Крещенские морозы [сборник 1980, худож. M. Е. Новиков] - Владимир Дмитриевич Ляленков
Наконец Степан появлялся опять на крыльце или выглядывал из сарая. Не засиделись! Хотят полетать!
Вышел Красный — чистобелохвостый петух, прозванный так за полуметровый размах крыльев. Вышла его сизая голубочка, два на два, прозванная Поясой. По сизым бокам у нее по два темных поперечных пояска. Маленькая, крепкая, с гордо посаженной головкой, на которой чуть заметна лысинка — белое пятнышко, сидевшее чуть набекрень. Пискуны от нее и от Красного ценятся — по пятидесяти рублей за пару. Из Курска, из Воронежа приезжали покупатели к Авдеичу. За одну Поясую предлагали сто рублей, за Красного — полтораста. Авдеич и слышать не хотел о продаже.
За Красным и Поясой выходили еще пары. Дав время всем птицам оглядеться, Степан взмахивал пугалом — стая срывалась. «Ну, миленькие, не посрамите», — шептал он, сдерживаясь, чтоб не свистнуть. Поспешно прятал пугало за сарай. Следил за стаей. Сделав несколько больших кругов, Красный задерживал стаю над своим домом. Все птицы распускали хвосты веером. И у Степана сладко сжималось сердце.
— Бабочки, бабочки, — шептал он.
Казалось, птицы машут крыльями перед собой. Такой мах называется «мах бабочкой». И выше, выше незаметно поднималась стая. Смотрит на них сейчас дядя Филя, смотрит парикмахер. Все смотрели, кто умеет смотреть вверх, в небо. Вот описали голуби круг. Теперь на второй? Нет! Это уже не Красный, а сама Поясая выровняла всю стаю! Ах ты господи! Иногда, заглядевшись, Степан забывал о времени. Душой он летал с птицами.
— Где же ты, Степан? — раздавалось вдруг, Алена появлялась на крыльце. — Ты опять? — Она замечала в небе голубей. — Иди завтракать. Десять минут осталось. Ты опять свистел?
— Не свистел я, — угрюмо отвечал он.
— А кто же свистел? Я слышала.
— Не знаю. Тебе показалось.
— Но пугалом махал?
— Не махал. Отстань.
— Отстать? Ты мне грубишь? Хорошо, я отстану. Но пойми ты: тебе скоро тридцать стукнет, — начинала она укорять. Степан сводил брови, молча жевал. — Ты же не какой-нибудь теперь Ванька, пойми! Тебе же в люди надо выходить. Ну посмотри, Степа, — меняла она тон. Даже слезы выступали у нее. — Голубчик, кто в городе возится с голубями? Никто из приличных людей не гоняет их!
— У Порохова Сергея Ивановича есть голуби.
Порохов работает учителем в десятилетке.
— Но он же не гоняет их пугалом!
— У него «сороки». Вот он и не гоняет. А были бы настоящие голуби, небось бы и на трубу забрался. И хватит об этом, Алена. Не свистел я и пугалом не махал.
Потом вдруг пугало исчезло из-за сарая. Следы в огороде подсказали Степану, что шест утянули мальчишки. Никогда прежде из двора Мильковских ничего не пропадало. Степан попросил своих Кольку и Мишку проследить, у кого из ребят во дворе появится пугало. Колька и Мишка покорно кивнули, переглянулись и убежали по своим делам.
Валентина стала иногда ночевать у Мильковских. Уезжал муж куда с ночевкой, она устраивалась на ночь у сестры. И заявлялась поздно ночью, Степан даже не знал, в каком часу именно. Спать ложился, ее не было, а просыпался — Валентина спала, постелив себе в горнице на ковре.
— Откуда ты взялась, Валюшка? — теребил он ее.
— Не трогай, пусть поспит, — тянула его за руку Алена. — Александр Иванович уехал. Ночью ей страшно стало, прибежала к нам. Пусть спит.
— Беременна, что ли, — смеялся Степан. — Вы в такую пору пугливы. Да по ней незаметно. А пора бы. Чегой-то они, не получается?
— Не болтай. Не скаль зубы.
14
В июне месяце здесь бывают сильные грозы. Даже шаровые молнии часто случаются. Страх к ним у людей живет в крови. Едва запахнет грозой в небе, закрывают двери, форточки, трубы печные. Все уверены: где сквозняк, туда может залететь этот страшный раскаленный шарик, а, попрыгав, и улететь вместе со сквозняком. Или так рвануть громом, что побьет всех. Степан сам видел через окно такой шарик во дворе. Откуда тот взялся, Степан тогда не заметил. Попрыгал шарик по двору, скользнул между столбами голубятни, переметнулся через заборчик в огород и пропал.
С вечера, когда ночью сгорела голубятня, никто грозу не ожидал. Не парило, вечер был тих и обычен. Валентина пришла ночевать к ним. Ночью вдруг Степан вскочил от криков и стука. Стучали в окно соседки, кричали, что у них пожар, горит сарай. Степан кинулся во двор. Лил дождь, голубятня пылала. С криком он бросился к ней. Лестница под ним рухнула, на него посыпались горящие доски. Он сбил пламя с волос, с воплями бегал вокруг голубятни. Собрался народ. Мысль, что какой-то завистник поджег его голубятню, потрясла Степана. Он ворвался в дом, упал на ковер. Обычно чуткая во сне, Алена спала, Валентина тоже.
— Убью! — ревел Степан, ударяя кулаками по ковру. — Убью заразу! Дознаюсь и убью! Не оставлю! Ага! Я знаю, как сделаю: покуда в милиции работаю, непременно вызнаю! Потом уволюсь и сожгу его. Я его весь дом сожгу со всей требухой!
Пелагея стояла в своей комнате на коленях и крестилась. Алена и Валентина вскочили, со страхом в глазах смотрели на бьющегося Степана. Лицо его было в саже, из глаз текли слезы. Он был страшен. Сестры некоторое время с ужасом смотрели друг на друга. Алена первой опомнилась. Выскочила во двор, вскоре вернулась и грозно закричала:
— Ты что с ума сходишь? Кого жечь-убивать собрался? Гроза-то была ночью! А голуби твои целы! Целы голуби, на доме сидят, слышишь? — трясла она мужа за плечи. — На доме голуби сидят!
Степан метнулся во двор. На коньке крыши дома видны были силуэтики птиц с вытянутыми шеями. Соседи подтвердили, что да, была гроза.
Утром Степан не пошел на работу. Позвонил дежурному, сказал, что у него был ночью пожар, а сам он обгорел.
Алена было начала:
— Да где обгорел? Давай обстригу чуть, под
