Илья Лавров - Галя Ворожеева
Гале нравились и слова, и мелодия этой песни: были они странными и необычными.
— Ребята! Слушайте! — проговорила Маша. — Я недавно в «Комсомолке» прочитала стихотворение и выучила его наизусть! — она обращалась ко всем, а сама чувствовала только Стебля и видела только его, хоть и не смотрела в его сторону. — Вот, слушайте. Его написал человек, прикованный к постели.
Виктор перестал играть, он не шевелясь смотрел в костер, другие повернулись к Маше. Она помолчала и начала тихо и как-то хмуро:
Слепые не могут смотреть гневно.Немые не могут кричать яростно.Безрукие не могут держать оружия.Безногие не могут шагать вперед.
Но — слепые могут кричать яростно,Но — немые могут глядеть гневно,Но — безрукие могут шагать вперед,Но — безногие могут держать оружие.
Блики от костра плясали на ее бронзово-круглом лице, и оно то темнело, то светлело, то отдалялось от ребят, то приближалось.
— Какое-то оно не как все, — сказала Тамара. — Без рифм.
— Мощные стихи, железные, — проговорил Виктор. Галя посмотрела на него долгим, немигающим взглядом. Лицо его было серьезное, задумчивое.
Галя спрыгнула с березы, ушла в балаган. Блики от костра танцевали на его травяных, наклонных стенках. Галя легла.
За балаганом о чем-то разговаривали Шурка с Тамарой. Иногда Галя разбирала:
— Нет, нет, да нет же! Не надо, не пойду…
Костер угасал, исчезали со стенок трепетные блики, и так же постепенно затихал и баян, словно Виктор уходил все дальше и дальше, во тьму поля, к спящим стогам. И Галя, засыпая, тоже будто уходила и уходила куда-то. Вот уже все далеко-далеко от нее: и ребята, и запахи, и звуки, и ночь, и груда раскаленных углей — все вдали. У нее — все вдали.
Обмякшие руки ее раскинулись, ресницы сомкнулись. И тут явилась перед ней глухая, непроницаемо-черная ночь. В глубине ее горел костер, освещая Виктора. Он сидел на пеньке, неподвижно глядя в огонь. Из тьмы пахли донником стога. Виктор и костер были так далеко, что казались маленькими. По ссутулившимся плечам Галя видела, что ему очень невесело. И так ей стало жалко его, так захотелось броситься к нему в темное поле, крикнуть, позвать, так захотелось, что она проснулась.
Было уже светло, люди вставали, Самойлиха брякала ведрами. Волосы у Гали были влажными от росы, как трава. Ей показалось, что вся она за эти дни пропахла сеном и цветами.
Галя завтракала, потом косила, а сама все видела среди мрака пылающий костер и Виктора на пеньке. И чувства, которые пришли к ней во сне, все усиливались. И, словно из сна, все пахло донником.
Ничего подобного она еще не испытывала к Виктору. Да что же это за душа у нее, если случайный сон мог так поразить ее?..
16Луга расстилались ровные-ровные. И безбрежные, неохватные. В далекой дали ложилось на них небо; Островками вздымались березовые колки. Тут и косили. Галин трактор тянул три косилки. На них сидели Стебель, Веников и плотник, он же столяр, Короедов — муж тети Поли, который, по ее выражению, жрал водку в три горла.
Его морщинистое, жесткое, светло-коричневое лицо казалось вырезанным из сосновой коры в глубоких трещинах.
Кругом загустела трава по пояс. Над мягким поляком и лиловой россыпью клеверной кашки качались ржавые метелки конского щавеля и вишневые шишечки черноголовника. Его тонких ножек не было видно, и поэтому казалось, что над цветами вилось множество вишнево-бархатных шмелей.
Галин трактор врезался в мягкую стену травы. Быстро сновали острые зубья, кипели и сыпались на землю срезанные травы и белые, синие, золотые звезды цветов. Среди высоких зарослей после косилок оставался гладкий, седой след: распластанная трава сразу же начинала вянуть. Ее свежий запах вкатывался в жаркую кабину. Вместе с ним иногда врывались ветви берез, пулями влетали слепни, их укусы обжигали то шею, то руку. Галя прихлопывала их, и они падали под ноги. От жары кофточка прилипла к спине, по лицу катился пот, глаза щипало. Густая трава то и дело забивала зубья, и косари сигналили остановку. Веников или Стебель выдирали из зубьев траву, а Галя, выпрыгнув из кабины, прислушивалась: за белоногой рощей рокотал трактор Виктора — там тоже косили.
А еще дальше, за несколькими березовыми островками, Шурка сгребал тракторными граблями подсохшую траву. Следом за ним высокие, большие машины-подборщики гнали ее по транспортеру в бункер, подвозили к зароду, и стогомет Кузьмы Петровича легко вздымал на него сразу целую гору пахучего, шуршащего сена.
В узких местах между колками, в кустарниках еще по старинке вжикали косы, лошади волокли сено на волокушах из жердей, парни без рубах поддевали его вилами и забрасывали на верх стога. По спинам струился пот….
Представляя все это, Галя поглядывала на рощу между нею и Виктором. Уж очень манила эта белоножка, так и чудилось, что в глубине ее спряталась земляничная поляна с ледяным, бурливым родничком. И снова вспомнился ей сон и запахло донником, хотя его на этом лугу и не было. И еще она поняла, что уже никогда ей не расстаться с этими людьми. Здесь она родилась, здесь выросла и здесь ей работать.
— Галка! Ты заснула, что ли? — крикнул Стебель. Он бросил на железное сиденье с круглыми дырочками охапку травы, уселся на него. И снова устремился трактор вперед, и снова трава ложилась плотно и гладко, будто по ней проводили утюгом…
В обеденный перерыв Галя забежала в манившую рощу и в ней, в овражке, встретилась с густым малинником. И запомнился он Гале надолго.
Вершинки кустов алели, осыпанные ягодами. Галя присела и глянула понизу, и обрадовалась: на нижних ветках висело множество ягод. Они уже осыпались и краснели на земле. Ягоды малины походили на древние шишковатые шлемы витязей. Этакие игрушечные шлемчики, которые снимались с белых стерженьков. Густо пахло малиной. Ветер иногда поворачивал листья, и они, зеленые, становились седыми: у листьев была ворсисто-белая подкладка. По кустам перепархивали серенькие сластены-малиновки. Галя тут же присоединилась к их пиршеству. Скоро пальцы ее и даже подбородок стали красными от малинового сока…
Неожиданно в кустах зашуршало и появился Виктор. И Галя совсем не удивилась этому.
Он взял ее за руки.
— Что ты? Что ты? Уходи, — прошептала она. Ее длинные серые глаза стали влажными, а губы вдруг пересохли и зашершавились. А он все сильнее сжимал ее руки, лицо его было непривычно серьезным, оно слегка подрагивало.
— Неужели ты не видишь?.. — проговорил он и потянул ее к себе.
— Не вижу! — она испуганно отпрянула.
— Ты это брось! Зачем говоришь неправду? — прошептал он, грубо прижимая ее к себе.
— Уйди! Отпусти! — рассердилась она, пытаясь вырваться. — Я не люблю, когда со мной так… — Она рванулась, ударила его в грудь.
— А я люблю! — с ожесточением выдохнул он, как будто это слово было для него неприятным.
— А мне какое дело?
— А я люблю!
— Пусти!
— А я люблю!
— Ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела?
Виктор разжал руки. Галя резкими движениями поправляла растрепанные волосы.
— Какой ты… Что ты за человек?
— Ведь и ты же…
— Нет! — она смотрела на него непримиримо, почти яростно.
— Да!
— Нет!
Она бросилась через кусты к балагану…
И как всегда Галя передвигала рычаги, трактор таскал косилки, никла скошенная трава. А потом Галя ужинала у костра, смеялась с ребятами, пела в темноте, разговаривала, но все это проходило стороной, едва касаясь ее, она же была занята иным, она жила тем, что грянуло в малиннике, и это, грянувшее, было для нее ярким и подлинным, а окружающее, обычное проходило, едва касаясь сознания, хоть она в этом реальном мире и была лихорадочно-возбужденная, неестественно-порывистая, шумная, странно похорошевшая, какой никогда ее не видели.
Тамара даже спросила:
— Ты чего такая? Что с тобой?
Виктор перестал играть, поставил на траву баян, помедлил у костра, закурил и не спеша, небрежно-ленивой походкой пошел в поле, в темноту, и Галя по спине его видела, что он прислушивается — не шуршат ли за ним в траве ее ноги и ждет, чтобы они зашуршали.
«Терпеть не могу самоуверенных типов», — подумала она и подошла к ведру с водой, напилась, нырнула в балаган и не раздеваясь легла. Спалось ей удивительно хорошо. Подушка и матрац были набиты сеном, оно хрустело, пахло и кололось, Гале снилось, что она лежит на поляне в траве. На рассвете проснулась и увидела в зеркальце, что щеки ее в царапинках.
До завтрака она побежала в свой малинник. Тихо было так, что не шевелился ни единый лист. Все обильно смочила роса. Заросли малины были усыпаны не только ягодами, но и светлыми каплями, точно после дождя висели они на кончике каждого листка. Галя обирала холодную, мокрую ягоду и ела ее, а капли сыпались, и волосы ее, кофточка и руки стали мокрыми. И хотелось ей закричать: «Здравствуй, славное утро! Здравствуй!»
