Михаил Чулаки - Вечный хлеб
Послышался щелчок замка во входной двери, и сразу же — уверенный четкий стук каблуков.
— Не ходит, а чечетку бьет, — проворчал Костис.
Дверь распахнулась — и весь проем заняла плотная фигура Клавы. Килограммов девяносто в ней наверняка.
— Привет, Славуля!
Вячеслав Иванович знал, что Клава его ценит как полезного знакомого, доставателя тортов, рыбы и прочего в том же роде.
— Здравствуй, Клаша.
Из дружбы с Альгисом он старался быть с нею приветливым.
— Прошлась — ну ничего! Могла и не выходить.
— Ну что ты, Клаша, а моцион?
— Ай, чтоб вас обоих с вашей физкультурой. Помешались совсем. Нет, чтобы взять сумку и по магазинам. Хоть бы польза. Вы тут бегаете, а в Пушкине, может, английские туфли выбросили!
Ну не доказывать же ей чего-то всерьез! Вячеслав Иванович сказал:
— Ты неблагодарная, Клаша: от бега гормоны стимулируются. А мужику без гормонов — никуда.
— Толку от ваших гормонов!
Альгис вдруг дернул острым плечом и выбежал, хлопнув дверью.
— Правда глаза колет, — сказала вслед Клаша.
— Я таких из мотора в чистом поле выбрасывал, — прогудел своим басом Костис.
— Ах, папаша, было б мне за тебя, а не за твоего сыночка!
В голосе Клавы прозвучала странная смесь досады и игривости.
— Ух, баба! — только и сказал Костис, выходя за сыном.
Вячеслав Иванович наблюдал сцену с интересом, точно дело происходило в театре. Ну и вдобавок снова радовался про себя, что не является действующим лицом. Предупреждал же он Альгиса! Теперь пусть не жалуется— сам виноват
А Клава, проводив глазами свекра, уставилась на Вячеслава Ивановича:
— Жалко, мы с тобой, Славуля, поздно познакомились. Уж я бы тебя не упустила, будь спок!
Вячеслав Иванович чувствовал себя в безопасности и ответил благодушно:
— У любви, как у пташки, крылья, как поется в популярной арии. Вдруг бы: два крыла — и в облаках?
— Не-ет, не упустила бы. Ты меня плохо знаешь, Славуля. Но еще не поздно узнать получше. Оказывается, не в такой уж он безопасности. И Вячеслав Иванович ушел в защиту:
— У меня ревнивая любовница.
— Не жена же.
В глухую защиту:
— Мы собираемся пожениться.
— Именно, что собираетесь. Если б хотели, уже б давно.
— Я, Клаша, такой галантный, что ношу женщин на руках. А потому выбираю маленьких.
— Да уж, на руках вас самих — что тебя, что муженька моего. Правда, что от дурной головы ногам нетпокоя.
Вячеслав Иванович решил уже, что отбил атаку, но Клава вдруг решительно шагнула к нему, на ходу сгибая руки, точно и в самом деле собралась поднять его на руки. Только этого не хватало!
Вячеслав Иванович живо вскочил и укрылся от внезапного натиска за обеденным столом.
— Нет уж, носи мужа. Он только и мечтает.
Клава остановилась, махнула рукой презрительно:
— Очень нужно. А ты трус, Славуля. Все мужики нынче трусы.
Надо было бы ответить так, чтобы запомнила! Есть же наверняка интересные факты про благоразумное отступление, но ничего не вспомнилось, и Вячеслав Иванович сказал только:
— Со всеми — ничего. Лишь бы не хуже всех, — и спасся через ту же дверь, что Альгис с Костисом.
Те стояли в кухне. Сейчас бы закурить — и были бы при деле. Но оба не курили и потому выглядели немного растерянными.
— Что, и тебя? — обрадовался Костис. — Ну, баба!
— Я-то уйду, а вы останетесь, — с превосходством сказал Вячеслав Иванович.
— Чего-нибудь придумаем, — утвердил Костис, бодрясь. Но бодрость его казалась искусственной.
— Давайте-давайте, напрягите мускулы головы.
В устах Вячеслава Ивановича это означало: «подумайте». Поговорку эту он когда-то услышал от одного туляка, с которым бежал вместе в сверхмарафоне из Таллина в Вильнюс через Ригу. Услышал и перенял. Альгис мрачно молчал.
Оставаться дольше было незачем. Попрощался Вячеслав Иванович так поспешно, что чуть не забыл торт в холодильнике. Вспомнил, когда уже был в пальто. Хорошо, что не пришлось возвращаться: он хотя и не верил в приметы, а все же лучше уходить сразу, с первой попытки. Не очень хотелось, но заставил себя заглянуть в комнату к Клаве.
— Пока, Клаша. Береги мужчин, они хрупкие!
— Да ну, товара этого! Заходи, Славуля. Альгис буркнул на прощанье:
— И какого рожна ей надо?
— «Ты этого хотел, Жорж Дантес!» — ответил Вячеслав Иванович, хлопнув Альгиса по плечу.
Есть такая цитата, один доцент ее очень любит, который постоянно заказывает Вячеславу Ивановичу наполеоны. В чем там дело, Вячеслав Иванович не знал: то ли это Пушкин сказал перед дуэлью, то ли царь Николай после дуэли, — но повторял, потому что звучало хорошо: и снисходительно, и убедительно. Смешно, но сам доцент сослался не то на Мольера, не то на Вольтера — неважно, на кого, ведь оба жили задолго до той роковой дуэли, — вот ведь даже ученые делают иногда совсем детские ошибки. Вячеслав Иванович уж не стал поправлять из деликатности.
А с тортом-картошкой за два дня ничего не сделается в холодильнике, Раков никогда не догадается, что не только что сделан.
5
И точно, торт был совершенно свежий, когда через день Вячеслав Иванович отправился на дачу к Ракову. В Комарове было безлюдно, снежно, чисто. Спущенный с поводка Эрик (нельзя же было за город без Эрика!) убежал вперед по тропинке, проложенной между сугробами. В лучах словно отмытого солнца, от какого отвыкаешь в городе, крошечными радугами сверкали снежные кристаллы, а в тени заборов и деревьев тот же снег лежал синими, даже почти фиолетовыми пластами.
Справляясь с подробно нарисованным планом, он легко нашел дачу Ракова. Ход от крыльца к калитке был свежепротоптан. Вячеслав Иванович толкнулся, калитка оказалась не запертой. Весело раскрашенный дом — стены морковного цвета, крыша зеленая — словно бы приглашал войти, и Вячеслав Иванович бодро двинулся по тропинке. Эрик успел вернуться из дальней разведки и теперь трусил следом. Вячеслав Иванович привязал его сбоку у крыльца, так, чтобы если кто пойдет, мог бы пройти свободно: достаточно ведь встречается неумных людей, которые, боятся собак, — а сам толкнулся в заботливо обитую — утепляется хозяин! — дверь; дверь оказалась не запертой, как и калитка.
Очутился он в полутемных холодных сенях; постучал в следующую, тоже утепленную дверь, не получил ответа, толкнул и ее, навстречу пахнуло печным теплом, запахом свеженаколотых дров, борща. Посреди комнаты стояла низкая железная печь — та самая буржуйка, основа блокадного быта, виденная до сих пор Вячеславом Ивановичем только в кино. От нее наискосок тянулась толстая черная труба дымохода. Сквозь морозные узоры на стеклах в комнату било солнце, и масленисто блестевшая круглыми боками буржуйка казалась нарядной и праздничной. Прямо на ней разогревалась кастрюля, из которой и шел заманчивый запах борща. В комнате никого не было.
Вячеслав Иванович, наклонившись, осторожно прошел под дымоходом и двинулся дальше к еще одной двери. На этот раз на стук откликнулся живой голос:
— Входите, не стесняйтесь!
В следующей комнате все было бело от бумаги! Листы на стенах, на столе, на стеллаже, на полу даже. На листах рисунки, все сплошь лица, изображенные черными толстыми линиями, но первое впечатление — бело! И странное сооружение посредине комнаты, с блестящим полированным валом и огромным черным колесом сбоку, только подчеркивало царствующую белизну.
Хозяина Вячеслав Иванович заметил не сразу. Тот сидел позади сооружения с колесом — седой, в выцветшем, а потому почти белом халате. На плече человека сидела белка. Она первой повернула голову в сторону вошедшего, бойко взглянула на Вячеслава Ивановича, пробежала по руке хозяина, с руки на колесо, с колеса на оконную занавеску — миг, и выскочила в открытую форточку. Только после этого повернул голову и седой ее хозяин.
— Здравствуйте. Вы ко мне?
Сказано было без всякого удивления, точно сюда то и дело приходят незнакомцы. Только вот голос Вячеславу Ивановичу не очень понравился: высокий, словно мальчишеский, — он-то любил в мужских голосах низкие регистры.
— К вам. Если вы Иван Иванович.
— Я и есть. Скоро семьдесят лет как Иван Иванович.
— Тогда к вам. Извините, что вот спугнул, так сказать, вашего любимца.
Вячеслав Иванович никакой вины не чувствовал: не хочешь, чтобы белка убегала, держи ее в клетке; а тут мало что на воле, еще и форточка нараспашку! Но все-таки решил извиниться, чтобы вышло вежливо, а то художники — народ щепетильный.
— Ничего, захочет — вернется. Ее дом на сосне, а ко мне она только в гости заглядывает. Да вы раздевайтесь, садитесь, располагайтесь. Я рад, когда до меня у людей дело.
Говоря все это, Раков продолжал какую-то монотонную работу: похоже, как если бы тер овощи на мелкой терке, только без овощного хруста.
