Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
— Да пойми, человек! Руководим-то не обувным магазином!
— Поверь… понимаю, — сказал Олег с расстановкой.
— Не сердись… И пойми, старик…
Олег поднялся:
— Я, Сан Саныч, с некоторых пор не сержусь. Поскольку человек, как и все во Вселенной, есть явление природы.
— Что? — удивился Потапов.
— Явление природы, говорю. Как снег, как дождь, — неожиданно охотно пояснил Олег. — Ты же на дождь не станешь сердиться, что он тебя намочил… Просто надо иметь зонт! — Он уже взялся за ручку двери, как бы собираясь уходить, но не ушел, обернулся… Это был, конечно, всего лишь психологический прием. — А такой зонт против тебя я имею.
Так неудобно и неприятно стало Потапову. Он сказал не с обидой, а скорее с удивлением:
— Олежек! Да неужели ты меня пугаешь?
— Ты опять не понял, Сан Саныч. Я тебя всего лишь предупреждаю. Как товарищ товарища. Ты ведь знаешь, я уже давно не болтун. И вот говорю тебе: у меня есть против Потапова Александра Александровича мощное наступательное оружие.
— Слушай, оружейник. Ну допустим, оно у тебя даже есть. Допустим. Давай рассмотрим ситуацию чисто теоретически. Неужели ты в самом деле думаешь, что будешь руководить конторой лучше? Ведь нет же, не думаешь ты так. А между тем пять минут назад распинался в любви к институту и Лужку!
— Просто задача поставлена тобой некорректно. Абсолютной истины, как ты знаешь, не существует. Поэтому верна та идея, которую исповедуешь ты сам.
— Хреновая у тебя, родной, философия! И по этому поводу могу сказать вот что. Для здоровья всего полезнее чистая совесть! Так что береги здоровьице.
— Договорились. Только не забудь: я предупреждал.
Потапов кивнул, что, мол, двигай, милый. Все с тобой, увы, ясно.
— Стало быть?..
— Будь здоров, Олег.
Давай, работа, наваливайся! Не хотелось ему помнить об этих делах, да помнилось!
Минут пятнадцать он заставлял себя: работай, работай! Потом затянул омут… Работа, говорят, дураков любит. Только она умных дураков любит, уж поверьте. А глупым она не дается… Потапову же давалась!
Вышло, что обедать сегодня некогда. Ему принесли из буфета бутерброды и пару стаканов чая. И вынырнул он на поверхность жизни где-то в начале пятого. Достал его звонок по городскому… Естественно, за эти часы ему звонило немало народу. Он и сам звонил. Но этот звонок — Потапов знал наверное — оборвет мысли и оставит их спутанным клубком. Ищи потом кончики!
— Здравствуй, мамусь, — он сказал. — Ну как твое здоровье?
— Да ничего… — и голос обиженно оборвался. Это значило, что Потапов не звонил ей дня три или четыре.
— Ты у врача была, ма?
— Была. Причем еще позавчера.
— Ну и что врач, мам? — сказал Потапов виновато.
— Да все пока то же… — ответила она веско. И за этим «то же» он должен был прочувствовать (чисто мамино словечко)… прочувствовать, что ей уже семьдесят пять, что сердце ее по-прежнему находится в состоянии мерцательной аритмии и улучшений быть не может, что в моче обнаружены следы белка. И что отец, между прочим, хоть и храбрится, делает себе два раза в день уколы инсулина.
Потапову нечего было ответить. Потому что все это была сущая правда, та самая абсолютная истина, существование которой отрицал Олег.
Но так бесконечно влюблена в него была мать, что уже через несколько минут она забывала свои обиды на невнимательного сына.
— Ну а что у тебя, Сашенька? Как твоя командировка? Что ж ты матери никогда ничего не расскажешь!
Начиналась самая трудная часть разговора. Дело в том, что три дня назад он уже рассказывал ей о командировке, об Элке, о «Носе», о Танюле и Луговом. Но мама слушала его рассказ опять как последние новости. Раньше когда-то Потапов обижался, считал, что она невнимательна к нему, что только делает вид, а сама пропускает все мимо ушей.
На самом деле ей было интересно слушать одно и то же о нем и два, и три, и четыре раза! И Потапов, давя в себе раздражение и неловкость, рассказывал опять. И если он что-нибудь для экономии времени пропускал, она его останавливала: «А вот, кажется, тебя тут Луговой-то похвалил?»
Обычно в такие моменты Потапов раздражался.
— Ну зачем же я тебе снова рассказываю, если ты знаешь!
Она выдерживала обидчивую паузу и начинала его упрекать («Что ж, тебе с матерью и поговорить не о чем!») или, как она выражалась, спускала все на тормозах («Ладно уж тебе, сыночка, я же мать…»)
Сегодня Потапов добросовестно рассказал ей свои дела. И даже прибавил несколько побочных новостей. Он разговаривал, всем своим видом выказывая неторопливость. Он ведь был виноват перед нею.
И еще была одна причина — инфаркт Лугового (о котором он, конечно, не обмолвился ни словом). Потапов слышал, какой в самом деле старенький голос у его мамы.
И сейчас (так странно это!), по чести сказать, ему не хотелось разговаривать с мамой. Да и дел было по горло. Да и день склеился не в ту, как говорится, степь… И все же он разговаривал — со старанием, с сыновней прилежностью.
Он разговаривал как бы про запас…
Так они говорили, наверное, не меньше минут двадцати. Под конец мама сказала обычную свою фразу:
— Ну что ж. Не буду тебя задерживать…
Она всегда казалась Потапову обидной, эта фраза. Словно мама хотела ему сказать: «Отбыл номер — и на том спасибо». Обычно он отвечал ей:
— Зачем ты так говоришь, мам?..
Или, когда мог сдержаться, еще на несколько слов продлевал разговор, чтобы окончить обычным прощанием.
На этот раз он ничего не сказал ей. И тогда она сама предложила:
— Может, с отцом поговоришь немного?
— Не, мамусь, у меня тут люди…
— Ну что ж, — опять сказала она. — Не буду тебя задерживать.
Он снова сдержался. Молча подождал, пока она первая положит трубку.
Потом с досадой на себя он выкурил подряд две сигареты, делая все время несуразно глубокие затяжки, которые сейчас останутся как бы незаметны, а под конец дня отзовутся головной болью и вялостью.
Придвинул листы с расчетами и сразу понял по тупому и упрямому внутреннему протесту, что в данный момент у него ни черта не выйдет! Ладно… К счастью, имелось и другое — всяческие бумажки: на подпись,
