Васюган-река удачи - Вениамин Анисимович Колыхалов
Уговорили все же. Двинулся родной край изучать. Сел в Томске в каюту теплоходную. Чистенько. Зеркала. Рукомойничек с патефонную головку. Повернешь — оттуда струйки тоненькие в раковину бегут. Хожу по палубе, пялю на все глаза. Никогда туристом не был. Такая тягота вскоре от безделья одолела, хоть в воду прыгай и по берегу домой шпарь. Хожу, об Аньке думаю. Вот она комбикорм запаривает. Вот пол подметает. Поехала в пионерский лагерь навестить ребятишек. Пригласила ветеринара к больным поросятам… Э-э-э, черт, — подумал запоздало, — ветеринар-то моложавый, холостой… ну, да ладно, поди, обойдется…
Последний десяток слов Комель произнес шепотом, заговорщицки, прикрыв плотнее сенную дверь.
— Услышит моя сухостоина — озлится. Она при людях смирная. С глазу на глаз боксануть может, если не по ней что… Так вот — жму в Заполярье. Не думал, что Обь такая бесконечная река. День за днем — вода и вода. Под Ханты-Мансийском обнажения скальные пошли. Потом лесотундра потянулась. Деревья угрюмые, будто в сиротстве росли… Ладно. Вот и Салехард — деревянный град. Расползлись туристы: кто рыбу покупать, кто меховые изделия. Деньжат я захватил порядком: песцов хотел купить жене на шапку и воротник или собольков. Наговорили мне, что этого добра в Салехарде — хоть пруд пруди. Вранье. Армяне, эти, правда, попадались часто. На базаре ранними помидорами торговали: по червонцу кило. «Креста на вас нет», — шептались люди, искоса поглядывая на смуглявых, и все же покупали золотую овощь.
Битюга я увидел возле водокачки. Парень-верзила подставил огромную сварную бочку, укрепленную на такой же огромной телеге, под черную гофрированную трубу. Стукнул в пыльное окошко водокачки. Из трубы с шумом засверкала струища. Долго лилась она в нутро безразмерной посудины.
— В какую артель водицу возишь? — спросил я парня.
— В самтрест. Не понял?
— Нет.
— Пить захочешь — поймешь.
Водовоз снова стукнул кулаком в раму оконца. Река так же быстро исчезла, как и появилась.
Стоял, примагниченный к великану-коню, к телеге-платформе и неимоверно вместительной бочке. Пошел следом за парнем, вспоминая начало крыловской басни: «По улице слона водили, как будто напоказ…»
Проезжали по глухому грязному переулку. Возле изб стояли большие и маленькие бочки, кадушки, фляги, бачки. Водовоз открывал кран, приваренный к торцу своей громадины, наполнял пустую тару.
— Вот и вся артель, — объяснил он. — Турист?
— Ага. Узнал как?
— Просто. В нашем городе таких полоротых не сыщешь.
— Конек твой больно приглянулся. Тепловоз — не конь.
— Конь мировой, да сенов ему не напасусь. Дорогонько столование обходится. Что заработаешь, почти все на прожор уходит. Пять копеек ведро воды. Можно бы жить, харчиться, но север рубли как из глотки кусок рвет.
И рассказал парень все. Как купил тяжеловоза на Дону. Как доставлял его. Заготовленное в первое лето сено по злобе сожгли. Бочку ломом пробивали. Раздумаешься так — что за народ?! Живет человек, пользу приносит, ему же пакостят.
4
Тарас Иванович усердно почесал крепкое, выгорбленное брюхо битюга.
— Вот у меня справа, в соседях, семейка живет. Молодые. Детей что-то бог не дает. Может, видел на улице парня: толстогубый, чернолицый, небритый, большеголовый? Его башкой можно тазики медные штамповать. Жена детинушку горячим раз в день кормит. И то не всегда. Чаще сам варит. Женушку от книжки не оторвешь. Раз Димка подсунул ей роман про Обломова. Она корочки книжные об его голову обломала. И все по-прежнему: жена в книжку глядит, муж кастрюлями гремит. Говорю соседу: подавайся на Север, там хоть в столовых будешь по-человечески питаться. А то баба-язва, да еще язву желудка наживешь.
Заглянул как-то Димка ко мне на огонек, плачется: «Жена — социально-опасный для меня человек: бьет. Сварит щи — рот полощи. Мне внушает: у тебя ума — тю-тю, всухомятку проживешь… А-а-а? Скажи, Тарас, верно это?»
— В каком месте лень в человеке отростки пускает? Моя жизнь тоже написана корявым почерком. Грамотешки— пуп заткнуть не хватит. По в работе! — Комель до покраснения сжал кулак, потряс в воздухе. — В работе, браток, меня не всяк переплюнет. Что тут в деревне было, когда узнали, что на свой Север подаюсь! Директор совхоза на газике прикатил. Издалека пошел в наступление.
— Тарас Иванович, ты «Ниву» не хотел бы иметь?
Смеюсь:
— У нас и так эти нивы кругом. Куда мне еще! Каждую зорюшку работы вволюшку.
— «Жигуленка» продашь, — клонит к своему директор. — Машину высокой проходимости купишь. Ведущие— все четыре колеса.
— Иван Степаныч, не темни! Вахтовиком скоро стану. Мои колеса тоже все ведущие, — показал ему на ноги, — в Пионерный ведут — в столицу Васюганья.
— Ну, чем ты недоволен? Кто обидел? Управляющий? Да я его…
— Управляющий толковый. Душа моя простору запросила. Думал сперва — весь белый свет клинышком в Бобровку уперся… Зачем вы меня в путешествие по Оби отправили? Поезжай, край родной посмотри, поизучай, засиделся… Поехал. Посмотрел. Изучил. Жизнь-то какая, Иван Степаныч, на берегах?! Да ты не переживай! Я пятнадцать дней буду вахту нефтяную нести, пятнадцать полевую. Сено буду к фермам подвозить. И на комбайн сяду.
— Тебя что, деньги большие прельстили?
— Обижаешь, дорогой!
— Ну, а если в твое отсутствие тут Анька начнет… того…
— Тогда я ей вот этого!
Тарас Иванович сделал такой выразительный жест кулаком, что не оставалось никаких сомнений — он сотрет бабу в порошок, ежели что.
Вызвали в райком партии. Там говорили другим, не упрашивающим тоном.
— Выбрось дурь из головы. Нефть нефтью. Хлеб хлебом.
— Знаете что? Солнышко — оно всем угождает. Человек — не всем. Я — рабочий совхоза. Считают меня передовиком, орден это подтвердит. Пятнадцать лет одному классу — рабочему — принадлежу. Не сидел сложа руки. Позвольте мне перейти в другой класс — тоже рабочий, только нефтяной.
— Продовольственную программу на какой класс оставляешь?
— На всю трудовую школу страны. У нас там, на Севере, все программы сошлись — энергетическая, топливная, продовольственная. Нефтяники свои подсобные хозяйства организовывают. Заготавливают сено, витаминно-травяную муку, веточный корм. И нефть успевают качать. Новые скважины бурят. И палеозойскую нефть ищут. Нефть-то золотом становится, когда в трубу попадет, к заводам прибежит. А в земле она — суррогат, ее из пластов-то
