Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев

— Хватит! — не вытерпев, кричит Иван, не дожидаясь, когда кончит чтец; красноречие которого кажется неисчерпаемым.

— Хватит! — повторяет он и добавляет к трёшнице два серебряных рубля, в карман суёт опустевший кошелёк.

Свадьба продолжается своим чередом.

VIII

— Не люба мне твоя Дашка-коротышка, — откровенно признаётся однажды Алексей Турка Ивану, — не умеет она ни печь, ни варить, ни с народом говорить. Поздороваешься, а она: «гы-гы-ы!», отвернётся и рот ладонью прикроет. Какая-то она из-за угла мешком богом битая.

— Не тебе с ней жить, — нехотя, с обидой, говорит Иван, но мысленно соглашается со своим приятелем: «Верно, она не такая, как другие, вроде чумовата, — так это оттого, что она долго в девках сидела».

— Стряпуха из неё — что из коровья хвоста подмётка: то перепечёт, то недопечёт, — жалуется Додон, вмешиваясь в этот разговор. — Под носом кулаком трёт, как Терёшка. Отучи её, Иван, от этой привычки, со стороны смотреть неловко.

— Зря ты послушал тогда Копыта, разве он чего понимает в бабьем деле? — заключает Турка и не глядит на Ивана.

Тошно Ивану слышать такие разговоры и поздно теперь думать, что в выборе невесты он действительно промахнулся.

Терёша подрастает, становится догадливее, начинает понимать беспокойство отца. Вот и сейчас, подслушав его разговор с Туркой, он спрашивает:

— Тятя, кто она мне, мама или коротышка?

— Мама, конечно, — безразлично говорит отец.

— Зови коротышкой, — поправляет Турка, — больно будет добро.

— Коротышка! Коротышка! — громко и весело выкрикивает Терёша.

Дарья приходит в избу и, узнав, что Турка так обучает Терёшу называть её, сердито фыркая, набрасывается на Алексея:

— Ты чему парня учишь? Надо, чтоб я ему уши оторвала? Какая я коротышка? Твоя Глуханка чем меня лучше? Меня никто так в Баланьине не обзывал.

Терёше достаётся пинок, Иван косится на Дарью, но, не говоря ни слова, ковыряется у себя за верстаком, не желая производить шума из-за пустяков. Турка ворчит:

— Подумаешь, какая королева-принцесса! Да у нас в деревне ни одной бабы без прозвища нету; не взыщи уж, а тебя тоже прозовут. А Терёшку не обидь. Смотри, я знаю Ванюхин характер: он молчит-молчит, да как двинет…

Дарья кажется Ивану совсем иной. И ростом ещё ниже, и подбородок отвис, как рукавица, и губы раскисли, вот-вот слюна потечёт по ним. А её неряшество и дурной нрав совсем сбивают Ивана столку. А тут ещё Турка, друг несомненный, посмеиваясь, возьмёт да и скажет:

— Знаешь, Иван, что я заметил?

— Чего, Алёша?

— Во всей Попихе только на одну твою бабу Орлик лает.

— Ну тя к чорту, насмешника, — отвечает Иван без всякой злобы, — и не говори лучше, не тревожь сердца…

С зимогорами Дарья неприветлива. Обругала их ни за что, ни про что, и все они, как по уговору, переметнулись из Иванова пристанища к Турке. И от этого стало Ивану скучно. Брал он тогда с собою сапожное шитьё и уходил на весь день к Алексею. Поздно вечером возвращался домой. Дома тишина. За печкой шуршат тараканы, их развелось густо. Терёша спит на лавке с заплаканными глазами, вместо подушки — валенок под головой, окутка — рваная шубёнка. Дарья, разметав стёганое из разноцветных лоскутьев одеяло, лежит, притворяясь спящей. Иван, наскоро поужинав редьки с квасом или капусты с картошкой, торопливо лезет к ней под окутку.

— Дарья, Дашенька…

Молчит жена, пузырём дуется. Иван опять:

— Дарья, Дашенька!..

И опять молчит, будто язык проглотила. Замахнётся Иван, ударить хочет: авось баба голос подаст, замахнётся, а не ударит — не стоит грех заводить. А Дарья повернётся к нему спиной, лежит, как пень-колода, не шевелится. Нет, не пара Иван с Дарьей. Не жизнь у них, а недоразумение.

И стал Иван примечать, что пропадают из кошелька деньги: то полтины, то рубля каждую неделю недостаёт.

Иван снова запил, неузнаваемо оброс чёрной бородой с проседью. Густые брови сердито срослись над переносицей. Губы у него покрылись синевой, а нос сначала краснел-краснел, потом стал лиловый. Руки тряслись, и когда он садился за верстак, то не мог уже так скоро и хорошо шить сапоги, как это у него получалось раньше.

Дарье нерадостно живётся с ним, но как будто так и надо, на всё она смотрит равнодушно и молчаливо. Ивана такое отношение задевает больней, чем когда-то Марьина ругань. Он сам иногда пытается вызвать Дарью на воркотню:

— Дашка, почему тебя не касается, что я пью? А почему пью? Ты знаешь?..

Дарья ему невозмутимо:

— Пей, пока жив, сопьёшься насмерть — другого найду, тверёзого…

— Ах, вот оно что! Коротышка! Змея!..

— Не ори, не боюсь. Заденешь — и на тебя руки найдутся.

Полный гнева, Иван пинает всё, что попадает ему под ноги: корчагу с углями — вдребезги, верстак — кверху ножками, горячему самовару пинком в бок — и, вмятина до самой трубы. Хватает безмен — и с размаху о печку. Два кирпича вылетают на пол. Со второго удара безмен сгибается в руке.

Дарья стоит у дверей, криво усмехаясь.

— Ты чего сжалишься? Чего ждёшь?..

— А жду, когда своей головой будешь в простенок бить.

— Вон из избы! — кричит Иван.

Дарья уходит.

Терёша в такое время забирается в угол на полати, испуганно следит за отцом, вздрагивая от страха. Он не смеет заговорить. Но вот Иван перестаёт буянить и, склонив на грудь голову, начинает хныкать. Странно всё это кажется Терёше: почему отец посуду бьёт, и вдруг, такой большой, взрослый, никто его не трогает, а он плачет?

Обмякнет Иван, берёт Терёшу, усаживает с собой рядом, гладит по голове.

— Тятя, зачем ты такой? — участливо спрашивает отца Терёша.

— Большой вырастешь, узнаешь, — говорит Иван и широкой ладонью разглаживает морщины на лбу. — Худо мне, Терёша, ой худо!

— А ты пей из самовара, не из бутылки.

— Не могу, Терёшенька, не могу, хоть и дело ты говоришь. Надежда ты моя, сокровище!

— А я, тятя, пить не стану.

— Хорошо бы. И в карты не учись играть.

— Тоже не буду. И драться не буду.

— Кем же ты, сынок, будешь?

— Поваром в трактире у Смолкина.

Отец смеётся:

— Почему, сынок, поваром?

— Копыто сказывал, что там всего можно поесть досыта.

IX

Не думал, не гадал никогда Иван, что случится с ним такое несчастье, что когда-либо постигнет его преждевременная смерть по злобе зимогоров, с которыми он всегда ладил, всегда жил в согласье.

Как-то в начале осени, в богородицын день, вечером скопище зимогоров в Ивановой избе затеяло картёжную игру. Звенели