Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)
– Конечно, он ответит, что готов! Он скажет, что безумно любит меня и мечтал бы записаться в СС, что же еще он может ответить?! – Мюллер задумчиво снял трубку телефона, негнущимся, словно карандаш, пальцем набрал номер: – Алло, как у вас там с оцеплением вокзала? Хорошо, докладывайте постоянно, как движется поезд фрейлейн Браун, я несколько задержусь… В дороге бомбежек не было? Что? Где? Полотно восстановили? Ясно… Понятно… Наши люди подняты по тревоге? Ладно, ждите… – Он положил трубку. – Англичане разбомбили железнодорожный путь, поезд дамочки был в сорока километрах, пригнали русских пленных, чинят дорогу… К счастью, это не по моему ведомству, так что Кальтенбруннер будет сидеть на транспортниках, у нас есть еще время, валяйте дальше…
– Дальше валять нечего, вы же не верите Рубенау…
– Я не верю ни одному еврею, Штирлиц. Я верю только тому еврею, который мертв. Впрочем, так же я отношусь к русским, полякам и югославам…
– Ну это все для доктора Геббельса, словопрения, – поморщился Штирлиц. – Я человек дела – предлагаю испробовать шанс… Прикажите отправить его девочку в швейцарское посольство, вы знаете, как это можно сделать, пусть ее отвезет туда жена. А после этого устройте им здесь встречу: он, его жена и сын… И пусть жена скажет, что вы, лично вы, группенфюрер Мюллер, спасли его дочку. А вы ему пообещаете, что отправите в посольство и мальчишку – после того как он привезет вам письмо от Музи или раввинов с предложением о личной встрече… Отчего этот козырь должен брать Шелленберг? Или Гиммлер? Почему не вы? Я бы на вашем месте сказал Рубенау – и пусть он передаст это Музи, – что вы, именно вы, готовы отпустить вообще всех узников лагерей, а не только финансистов и ювелиров. Вы тогда выиграете интеллектуалов, ибо вы, и никто другой, окажетесь их спасителем…
Мюллер задумчиво сказал:
– Мальчишка – после того как он вырос здесь, в гетто, без еды и прогулок – не сможет делать новых еврейчиков, а девка – сможет, бабы – выносливее, так что будем торговать мальчиком…
Штирлиц знал, что Мюллер скажет именно так – они всегда норовят поступать наоборот, никому не верят; он на это именно и рассчитывал, когда говорил про то, что в посольство надо отвезти девочку; Рубенау просил за мальчика. «Как его зовут-то? Ах да, Пауль, сочинил симфонию в семь лет, бедненький человечек; а у Мюллера действительно нет времени, иначе бы он прослушал мою работу с Рубенау в камере, он бы тогда не клюнул на поддавок с девочкой; интересно, кто же из его людей изучал наш разговор в камере? Ах, если бы он сейчас поручил мне съездить за женщиной. Он никогда на это не пойдет, – сказал себе Исаев, – не надо играть в жмурки с судьбою, смотри ей прямо в глаза…»
– А почему бы действительно не попробовать? – задумчиво спросил Мюллер. – Почему бы и нет?
Через два часа Рубенау сидел в кабинете Мюллера, лающе плакал и при этом улыбался сквозь слезы; жена его тоже плакала, прижимая к груди дочь, и повторяла, по-детски всхлипывая:
– Это все господин Мюллер! Мы должны молиться за него, Вальтер! Это он, его доброе сердце! Ты должен отплатить ему таким добром, какое только можешь сделать, Вальтер! Это господин Мюллер, он сказал, он сказал мне, он сказал…
– Успокойтесь, – деревянно хохотнул Мюллер; лицо как маска, улыбка, насильно положенная на губы, казалась гримасой брезгливости. – Успокойтесь… Я бы и вашу милую девочку оставил там, у швейцарцев, но вы понимаете, надеюсь, как я рискую, спасая мальчика? Когда ваш муж приедет в Швейцарию, пусть он найдет в телефонной книге Лозанны адрес господина Розенцвейга – это мюнхенский адвокат; я, именно я, переправил его через границу, чтобы беднягу не арестовали в тридцать восьмом, когда начались гонения… Спросите его, скольких евреев я спас, спросите… Рубенау, вы убедились, что мой человек, беседуя с вами, нисколько вас не обманывал?
– Да, господин Мюллер! Я убедился! Я готов служить как собака! Я закажу моим друзьям и внукам – если они будут – молить за вас Бога и просить счастья вашим детям…
Мюллер повернулся к женщине:
– Госпожа Рубенау, вас отвезут на хорошую квартиру… Вы будете там в полной безопасности… Если только ваш муж не решится на нечестность…
Женщина воскликнула, прижав к себе дочь:
– Он не посмеет! Он сделает все, добрый господин Мюллер!
– Все может сделать Бог, – ответил Мюллер. – Человек – раб обстоятельств.
– Человек – не бог, – согласно кивнул Рубенау. – Но я буду делать все, что только можно!
– Это – хорошо, – легко согласился Мюллер. – Но ведь можно говорить, что сделаю все, и при этом ничего не делать… Погодите, не возражайте, сначала дослушайте меня… От вас шарахнутся, когда вы скажете, что я отправил вас, я, не кто-нибудь, а шеф гестапо…
Рубенау покачал головой:
– Там сидят умные люди, господин Мюллер, они понимают, что если и можно чего-то добиться, так это тогда, когда имеешь дело с хозяином предприятия… А кто, как не вы, хозяин предприятия?
– Хозяин предприятия – рейхсфюрер Гиммлер, я – маленькая сошка, о которой слишком много говорят… Я выполнял то, что мне предписывали, поэтому и стал седым в сорок пять лет… А когда вскроют после смерти, то обнаружат, что я жил с разорванным – от жалости к людям – сердцем…
И вдруг Рубенау (Штирлиц прямо-таки поразился) спокойно заметил:
– Это – для выступления с кафедры, в соборе, господин Мюллер. Если вы так станете говорить со швейцарскими господами, они решат, что я их шельмовал… Дело есть дело, вы делали свое дело, и нечего оправдываться: каждый ставит на свой интерес, чтобы добиться успеха…
…Когда женщину увели, Мюллер достал бутылку водки, налил рюмку, протянул Рубенау:
– Выпейте.
– Я опьянею, – сказал тот. – Я разучился пить…
– Пора учиться заново, – усмехнулся Мюллер.
Рубенау выпил, зажал ладонью губы, начал судорожно, харкающе, до слез, кашлять.
Мюллер посмотрел на Штирлица, и странная, озорная улыбка, не деланая, а искренняя, появилась на его лице.
– Ишь как корячится, – хмыкнул он, – прямо-таки пантомима… Хотите выпить, Штирлиц?
– Хочу.
Мюллер налил в рюмки, сразу же сладко выпил, встал из-за стола и присел на ручку стула, на котором сидел Рубенау.
– Послушайте меня внимательно, – сказал он. – Меня не устроят слова, от чьего бы имени они не исходили. Понимаете? Меня устроит только документ. Вы должны привезти документ, в котором ваши раввины или сам Музи предложат договор. Форменный договор. Я освобождаю ваших евреев, а вы освобождаете меня от любой ответственности, раз и навсегда, где бы то ни было. Сможете привезти такой договор?
Рубенау посмотрел на Мюллера кроличьими глазами и очень тихо ответил:
– Не знаю…
Штирлиц ждал, что Мюллер ударит его, бросит на пол и начнет топтать ногами, но группенфюрер, наоборот, положил руку на плечо Рубенау:
– Молодец. Если бы ты пообещал мне привезти такой документ сразу же и без колебаний, я бы решил, что ты – неблагодарный человек… Ты ответил хорошо, я благодарю тебя за честность… Теперь скажи: ты, лично ты, Рубенау, видишь в этом деле хоть один шанс на удачу? Допускаешь мысль, что раввины напишут такое письмо на мое имя?
– Пять шансов из ста, – ответил Рубенау.
– Это много, – сказал Мюллер. – Это серьезно. А можно что-нибудь сделать, дабы увеличить количество шансов?
– Можно, – заметил Штирлиц.
Мюллер и Рубенау оглянулись на него одновременно.
– Можно, – повторил Штирлиц. – Для этого надо сказать швейцарцам правду. А правда очевидна: Гиммлер не намерен отпускать заложников, он торгует ими только для того, чтобы выиграть время. Если господа в Монтрё станут раздумывать, высчитывать возможность диалога с группенфюрером Мюллером, тогда все заключенные погибнут.
– Они мне могут не поверить, – сказал Рубенау. – Они же знают, что здесь у меня в залоге жена и девочка…
– Ну, при нужде мы ведь мальчика легко вынем из посольства, это не штука, – заметил Мюллер. – Узнай мы о вашей неискренности – а мы люди рукастые, узнаем, – ваш мальчик вернется к сестре и маме в гетто. Я не угрожаю, нет, вы думаете об интересе своей семьи, я – о своей… Что же касается того, поверят они вам или нет, то это можно прокорректировать: мы организуем так, что вам поверят, мы поможем вам в Швейцарии, мы поможем тому, чтобы там поняли правду про… Словом, почва будет взрыхлена… Я это сделаю через час, туда уйдет сообщение…
– Тогда шансы возрастут еще больше, – сказал Рубенау. – Тогда моя задача значительно облегчится…
…Через три часа, когда Рубенау увезли на вокзал и посадили на поезд, а Штирлиц ушел к радистам составлять текст телеграммы резидентурам гестапо в Базеле и Берне, Мюллер вдруг с ужасом подумал, что все случившееся может быть дьявольской игрой Штирлица, который решил разбить его блок с Борманом; он сейчас позвонит рейхсляйтеру от радистов и скажет, в каком поезде отправлен Рубенау, и еврея на следующей же станции снимут и отвезут к Кальтенбруннеру, и он там расскажет все; и тогда – конец: Борман уберет его, Мюллера, никакие объяснения невозможны…
