Вадим Павчинский - Орлиное гнездо
— Матрос? — поинтересовался Дерябин.
— Нет, плавать не приходилось, — ответил Егор.
— Жаль. Мне матросы необходимы, — сказал Василий Тихонович, прикрывая дверь.
Егор придержал дверь и шагнул через порог.
— Я всю жизнь на кораблях вожусь, ремонтировал, собирал. Велика ли премудрость матросом-то, палубу драить. Давай бери.
В полусумраке конторки, наполненной сизым дымом от чугунного камелька, за столом, заваленным бумагами, заставленным водочными бутылками, сидел капитан Изместьев, отец штурмана Изместьева. Лицо старика опухло, поросло седой щетиной, глаза налились кровью и были мутны от трудного похмелья.
— Как решит капитан, — пожал плечами Дерябин, кивнув головой в сторону Изместьева.
Желание получить работу было настолько неудержимым, что Егор решил не уходить отсюда, пока не добьется своего.
— Садись, — грубовато пригласил Дерябин. — Я, брат, человек простой. У меня все без форсу. Сам был рабочим, знаю, что почем… Обмоем это дело.
И налил Егору водку в железную кружку. Чтобы не обижать хозяина, Егор отпил половину, потянулся к нарезанной на листе газеты колбасе. Поднес кружок ко рту, вспомнил, что дома у него сидят голодные, и, не найдя в себе силы съесть этот кусочек, положил его обратно.
Узнав, что Егор внук Прохора, Дерябин сначала нахмурился, потом расшумелся:
— Мы с твоим дедом, считай, всю жизнь бок о бок прожили. И вот я человеком стал, а он, прости господи, варнаком, хунхузом форменным. На законную власть руку поднял. Вот и лежит теперича на дне морском в родительский день помянуть негде. От меня люди кормятся, государству прибыток, а от Прошки — одни бунты да детки каторжные и безработные.
Егор побагровел, поднялся, сжал железные свои кулаки.
— Ну ты не шибко-то дури, — боязливо попятясь, урезонивал Егора Дерябин. — Узнаю Прохорову кровь. Черт с тобой, я не злопамятен. Беру. Завтра выходи.
Дерябин допил остатки вина, пожевал хлебную корочку и собрался уходить. Застегивая шубу, он поглядывал в окно на свой пароход. Несколько лет назад Семенов выторговал по дешевке конфискованную портовыми властями хищническую иностранную шхуну, назвал ее «Призом» и послал на сахалинские капустные промысла. Дерябин с тех пор не находил себе места от зависти: ему тоже захотелось иметь собственное судно. Но туговато было с деньгами. Незадолго до русско-японской войны Дерябин устремил свои взоры на Камчатку. Василий Тихонович послал туда своего сына, ворочавшего теперь всеми делами отца. Пока тот ездил по камчатскому побережью, Дерябин, уже имевший свободный капиталец, приторговал у судовладельца Шевелева один из его пароходов и совершил купчую. Теперь и он мог тщеславно считать себя ровней с купцом Семеновым.
Дерябин-младший метался по камчатскому побережью, искал, примерялся, приценивался. С завистью смотрел, как японские промышленники незаконно вылавливали камчатскую рыбу, превращая ее в золото. Русских предпринимателей на Камчатке почти не было, и японцы чувствовали себя полноправными хозяевами.
Дерябин-младший последовал примеру японцев. Он перегородил устье реки «запором» и стал вычерпывать драгоценную рыбу. Первый же сезон озолотил Дерябина. Он стал подумывать о расширении своих владениий. Из плавника — дарового леса, выброшенного морем на камчатский берег, — соорудил для рыбаков жилые полуземлянки, покрыв их песком и дерном. Промысловые постройки были слеплены из того же плавника, с крышами из японских циновок и дешевой парусины. Местные жители, оставшись без рыбы, дорогу которой в реки преграждали заездки Дерябина, вынуждены были идти к нему в услужение, чтобы не умереть с голоду[1].
Возвратясь с Камчатки, Дерябин-младший крепко ругал отца за покупку парохода у купца Шевелева. «Разве на Камчатке такое корыто пригодится? — кричал он. — Там японскую шхуну надо держать, специальную…»
Старик приуныл и стал подыскивать покупателя. Желающих приобрести пароход, ремонт которого равнялся бы стоимости самой покупки, понятное дело, не было. Сейчас разорились многие владельцы пароходов. Дерябин, однако, нашел способ извлечь из своего парохода большую прибыль. Именно об этом он и вел за стаканом водки разговор с капитаном Изместьевым. В этом же деле должен был принять участие ничего не подозревавший Егор.
Когда Дерябин вышел, охмелевший Изместьев сказал Егору:
— Этот торгаш хочет получить страховую премию за свое корыто. Каким образом? Очень просто. Как это делают в цивилизованных странах: нанимают «аварийного капитана», посылают его в такой район, где аварию можно свалить на плохо изученную береговую линию, отсутствие подробных карт. Капитан сажает судно на камни, а море и штормы довершат дело. Корабль погибает, а пароходчик кладет страховую сумму в карман. Просто, а? Вот я такой могильщик и есть. Прошу любить и жаловать.
Егор слушал рассказ пьяненького капитана, и смешанное чувство отвращения и гнева к Дерябину наполняло душу.
— Я вам настоятельно советую: не ввязывайтесь в это дело, — говорил Изместьев. — Мне уж все равно. Я человек отпетый. Спился, как видите. К сыну идти не могу. К тому же там внук объявился — корабельный инженер. Окончил Кронштадтское морское инженерное училище. Приехал сюда, а делать-то нечего, сидит пока у отца на шее.
Егор поднялся, чтобы уходить. Еще одна надежда на работу рухнула.
Дойдя до двери, Егор вернулся к столу.
— Мне нельзя уходить, я поступаю на пароход. Дома голодают.
— Как хотите, молодой человек, — пробормотал Изместьев. — Пожалуйте, в таком случае, завтра на корабль.
Егор вышел из конторки. Свистел промозглый декабрьский ветер. Бухта как бы дымилась холодными испарениями: близился ледостав. На поверхности воды плавало «сало» — тонкий ледок, от удара волн превращенный в хрустящую кашу, круто сдобренную морской солью.
Утром Егор потребовал у Дерябина платы вперед. Василий Тихонович подозрительно посмотрел на нового матроса: уж не пронюхал ли он тайные его замыслы? Но деньги выплатил. Егор на следующий день отправился в плаванье. Ему показалось, что команда отлично знает о назначении рейса, но помалкивает. Понимающе переглядываясь, матросы говорили между собой намеками. И Егору сделалось жутко от этого. Отчаявшиеся, доведенные до предела голодом и нуждой люди идут с шуточками на верную смерть ради того, чтобы прокормить свои семьи хотя бы несколько дней. Возможно, некоторые и не вернутся, продав Дерябину свои жизни за медные гроши. Зато купец вернет с лихвою денежки, вложенные в ржавую железную коробку.
Егор любил сделанные рабочими руками вещи и знал им цену. Вся душа его протестовала против обдуманного и злонамеренного разрушения того, что сработали труженики. И то обстоятельство, что пароход принадлежал богачу Дерябину, не могло поколебать Егоровых убеждений о ценности всего созданного людьми труда.
Егор опасливо поглядел на сварливую толчею волн, прислушался к их остервенелым ударам в железные скулы парохода, к свисту ветра в снастях. Все вокруг предвещало шторм. Дерябинская «Аркадия» шла навстречу своей гибели. Сейчас она проходила невдалеке от скалистого острова Аскольд, камни которого, если б они могли говорить, рассказали бы о страшной золотой лихорадке, сотрясавшей этот подковообразный остров вскоре после водворения русских в бухте Золотой Рог. Егор хорошо помнил рассказ Прохора о том, как тряхнула аскольдовская лихорадка и Василия Дерябина.
Егор не заметил, когда пароход повернул в сторону острова: в это время он был уже в кубрике.
Трое матросов, сидевшие в кубрике, о чем-то разговаривали. От судорожного боя машины голоса их дробились, дрожали, как бывает, если заведешь разговор, едучи на тряской телеге по щербатой, колеистой дороге. В одном из матросов Егор узнал отличного клепальщика, работавшего раньше в военном порту. Он приехал из Петербурга в числе других полутораста человек. Затребовал их тогда сам наместник царя на Дальнем Востоке Алексеев. Но сейчас даже их не пощадила неумолимая безработица.
— А я ведь знаю, куда идем, — сказал клепальщику без обиняков Егор. — Пароход расшибать, чтобы страховку хозяину выручить.
В голосе Егора звучал гнев. Клепальщик не отозвался, молчал.
— По какому праву распоряжается он нашей жизнью? За кусок хлеба — в воду головой. И молчим как рыбы. Пошли, свяжем капитана. Пусть ворочает назад. Не дадим людей губить и пароход!..
— Брось, — лениво отозвался один из обитателей кубрика. — На камни посадит — подумаешь, беда какая. Возле берега ведь. Не потопнем, не бойсь… А пароход чужой, не жаль.
— Что ж это такое происходит, — возмущался Егор. — Рабочего человека в скотину бессловесную хотят обратить? За копейку купить его душу? Не согласен.
— Так ты ведь ее уже продал, — усмехнулся все тот же матрос.
