Анатолий Левченко - Пятьсот веселый
Это была самая неожиданная новость: Генка и не подозревал, что Астахов — тоже фронтовик.
— Ранило его быстро, — объяснил Николай. — В общем, списали подчистую. Ну и вернулся доучиваться. А потом — на Север… Шебутной парень, ох и шебутной! Знаешь, как мы с ним познакомились? Пурга начиналась, а он на лыжах пошел кататься. Ногу вывихнул, чуть не замерз. Я случайно на него наткнулся, до дому дотащил… Да, пора бы уж, кажется, смирнее стать, покладистей, а этому все неймется. Думаешь, сейчас он в Москву за каким чертом едет?
Генка пожал плечами — откуда он мог знать, зачем Астахов едет в Москву? Домой, наверно, к родным.
— А едет он в самое главное московское управление свою правоту доказывать, — в свистящем голосе Николая слышалось откровенное осуждение, и это не понравилось Генке.
— И я бы поехал, — сказал он. — А может, Владимир прав и докажет это?
— Прав? — Николай криво усмехнулся. — Ну и что? С жиру он бесится, понял! Ну, на что ему этот Север сдался, скажи? За таким папашей он бы в Москве — как кум королю! У него от рождения все было. Ну и живи, раз счастье само далось! Пробовал я втолковать ему это. Да разве он слушает! Эх, не пойму я таких людей!..
— Ладно, Николай, я пойду покурю, — сказал Генка, которому противно стало слушать эти рассуждения.
— Погоди, паря. — Николай встал, его красные глазки обшарили Генку с ног до головы. — Ты Володьке про мои слова ничего не говори…
— Я никому ничего не скажу, — с решительностью, которая сразу успокоила Николая, отрезал Генка и пошел прочь.
А Николай тут же подошел к Ивану Капитоновичу, со свистом втянул воздух в широкую грудь и сказал, словно сообщал новость:
— Вот приеду домой, попью молочка, лучше всего козьего, оно пожирней, в баньке попарюсь и в Москву-столицу катану. К Володькиному отцу. Он у него профессор, а может, и академик самый главный.
— А по каким болезням отец его работает? — заинтересованно спросил Иван Капитонович.
— Говорил мне Володька, да я запамятовал. Мудреная такая специальность. Легкие лечит и сердце вроде бы.
Лесоруб разочарованно вздохнул:
— Эх, сердце у Мишани крепкое. По наследству от меня досталось. Вот ежели он был бы специалист по позвонкам, это самое… Но на всякий случай адресок надо бы и мне взять. Даст мне адресок твой друг-товарищ?
Старый учитель поддержал Ивана Капитоновича:
— Обязательно возьмите адрес. Владимир вам не откажет. Он очень порядочный человек и добрый. Я в этом уверен.
Марина, не пропускавшая ни одного слова о Владимире, благодарно взглянула на старичка.
— Поберегись! Прочь с дороги! — раздался дурашливый голос Арвида. Он бежал к вагону, смешно выкидывая вперед голенастые ноги в разбитых, стоптанных набок ботинках с порванными шнурками. Остриженная голова болталась на тоненькой шее.
Увидев Генку, читинец закричал:
— Давай сухарей пожуем, я жрать здорово хочу!
— Явился баламут! — изрекла старушка, но голос ее прозвучал хотя и сварливо, не беззлобно. Когда в вагоне появлялся неунывающий Арвид, сразу становилось как-то веселее.
— Между прочим, мы скоро поедем, — хрустя сухарем, авторитетно заявил читинец. — Я сам спрашивал машиниста. Через полчасика отчалим. Красотища!
Марина сразу забеспокоилась, подошла к брусу и посмотрела в сторону вокзала.
— И-эх, какая приятная женщина, елочки мои!
Марина наверняка услышала приглушенный голос Матвея, она покраснела, но не обернулась, чтобы не смутить говорящего.
— Хорошая женщина, — подтвердил Иван Капитонович. — И не мотыльковая, так скать. Я бы Мишаню свово глазом не моргнул бы сосватал.
— Я бы и сам посватался, — вздохнул Матвей, — да рылом не вышел. И-эх, не везет. Посмотришь в кино — у человека и голос, и стать, и красота, и талантов всяких куча. А тут…
Матвей прикурил цигарку, с удовольствием затянулся крепким дымом, подумал о чем-то и вдруг обратился к учителю:
— Вот вы, Василь Сергеевич, по всем статьям ученый человек…
— Ну, положим, ученый я относительно, — улыбнулся старичок и отбросил назад седые волосы, открывая красивый лоб, который был главной частью его лица. Все остальное взяли годы — подсушили, съежили, сделали маленьким, но лоб был хорош, даже морщинки и тронутая увяданием кожа не мешали ему быть благородным и красивым. — Ученым меня называть не стоит… Но все равно спрашивайте, если смогу, — отвечу.
Матвей предварительно развел руками, а потом задал мучивший его вопрос:
— Вот скажите вы мне, почему не все люди красивы? В кино посмотришь — красивые все, здоровые, умные. А в жизни больно уж много неказистых, вроде меня. Почему так выходит, елочки-палочки?
— Это вы некрасивый? — удивился учитель. — Я бы этого не сказал.
— И правда, что ты на себя клепаешь? — поддержал Василия Сергеевича лесоруб. — Иконы с тебя, прямо заявим, не напишешь. Но в форме и с наградами вид у тебя вполне подходящий.
— А вообще-то некрасивые люди, конечно, встречаются, — сказал Василий Сергеевич. — Почему? Жизнь пока еще очень нелегкая. Сами понимаете — заботы, войны, голод и холод не красят человека. Но наши дети будут красивее нас, а внуки еще красивее. А главное, умнее, добрее и великодушнее.
— Фью! — насмешливо свистнул Арвид. — А я вот в книжке читал, что люди когда-нибудь станут хилыми-хилыми. Голова у них будет большая, а ножки кривые и тоненькие, как у рахитиков.
Старый учитель засмеялся, да так весело, заразительно, что даже Иван Капитонович внушительно поддержал его. Лесоруб любил слушать ученых людей и доверял им.
— И кто мог написать такую глупость! — воскликнул Василий Сергеевич и поглядел на Арвида так, будто очень сожалел, что мальчишка напрасно потратил время на чтение такой нелепой книги.
Он заговорил о медицине, которая будет творить чудеса, о физкультуре и спорте, о свободном времени, которого будет полным-полно у каждого. По его словам, получалось, что при коммунизме люди будут настоящими гигантами и силачами, а жить они будут по сотне и больше лет.
Генка с восторгом слушал старого учителя. Как прекрасно, маняще звучали эти слова в бедном вагоне, который стоял сейчас примерно на середине длиннейшей в мире магистрали, протянувшейся по израненной войной стране.
— Хорошо бы так-то, только, когда это будет! — недоверчиво произнес Николай.
Помолчали.
— В дурачка, может, сгоняем? — предложил Матвей.
— И то дело, — согласился лесоруб. — В дороге можно и картишками разговеться, так скать.
Играть согласился и Николай. Но Василий Сергеевич с деликатной решительностью отказался.
— Не умеете, товарищ дорогой, или, так скать, осуждаете? — поинтересовался лесоруб, любивший во всем ясность.
Старый учитель улыбнулся:
— Азартные игры осуждаю. А так — почему же — играйте на здоровье, а я по своей стариковской привычке почитаю немного.
— Да вы небось и так мильон этих книг перечитали, — сказал Николай.
— Мало я читал. — Старичок вздохнул. — Преступно мало. А времени мне отпущено не так уж много…
Они играли азартно, с прибаутками, с шуточками, которые употребляют все игроки в подкидного дурака. Чаще всего проигрывал Иван Капитонович, к концу игры у него скапливалось столько карт, что они валились из крепких неумелых рук. Лесоруб смущался, краснел, прямо-таки наливался свекольным цветом, а потом громогласно хохотал над собой, над ловкостью своих партнеров:
— Ну, злодеи! Ну, аспиды! Вот я вам ужо! Всыплю, так скать!
Николай играл крепко, основательно. Он умел запоминать вышедшие из игры карты и даже без козырей ухитрялся не остаться дураком. А Матвею карта шла. Но когда партнеры завидовали, он говорил:
— Повезет в картах — не повезет в любви. Это уж точно, елочки зеленые!
Старый учитель заметил в руках Генки учебник логики.
— Изучаете?
— В нашей школе логику не преподавали, — пояснил Генка. — Хочу сам немножко разобраться.
— Нравится?
— Суховато, — признался Генка. — Разные посылки, силлогизмы, доказательства, выводы. Скучно!.. А вы куда едете, Василий Сергеевич?
— В Омск. Там я живу и преподаю в школе, — охотно ответил старичок. — А ездил в Шушенское. Хорошая была поездка!
В Шушенское! Там, где жили Ленин и Крупская!
Генка посмотрел на старого учителя с удвоенным уважением.
— Вас посылали в командировку?
— Нет, просто сам поехал. Понимаете, я собираю материалы о революционерах, которые были вместе с Лениным в ссылке. Хочу книгу написать…
— Здорово! — вырвалось у Генки. — Счастливый вы!..
Старичок усмехнулся. И Генка испугался, что его искреннее восклицание Василий Сергеевич принял за лесть. Но, оказывается, старый учитель усмехался совсем по другому поводу.
— Я вспомнил, как один мой знакомый профессор говорил в прошлом году: «Найти бы мне хорошую домработницу, и я бы считал себя счастливым человеком». А если серьезно, мне вообще не нравятся люди, которые говорят: «Я счастлив». В этом есть какое-то самодовольство, что ли. Так что, молодой человек, я не могу считать себя счастливым. Не имею права. Хотя бы потому, что рядом со мной живет множество людей, которые пока не чувствуют себя счастливыми. Хотя однажды… — Выцветшие глаза Василия Сергеевича вдруг молодо блеснули. — Однажды я почувствовал себя по-настоящему счастливым. Было это в двенадцатом году, в тюрьме…
