Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Да про свою вам жизнь поведаю…
Лишь только Дарья кончила свой причет, из толпы девушек выходит девица всех наряднее, с венком из бумажных цветов на белокурой голове и затягивает протяжную ответную песню. К ней примыкают остальные девушки. Никогда ещё изба Алексаши Найдёнкова не слыхала такого складного предсвадебного распева:
Возле реченьки, на бережке,
Тут стояла нова светлица,
А во этой новой светлице
Сидит девица покрытая,
Печальная да сговорённая.
Собирались к ней подруженьки
На девичник на девический.
«Ты, подруженька-голубушка,
Свет ты, Дарья Олександровна,
Нам с тобой больше не гуливать,
В хороводах не приплясывать…».
На другой день после венчания вечером в Попихе состоялась гостьба. Из Шилова и Бакрылова, из Беленицына и Телицына и многих других деревень пожаловали любопытные люди на Иванову свадьбу. Конечно, в избу все сразу не вошли; пришлось смотреть на жениха с невестой и на всё свадебное застолье поочереди. Не было на свадьбе нарядных гостей. В родне у Найдёнкова голь перекатная, да и у Ивана немногим богаче. Гости пили-ели так, что у многих от голов шёл пар. Запах дёгтя смешивался с запахом водки и разваренной говядины. В углу, под полатями, в тесноте и темноте пиликала тальянка, выговаривая бесконечное: «Отвори да затвори».
На полатях в жаре лежит Копыто и, обнимая, успокаивает Терёшу:
— Не горюй, малютка, авось всего не слопают, и нам с тобой останется.
А Додон подшучивает:
— И не ждите: наехали, что те собаки голодные.
— Пусть, леший с ними, завтра Иванова родня жировать в Баланьино поедет. Ох, и вытряхнут они этого тестя, табачную ноздрю, не возрадуется! — говорит Копыто и с сожалением поясняет Терёше: — Ты ещё мал, а я Ивану не родня. Ни ты, ни я отгащивать не угадаем, а то бы мы им показали…
Водки было вдосталь. Гостям — ведро, соседям — ведро, бабам-соседкам — полведра. Кончились угощенья, и тогда затряслась изба от пляски. Турка переплясал всех гостей с невестиной стороны. Даже слепой дед Пимен топтался, точно глину месил, и пел:
Эх, трях кудрям
По всем углам, —
И звали меня девки,
Да сам не пошёл.
Пошёл плясать,
Дома нечего кусать —
Сухари да корки,
На ногах опорки.
С ним на перепляску выходил Найдёнков, да неудачно: во время пляски хотел он выкинуть коленце и незаметно высыпал на пол нюхательный табак.
Табачная пыль, едкая и забористая, всем защекотала ноздри. Гости зачихали. Передние начали толкать задних, задние напирали на передних.
— Что случилось?
— Ворожея Пиманиха порчу подкинула, у всех носы дерёт, — сказал кто-то в шутку.
— Порча, порча! — раздались тихие, испуганные голоса повсюду.
Народ из избы и с повети выскочил на улицу…
Иван крепко жмёт руку побледневшей Дарьи и спрашивает брата Михайлу:
— Где ворожея? Хребет бы ей переломать.
А когда узнали, что Пиманихи тут и близко нет, и что всё это произошло от найдёнковской табакерки, успокоились и над собой посмеялись.
До позднего вечера шумела свадьба. «Князю» со «княгиней» много раз кричали: «Горько!..». Иван наклонялся и троекратно целовал Дарью, крепкую толстушку, никогда и никем не целованную.
В полночь уехали невестины сородичи с песнями и руганью. Лошадёнки, настоявшись на холоде, неслись во всю прыть, выбрасывая на раскатистых сугробах сильно подгулявших гостей.
Жениха и невесту спроваживали спать в холодный чулан. В избе первую ночь, при оставшихся ночевать гостях, спать новобрачным не полагалось.
Кривая Клавдя, разметая веником дорожку в чулан, светит им лучиной и напутствует:
— Окутайтесь потолще. После свадебного стола как бы не простудиться.
— Разве можно! — отвечает протяжно Иван, довольный и взволнованный. — С такой бабой любой мороз нипочём, — и, неуклюже обняв супругу за широкую талью, с трепетом душевным переступает порог чулана, где им приготовлено брачное ложе из двух соломенных «перин», про которые говорят: в нашей перине каждая пушина — полтора аршина.
Наутро Иванова родня во главе с женихом и невестой двинулись в Баланьино отгащивать. Когда гости уселись за стол, один из баланьинских мужиков, самый бойкий на язык, пробирается с блюдом вперёд для получения выкупа за невесту. Он развёртывает скомканную, замусоленную грамотку и бойко начинает читать:
— Читаю сказ, написан про вас! — показывает пальцем на новобрачных.
Иван подхватывает Дарью за локоть и, как полагается «молодым», стоя слушает свадебного шута:
— «Писано-переписано после Сеньки Денисова, писал Макарко чёрным огарком в бане на двери, чорт его дери!.. Слушайте, новобрачные, — не вертитесь, по рылу попадёт — не сердитесь. На князе свадебный пиджачок, дал ему Турка-мужичок, пиджачок поношен, под порог был брошен, да наш новобрачный подхватил и под венец покатил». Правда?..
Посетители, наполнявшие избу, сдержанно улыбаются. Иван тоже смеётся и молча отвешивает чтецу низкий поклон в знак того, что в сказке никакого вранья нет, а всё сущая правда, и что он не в обиде на острословье.
— «У нашего князя огромный хором — на трёх саженях со двором, два кола вбиты да бороной покрыты. В широкие двери лазают звери, в окошки скачут кошки. В доме приволье, вода в подполье». Правда?
Иван опять кланяется чтецу.
— «Наш князь хоть и не очень здоров, зато имеет шесть коров. Была корова Пеструха, да корову отнял урядник Петруха; да у соседа корова бура, да корова когда-то будет; да коровку даст тесть, ещё бы одна, вот и станет шесть». Правда?
Хохот разносится по избе. Иван стискивает зубы, кивает чтецу:
— Ври, да знай меру, — и достаёт кошелёк, чтобы откупиться за невесту.
Но чтец, спрятав блюдо за спину, под общий смех продолжает:
— «Есть у князя три лошадки, откормлены и гладки: лошадь пегая, чорт знает, где бегает; да лошадь чала — голову напрочь откачала; правда, ещё бурый меринок — совсем без ног, — под гору вон из хомута, в гору лупят в три кнута». Правда?
Иван хмурится и снова говорит:
— Ври, да знай меру.
— Не любо — не слушай, а говорить правду не мешай, — быстро отвечает чтец и, заглянув в грамотку, принимается отчитывать новобрачную «княгиню»: — Ну, теперь, к слову да к месту, всё обскажу про невесту. У нашей Дарьи именья — пять возов каменья, воз поленья да сундук веретён, оглоблей пригнетён. А одёжи-то, одёжи — две рогожи да праздничный куль!
Иван протягивает руку с зелёненькой бумажкой — трёшником на водку баланьинским мужикам, но чтец отстраняет подачку и, показав на невесту, ухмыляется:
— За такую тетёрочку пожалуйте пятёрочку! Невеста у нас настоящая, дюже работящая. Люди пойдут траву косить, а она —
