы наслушались его россказней! За мною, вперед! Я всегда пил воду из одной чашки с бедняками.
— Ты хочешь сам выпить и вернуть чашку пустой! — кричал Астемир.
— Гоните коней из конюшни Шардановых, тащите брошенное добро! — подливали масла в огонь жираслановские посланцы.
И уже не было силы, способной удержать взволнованную толпу.
Напрасно людей, охваченных жаждой наживы, старались остановить всадники с красными ленточками. Отталкивая друг друга, мужчины устремились напрямик к горящей усадьбе — кто через плетень, кто через пролом в заборе, через реку, через вспаханные поля. Подростки бежали вместе со взрослыми. Малыши ревели, женщины голосили, кое-кого в толпе уже примяли, отцы громко приказывали сыновьям.
— Юсуф, беги домой за недоуздком!
— Зачем недоуздок? За веревкой!
— Меньше рассуждай, пошевеливайся!
— Назад! Отступи! Поворачивай назад! — взывали всадники Астемира, но все было напрасно.
Лю сначала еще видел отца. Его рыжая шапка с красным бантом мелькала среди других шапок и войлочных шляп, но скоро и Лю и Тембот потеряли из виду отца, Эльдара, Степана Ильича и даже тачанку с красным флагом…
Через степь бежали запоздавшие охотники поживиться княжеским добром, а там, на равнине, за участками вспаханной земли, клубился и клубился озаренный солнцем дым.
По дворам заливались собаки, слышался женский плач. Вечерело, отблески пламени становились заметней.
Только один мужчина стоял среди женщин, собравшихся с грудными детьми за околицей, — это был дед Баляцо. Он угрюмо покачивал головой. Вышла поглядеть на пожар больная, слабая Диса.
— Сарыма! — звала она дочь. — Где ты? Ой, алла! Сколько еще мук я должна терпеть? И никакой удачи! Ты, наверное, помнишь это, Баляцо: когда-то большая вода принесла кровать… На ней суждено мне умереть… Вот пожар дает людям и кров, и княжеские шелка… Только мне, горемычной вдове, не было и нет счастья… Да и откуда счастье с такими дочерьми, как у меня?.. Наверное, опять побежала искать твоего племянника-горлопана! Сарыма, Сарыма, где ты? Ой, ой, алла…
К этому времени Сарыма вернулась в дом матери.
— Не будет счастья ни людям, ни тебе, Диса, от этого чужого добра, — сурово предрекал дед Баляцо. — Ой, не в добрый день началось все это! Не стоит, Диса, завидовать невоздержанным людям. Ох, вздорные люди до добра не доведут!
— Смотрите! — закричала одна из женщин. — Уже гонят коней и баранов.
Разгром усадьбы, хитро подстроенный конокрадами, с тем чтобы прикрыть угон шардановских лошадей, продолжался до позднего вечера.
Дикие сцены происходили то тут, то там под шум и треск пожара, охватившего и длинные выбеленные строения конюшен, и самый княжеский дом с его службами.
