Василий Снегирёв - Раноставы
— Ой-ой, нечистая сила! — донеслось из дома.
— Быстрей, быстрей. Придавит!
Облако рассеялось. У фасада валялась груда простеночных коротышей, косяки, раздавленные рамы. За ними валялся стол, вода из опрокинутого самовара обливала лежащую на полу женщину.
Я бросился на выручку. Женщина била локтями и по-сумасшедшему кричала:
— Бегите, всех перевешают!
— Пойдем, Стюра, — уговаривал женщину механизатор.
Та еще сильней билась о пол, хваталась одной рукой за ножку толстой деревянной лавки, другой лихорадочно крестилась.
— Помилуй меня, господи! Спаси меня, грешную.
Сзади что-то грохнуло. Мы схватили женщину, потянули ее на себя. Руки у Стюры не расцеплялись. Так и вытащили ее вместе с лавкой.
Остатки крыши с грохотом обрушились. Стюра зажмурилась.
— Хари поганые, уходите!
— Не узнаешь! Опомнись! — кричал тракторист.
Я переводил взгляд то на пострадавшую, то на мужика.
— С ней и раньше такое было. Выскочит в нижнем белье и кричит: «Ловите их, гадов, душите супостатов!» В это время к ней не подходи, бесполезно: чем попадя ударит.
Голова женщины свалилась на плечо. Глаза светлели, губы, сдвинутые набок, зарозовели.
— Отходит, — заметил мужчина.
— Узнала?
— Сережа-а!..
— Ушибло?
— Да нет. — Стюра подставила руку под скулу и, расправляя волосы, выпрямила голову. Ей не дашь и тридцати лет. Глаза — точь-в-точь два лесных ключика, лицо бледное, милое. Статью — тонкая, высокая. Быть бы ей женой красавца, хотя бы Сереги. Ему тоже примерно столько же.
Серега поминутно вздрагивал и каялся вслух:
— Надо же так оплошать! Говорил же бригадир: «Не прицепляй неисправную тележку». Не послушал. Задержался бы на полчаса, ну от силы час, этого не случилось бы. Боялся отстать от других. Теперь вот не только день потерял, чуть Стюру не загубил.
Он растерянно смотрел на нее, она на него, будто спрашивала в недоумении: «Что произошло?»
— Поедем ко мне?
— Поедем, — обрадовалась женщина.
— В доме ничего не осталось?
— Одна икона. Ну ее к богу! — женщина села рядом с Серегой.
Трактор умчал в деревню, я свернул на поскотину. За огородами когда-то стояла ферма. Теперь здесь раскинулся пустырь, на нем виднелись заросшие саманные бугры, около заброшенного колодца валялись боковины питьевых колод. За дорогой начиналось поле. От села шел кукурузоуборочный агрегат, сновали самосвалы.
Силосовали в две траншеи: на ближней тарахтел «ДТ», около дальней растянулся обоз. С головной подводы соскочил коренастый мальчонка, взял под уздцы лошадь и подвел к яме.
— Круче подворачивай передки, — командовал дядя Паша. — Помогайте Вовке!
Ребята подлетели, ухватили снизу край телеги. Крапива полетела в яму.
— Бригада ух, работает один за двух, — весело подбадривает старший. — Вот о ком написать! Молодцы! Куда бы без них! Сколько рейсов сделали?
— Двадцать пять.
— До вечера надо столько же привезти.
— Сейчас далеко, от гладченского мостика.
— Шевелите лошадей, надо засилосовать яму. Завтра настраивайтесь копны возить.
— Ура!
— Чему обрадовались?
— На вершне погоням.
— Вас хлебом не корми — дай погонять! — смеется старик и смотрит на меня. — Падай на телегу, мигом добросят. От мостика до Гладкого — раз плюнуть. Поправишься, можешь обратно с ними приехать. Смотри, мы тебя ждем.
Я сел к Вовке и не покаялся: любил в детстве быструю езду. В ушах ветер пел, когда ехали наперегонки. Тоже, как Вовка и его друзья, стоя на телеге, без утиху кричали: «Но, но!»
Лошади, расстилаясь, летели галопом. Теперь же не устоять перед Вовкой. Ох и лихач! Только колеса говорят. Вот-вот слетят ободья, вылетит курок, сорвет передки и стрясется беда. Он же смеется и, покачиваясь на ногах, как на рессорах, гонит вороного. Я еле держусь. У покоса чуть-чуть не выбросило. Ладно, что соскочил.
— Глаза стрёс, — жалуюсь Вовке, а у самого от радости кровь разливается по жилам.
— Кто тебя звал? Сам натряхнулся.
— Поосторожней надо.
— По-черепашьи не умею.
Дорога свернула в лес, но за ним еще долго раздавались ребячьи голоса, фырканье лошадей, скрип телег. Наконец стихло, и я остался среди шумящих берез. Обдумывал увиденное. Заглянул в блокнот: ничего путевого. Одни цифры, фамилии. Борькиным советом пренебрег. Надо было хоть вкратце сделать записи. От них оттолкнулся бы. Пока шел, что-нибудь да созрело бы. Напишу я, пожалуй, о Михаиле Блюденове. Пусть все знают, чем он занимается в горячее время. Закрутилась мысль, словно цевка на скальне. Выбираю около дороги пенек и начинаю творить. Идет как по маслу. Через час фельетон готов. Еще и в стихах! Осталось вывести мораль. Она-то и не получалась. Хожу по дорожке, бубню, записываю, вычеркиваю. Рядом что-то звякнуло и со скрежетом завизжало. И тут же раздались смачные ругательства:
— Язвить те в горло! Оглох, чо ли?!
Перед носом стоял грузовик, из кабины показалось круглое, веснушчатое загорелое лицо. Парень, захлебываясь, орал:
— Моли бога, тормоза хороши, а то бы поминай как звали.
Шофер выжал скорость, «газончик» с места рванул на третьей и за клином берез остановился.
— Садись, подброшу!
Машина оказалась гладченской. Шофер подъехал к ферме, посадил доярок и повез на вечернюю дойку.
Может, здесь выполню редакторское задание. До зарезу нужен положительный материал для первой полосы в газете. Да и не люблю критиков, их расплодилось как нерезаных собак. Взять хотя бы селькоров Егора Студенова и Андрея Холодкова. Тоже уже псевдонимы выбрали! Только рассмешили лебяжьевцев. Сами же себя на чистую воду вывели. Они-то как раз и работали без души в колхозе. Только и знали критиковать, свои ошибки на других сваливать, и этим прикрывались. На фельетоны падки! Выберут жертву, как дятлы долбят. Нет — чтобы изюминку найти в человеке. «Не наша стихия, — говорят. — Наше дело критиковать, невзирая на лица».
Председателю колхоза от них житья нет. Каждый шаг — слово, а уж промашка — на весь район известны. Так размалюют, разукрасят, что не узнать Якова Ивановича. А не он ли после войны поднимал хозяйство?! Ночи не спал, думал, как урожай повысить, привесы поднять, поголовье увеличить, молока, мяса побольше продать государству? Почему бы не написать об этом? Так нет, не вошел в добрые руководитель. Вон опять сколько наклепали на него селькоры! Перед командировкой не один час затратил на разборы писем.
На берегу Барневки пестрело стадо. Вокруг ни кола ни двора.
— Где же вы доить будете?
— Прямо здесь. Они привычны, — спокойно ответил на мой вопрос молодой дояр Геннадий Чистяков.
Вскоре я убедился в этом. Коровы подходили и останавливались на облюбованном месте. Одних доили, другие ждали очереди.
Бурлило молоко в мерниках и заполнялись фляги. Слежу за Геннадием. Он, как и все, обмывал вымя, делал массаж, доил, относил подойник на сборочный пункт, к машине. Есть чему позавидовать. Парень, а работает-то как ловко! Вот уже опять идет с полным подойником. Из него шапкой поднимается пена.
— Уже? — удивляюсь я.
— Долго ли, кто умеет.
— Много еще доить? — спросила шедшая за ним пожилая доярка.
— Пеструха с Розой остались.
— Ты, наверное, через титьку доишь?
— Через две шпарю.
— Оно и видно.
Нечего говорить, быстро работает парень. Если не быстрей, то, по крайней мере, не медленнее многих девчат. Надо же так освоить профессию!
— Чему удивляться? — говорит Геннадий. — Я ж деревенский, с малолетства привык.
Так-то оно, так, да не совсем. Откровенно говоря, он не целил в дояры. В нем жили свои мечты. Он любил технику, и после десятилетки ему ничего не стоило сесть за трактор. И сел бы, если бы судьба не распорядилась. Районка напечатала обращение к молодежи, она звала ее в животноводство. Участок трудный. Да и ферма для парней считалась вроде как позором. Животноводство — женский удел. Изредка на МТФ можно встретить мужчину, да и то заведующим. Шагнешь на этот путь — поднимут на смех: мужик, а под корову сел титьки теребить! После такого растерялся бы любой, что и было попервоначалу с Геннадием. Выручила жена: «Гони к черту долгоязыких насмешников». Сказано — сделано. И он с Ниной идет на ферму. И теперь бок о бок работают вместе. Имена их занесены на колхозную доску Почета.
— Счастлив? — спрашивают Геннадия.
— Да.
В летней времянке-кухне кипела вода на плите. Геннадий с Ниной подоили одними из первых и сейчас полоскали и развешивали над печкой полотенца для сушки. Тянулись с места дойки остальные. Наравне с Чистяковыми управилась и Светка. Она уже сидела в кузове.
— Девки, пошевеливайтесь! Седни концерт, надо успеть.
— Откуля?
— Из Тамакуля, — передразнила она доярок.
— Сурьезно спрашиваем.
