Васюган-река удачи - Вениамин Анисимович Колыхалов
— Видим: ты политически и хозяйственно подкован.
— Я не только единые политдни посещаю. Политучеба — не сезонное мероприятие. Я в этой пауке крепко затвердел.
Комель разгорячился, словно был перед ним не гость-путник, а тот, райкомовский представитель, который совестил, распекал, отговаривал.
Но решительный шаг был сделан. В одном и том же рабочем классе Тарас Иванович словно пересел с одной парты за другую. Вернее, пересел с машины на машину.
Жена Анна отнеслась к вахтовику спокойно. Муж привозил такую замазученную робу, что проще было ее выбросить и купить новую.
— Испытывают меня, Аня. Машину дали нервнобольную. Закаляю. Не будь я Тарасом, если ее по силе и крепости духа Бульбой не сделаю. Себя на запчасти разберу, но ее до ума доведу.
— Сманил бы ты с собой Димку, соседа. Жалко смотреть на него. Ходит с синяком под глазом. «Че, — говорю, — с глазом?» — «Да, — отмахнулся Димка, — моча в голову ударила». «При чем же тут синяк?» «Так моча без горшка не летает»… Встретила Верку, стыжу: «Че, мол, ты с мужем вытворяешь?» Хихикнула, крутнула бедром: «Я ему не фонарь — прибор ночного виденья подвесила. Пусть, выходя на двор, свет не зажигает, мне не мешает спать…».
Тарас глянул на жену заискивающе.
— Редко бывает каша без пригари, а баба без придури. У Верки от книг потемнение мозгов произошло. Я не Димку на Север сманивать буду — тебя. В Пионерном небольшой свинокомплекс построили. Вот бы тебя туда свинарочкой. Будем летать попеременке. За ребятней всегда пригляд будет.
— И не заикайся. Никуда из Бобровки не поеду. Ты и так меня дома закабанил — вон каких двух кабанов поднимаю. Да гориллу твою кормлю. Продай Малыша совхозу.
— Подумать надо.
Малыша все же совхозу продал. Сказал директору:
— Сам уволился, три лошадиных силы в одной шкуре оставил. Берегите Малыша. Если позволите — буду его напрокат брать во время сенокоса.
5
Тарас Иванович, пожалуй, легче переносил перебои в своем больном сердце — по этой причине не служил в армии, — чем в автомобильном моторе.
— Не знаю, что у меня за организм, — сокрушался он, — КрАЗ забарахлит — давление повышается. Бегает нормально — давление сто двадцать на восемьдесят: как у космонавтов.
Сменщику по машине внушает:
— Браток, ты мне баранку черствой не передавай. Горячую получаешь, такую и мне изволь вручить.
В Пионерном водителей обслуживает столовая «Лайнер». В мае встретил возле нее Тараса Ивановича. Стоит, уныло смотрит на жирных, лоснящихся ворон. Те расселись по вершинам деревьев, бродят за трубами теплотрассы. Их называют здесь «орсовскими косачами». Столовых отходов много, их пока не используют: сдача свинокомплекса затянулась. «Косачи» плодятся, тучнеют, перелетая с места на место большими стаями.
— О чем грустишь, Тарас Иванович? — спрашиваю водителя. — Машина поломалась?
Пет… Сев на бобровскпх полях идет. Перевахтовка через неделю. Может, успею чем помочь механизаторам.
— Болит сердечко по полю?
— Колотится. Храбрился тогда — сменю сельский рабочий класс на нефтяной… Сменил. Здесь — золотая целина. Там — черная пашня, давно поднятая плугом. Приеду в деревню, на меня, как на отступленца смотрят. От многих вместо «здравствуй» «бур-бур» слышу. Я что здесь, песенки пою?! До обеда три ходки из карьера сделал. Во сне плиты бетонные перед глазами бегут. Крутишь баранку полсуток — руки в крюки. Вечно под напряжением, как провод высоковольтки. За машину трясусь. Есть шофера-ухорезы. Не углядишь — обчистят. Зеркало сняли, ключи утащили. Я бы таких монтировкой крестил, по чарке солярки подносил: испей крови машинной, дизельной, коли своя рыбьей стала. Устами старины тоже истина глаголет. Дедок мой говорил: у каждого вора своя свора. Вольно в степи, да тесно на цепи — на тюрьму намекал.
Комель ел без аппетита. Лениво ткнул вилкой в желтый глаз яичницы, поддел, опустил на тарелку.
— Над полями сейчас марево сеется… дых у земли ровный, приятный… Приду с сева, Федюнька-старшак за руку в баньку тащит. Успел натопить, веник распарить… Деревня моя, деревенька-колхозница…
Вышли из столовой. Вахтовик ковырял в зубах спич кой, икал.
— Аннушка вспоминает. Мет, не поедет сюда свинаркой. Была бы незаменимой работницей. Несколько раз ходил смотреть наш свинокомплекс. Помещение хорошее, клетки просторные. Вот денничок мал. Отгородили бы им вольерной сеткой полгектара. Ходи, ковыряйся рылом в земле, выкапывай коренья. Свинья и в торфе болотном найдет себе витамин. Допусти — весь кочкарник рылом снесет…
Долго удивлялся я, глядя на Тараса Ивановича, как при его «приземленности» отважился он сделаться вахтовиком. Неужели действительно путешествие по Оби натолкнуло его на мысль «понюхать Север»? Или утомило напряжение крестьянского труда? Но здесь он выматывался больше. Дорога из Катыльги в Пионерный — не пряник. Местами плиты волнами идут. Замучишься тормозить возле каждой выбоины. Навстречу несутся самосвалы. Зазеваешься — протаранят. Тут не игра в кубик Рубика. Тут надо живые кубики грунта перевозить, тоннаж множить, километраж накручивать. Водители из Целинограда, Павлодара, Новосибирска, Донецка, Томска. Не с бору по сосенке — крепкими вахтами летают. У всех тысячи путей-дорог за плечами. Кто целину поднимал. Кто на Байконур вел дороги. Кто БАМ строил. Поселок Пионерный можно считать побратимом со многими населенными пунктами страны. Здесь свое братство — северное, васюганское. Тарас считает: Бобровка — тоже родня Пионерному. Один он из деревин, но вахтовый поселок принял его с горячими объятиями, посчитал кровным братом, членом большой семьи.
В тот апрель по холодку я уходил из Бобровки дальше по весям родной земли. За поскотину меня провожал Комель. На вахту ему надо было лететь через четыре дня. Шли крепкой обочиной. Тарас Иванович рассказывал:
— Вчера общежитие приснилось. Комната наша трехкоечная. Сосед мой, Игната Булкин, говорит: «Скучаем без тебя, Комель. Вертайся скорее». И захотелось опять в Пионерный. Так между двух огней и живу. Правда, огни яркие. Ты думаешь, я тут отдыхаю? Весь свой полумесячный срок в ремонтной мастерской провел. Ишь, землица торопит…
Поле лежало широкое, вольное. Вблизи дороги между двух жирных пластов земли лопотал ручеек. Он подтверждал слова пахаря и вахтовика.
Бобровские петухи выявляли друг перед другом незаурядные певческие способности.
Прими меня вновь, светлый мир весенней земли…
Нарымское сено
1
С обеда — нудный холодный дождь. Из мутной пелены выныривают вертолеты, садятся на аэродромный «плитняк». Мы пристально всматриваемся в черные номера на фюзеляжах: ждем свой борт. Он где-то застрял между небом и землей или отсиживается на бревенчатом пятачке, дожидаясь ясного неба, чтобы поплыть по нему в пашу сторону,
