Василий Снегирёв - Раноставы
— Счастлив? — спрашивают Геннадия.
— Да.
В летней времянке-кухне кипела вода на плите. Геннадий с Ниной подоили одними из первых и сейчас полоскали и развешивали над печкой полотенца для сушки. Тянулись с места дойки остальные. Наравне с Чистяковыми управилась и Светка. Она уже сидела в кузове.
— Девки, пошевеливайтесь! Седни концерт, надо успеть.
— Откуля?
— Из Тамакуля, — передразнила она доярок.
— Сурьезно спрашиваем.
— Из района.
В кузов завивал ветер — спешили на концерт. Машина подвернула прямо к клубу. Высадив животноводов, она развернулась и вместе с Геннадием умчалась на молоканку.
В зал клуба не протиснуться: народу битком набито. Я остановился на пороге, но и с него сцену не видно: мешали головы и круглая печь справа. Из-за нее раздавалось:
Здравствуйте, люди,Песен достойные,Трактора выводящие на поля.Люди рабочие, люди с ладонямиШершавыми, как земля!
В это время кто-то дернул меня за бушлат. Вперед протискивался мальчонка. Из-под картуза свисал ершистый ободок затылка.
— Куда лезешь? — шикнул я на него.
— Тебе-то чо?
— Ваня!
— Дядя Вася! — крикнул он и повис на мне. Я вынес его во двор.
— Как ты сюда попал?
— Мы давно в Гладком.
— Переехали!
— Мама замуж вышла.
— Ну и дела!
Что я еще мог сказать? Пожалеть племянника, оправдать брата? Рано или поздно это должно было случиться. Брак между Леонидом и Дусей еще со свадьбы насторожил маму. Больше всего боялась она сплетен. Но они-то и ползли по деревне.
«Мало ему девок?» — говорили одни.
«Обзарился на старую деву», — шептались другие.
«Видно, любовь», — сокрушалась мама, защищая сына.
«Знают ли они ее? Побалуются, и спины врозь», — предрешали третьи.
Ох уж и муторно от этих сплетен. Они иголками кололи Лёнькино сердце. Мама даже бояться стала за него: руки бы не наложил!
«Любишь, живи, — успокаивала она. — Не обращай внимания. Сплетни были и будут. Не о тебе одном! Поговорят — перестанут».
А у самой загребтелось сердце: могла бы, заменила сына, перестрадала за него. Оберегала любовь сына и снохи, дурное обрывала сразу: «Чтоб у тя язык отсох!» О Дусе всем говорила: «Добрая девка, хозяйственная да уноровливая, до работы жадная. Чего с такой-то не жить!»
После рождения внука не было счастливей мамы. Как уж Иванко сумел выродиться в отца! Ну прямо бежало-капало, как есть родимый батюшка. Вынянчила внука, поставила на ноги. И возьми их не за фунт изюма — разошлись. Теперь жили бы да жили, и Ванька был бы при местечке, около бабушки.
— Пойдем к нам, — тянет за рукав племянник.
— Пойдем, пойдем.
От окна к порогу метнулась Дуся.
— Я-то думала, что не придешь, перестанешь родниться.
Она прижала Ванюшку. Глаза сверкнули слезами. Видать, несладко со вторым мужем.
— Как живешь, Дуся?
— Слава богу, ничо. Работаю на овчарнике, Андрей механизатором. Мужик не скандалист и не пьянчужка. Оба в одной запряжке, живем в ладу. Семья большая: у него четверо да у меня один. Ребята не взбалмошные, учатся хорошо, нас слушают. Забот хватает. Некогда ссориться: вставай, вари да корми и на работу иди. Самого-то вторые сутки не вижу. Напарник захворал, дак за себя и за него робит. Петя, отцу снес еду?
— Аха, мама.
— Вот самый старший, уже помогает. Нынче все летечко в колхозе, на костюм зарабатывает. Ты как поживаешь?
— Отслужил.
— Лёню-то видел?
— С прихода к нему заезжал.
— Я слышала, будто женился он.
— Да.
— Славная бабенка?
— На взгляд, ничего.
— Я все не выходила замуж, думала, сойдемся. Ведь он любил меня. Знаю. А как переживал, что услышит плохого. В чем я виновата? В чем? Только старше его. Война перепутала карты. Ровня моя погибла. Как есть один Офоньша Степановских в живых остался, и тот раненый. Дак он опять нисколько не опнулся, сразу в Шадринск уехал. Не успела и полюбить-то как следует и уж прозвали старой девой. Не видела я счастья, а теперь уж не надо. Только и было светлых минут с Лёней. От первой неувязки и ушел. Может, и я виновата, но не настолько, как болтают люди. Бог ему судья. Он не виноват. Не он набежал, а я — на него. Видно, судьба наша такая.
Она помолчала.
— Ванюшку жалко. Попервоначалу ночью вставал, папку звал. Ведь он все с ним на тракторе ездил. Сейчас забывать стал.
— Нетушки! — возразил сын.
— Это ты сейчас вспомнил. Весной ездили в Лебяжье, Лёню встретили. Он как раз у мамоньки гостил. Приезжал дрова заготавливать. Жил целую неделю и Ваньку с собой брал в деляну. Разбередил ему душу и напоследок поманил его в Полевую. Он и вовсе теперь не дает покою: поедем да поедем.
— Отпусти, мама, я к папке съезжу.
— На следующий год, Ваня, отпущу. Нынче некогда, скоро в школу.
— А к бабушке?
— Поезжай.
Мы вместе с артистами приехали в Лебяжье. Маму застали врасплох. У нее перехватило дыхание, она застыла у порога с открытым ртом.
— Что бы сообщить!
— Не догадался.
— Сердце захлестнуло, ноги отнялись.
— Больше не буду пугать: с работы уволился.
— Неуж дома останешься?
— Пока в Уксянке притормозил.
— Хм… Рядом, да не в Лебяжье.
— Так получилось.
— Ну да ладно, сам себе хозяин. — И заворковала с внуком: — Я тебе гостинцев припасла. Надумала как-то попроведать, уже собралась, да дедушко не отпустил. — Она обняла Ванюшку и начала щекотать. — Хошь или надо?
— Хочу.
— На. — Мама подала две конфеты.
— Надо?
— Надо. — Еще появилась порция.
Так продолжалось, пока бабушкин запас не иссяк. Оба довольнехоньки.
Я вытащил из чемодана морскую фланельку, новую тельняшку, оделся и пошел к выходу.
— Не успел опнуться, опять куда-то побежал.
— К ребятам.
— Штось не поговорили. Всегда так: ждешь-ждешь, а дождешься — след простыл. — Мама покачала головой и с грустью добавила: — Правду старые говорили: «Детей растишь — горе, вырастишь — вдвое или того боле». Что теперь поделаешь! Пойдем-ко, Ваня, в огород моркошки нарвем, гороху сладкого нащиплем.
— Я с дядей Васей хочу.
— И ты бросашь бабушку?
— Оставайся, Ваня. Я мигом. Приду — и на рыбалку пойдем.
— Скорей приходи! — кричал мне племянник с крылечка.
От конного двора навстречу трусил меринок, на тарантайке бренчали ведра, бачки, фляги, подпрыгивала кадушка. На таких двуколках ездили поварихи. Я узнал Агриппину. Она сидела на передке и, натянув вожжи, остановилась.
— Здравствуй, Сюта! Мамку приехал попроведать аль насовсем?
— Как примете?
— В объятиях.
— Не слишком ли? — Я тут же повернул разговор на свое. — Клуб-то закрыли?
— Нет. У нас теперь новый избач.
— Кто?
— Марии Поспеловой зять, поди, знаешь?
— Нет.
— Из Каменска приехал. Мировой парень. На гармошке играет — залюбуешься! Уже концерт поставил. В Яшкино и Прошкино ездили наши артисты. Седни собирались в Петропавловку, да уксянцы нахлынули. Какая-то девчушка объявление вывесила. Смешная такая, намалевана, даже ногти у ног накрашены. Все выспрашивала у бригадира. Небось продернуть нас хотят.
— За что?
— Ой да, смерть причину найдет.
— Где работает бригада?
— У Стерховых.
— Может, подбросишь?
— Сама-то сижу на краюшке, а продуктов получу на складе, дак вовсе некуда сесть. Беги к сельсовету. Там наши собираются.
Ехали мы на сельсоветском Битюге. За околицей шел длинный обоз. Он пестрел бабьими платками. Первая подвода свертывала на маленькую Якшинскую дорогу, последняя выходила на край горчичного поля. Поверх его летела проголосная песня.
— Как хорошо! — выплеснул с восторгом председатель сельского Совета Иван Жилницких. — До ужаса люблю сенокос! Да и кто его не любит! В нем все участвуют, от мала до велика. Сегодня даже дедушка Павел не выдержал. Сначала ему стали отказывать. Сам знаешь, ноги у него больные. Сколько лет сиднем сидит. Веришь ли, слезы выступили у старика, обиделся. «Могутный был — нуждались, — говорит, — а теперь забраковали». — «Куда ты без ног?» — спрашиваю. «Руки-то на што? Литовки буду отбивать».
Лошадь вырвалась на простор, дохнуло волей. Есть где разгуляться и помериться силами у Стерховых! Степь не любит студеных сердец, ей подавай горячих работников, с острым взглядом, с хозяйской рачительностью. Вырывай погожую минутку, прибирай каждый стебелек, не жди сеногноя! Под стать люди подобрались. Кипит работа. Мужики выбирают место для зарода, парни на конных сенограбилках готовят валки, женщины и девчонки сгребают в кучи, ребята-школьники запрягают лошадей. Они объявили конкурс: «Кто быстрей запряжет?» Вон уже кто-то поскакал к своему звену. Оттуда раздается: «Молодчина!» Момент — и на волокуше копна, и доставляется к месту зарода. Двое подхватывают вилами и опрокидывают на угол. Копна за копной, навильник за навильником — стог выкладывается по краям и утрамбовывается. А копны везут и везут. Зарод растет на глазах.
