Геннадий Башкуев - Пропавший
Обняв вздымающуюся грудь, с искаженным от легочной боли и звона в ушах лицом, он припал к бетонному столбу у края платформы. Глаз безразлично отметил нехотя выплывающую из тумана зеленую морду локомотива и, лишь когда мимо Жорика замелькали выпуклые буквы: «Я-И-С-С-О-Р…», он отлепил свое тело от столба. Боясь спугнуть поезд, мелким шажком потрусил в хвост состава.
Кавказец с почерневшими щеками горячо, как старого знакомого, приветствовал его в тамбуре — без капли удивления, лукаво подмигивая измученному, перемазанному с ног до кепки Жорику. Ошалелая, ничего не понимающая проводница, зажав в руке флажок, лупила глаза, будто он явился с того света.
Его мучила жажда, но он прошел мимо титана к своим. Все спали, тетка всхрапывала, старуха лежала, отвернувшись к стенке. Предрасоветный сон — самый крепкий. Об этом хорошо знают, например, воры. Но какой же он вор, если хочет вернуть назад взятое по ошибке?..
Он склонился над старухой, она вздохнула во сне, губы ее раскрылись. Жорик еще некоторое время постоял над ней, прислушиваясь к чему-то внутри себя. В окне сквозь редеющий туман проступали железнодорожные постройки, депо, тележки, багажное отделение… Через минуту, хлопнув тамбурной дверью, кто-то уже спрашивал свободное место. Голос прозвучал неестественно громко, новичка осадили— люди же спят!
Задержав дыхание, он опустил руку в карман и мгновенно понял все: «брат во Христе» спер транзистор! Уже рывком, обмирая от предчувствия, чуть не разодрав непослушными пальцами куртку, сунул руку за пазуху… Так и есть! Деньги! Их не было. Только письма были на месте.
Он приподнял старухино одеяло, шелковый платок бесшумно скользнул за овчинную подкладку. Бездумно, уже не заботясь о тишине, снял куртку, брюки, сапоги, влез на полку и почувствовал, что безмерно, до телесного гуда, устал. Устал в эту ночь, как не уставал давно, больше, чем за все шабашки разом. Ему вдруг представилось очень важным, спасительным, что его ночной попутчик не украл писем. «А ведь мог… Слава богу…»
Кажется, он заболел. Ныла поясница, знобило. Видимо, застудил нутро на железном полу ночного товарняка, просквозило в полувагоне. Старуха сидела рядом, у столика, и по своему обыкновению пялилась в окно. И чего там хорошего? Плацкартный, покачиваясь на рессорах, бежал по равнине, наверняка, через красивые места, да попробуй разбери — крупные хлопья снега намочили стекло, водяные змейки размыли дорожный пейзаж.
Внезапно стало темно, как в погребе. Поезд с адским воем влетел в тоннель, иначе, гулко застучав на стыках. В соседнем купе заплакал ребенок. Старуха отпрянула от окна, твердыми, что корни, пальцами схватила Жорикову руку. Тоннель попался длинный, старуха тряслась осенним листом, не разжимая пальцев. Боялась, уйдет, что ли? Куда ж он, без денег?!
Уши горели от поднимающейся температуры и стыда. Ну, «брат во Христе»… И сам-то хорош!..
Так же внезапно обрушился свет, словно сдернули штору, старуха заморгала глазами, через стенку ойкнули и засмеялись. Жорик, поймав насмешливый взгляд золотозубой тетки, отдернул руку, отодвинулся от старухи. Эта золотозубая клуша ни ночью, ни днем не покидала своей полки, обложившись подушками, уж не решила ли снести золотое яичко?
Жорик прикрыл глаза, его зазнобило от яркого света. Белизна стояла в окне во весь рост — цвет болезни.
Утром Долгор надумала порадовать земляка, и уж было подозвала парня с верхней полки — он и вчера ходил за едой, принес сдачу. Она перерыла чемоданчик, постель, ощупала дэгэл, сходила в тамбур — денег нигде не было. Ах, старая она, глупая… Зачем она без конца разворачивала шелковый платок, уходила в тамбур смотреть на фотографию Матвея? Конечно же, деньги из платка выпели! Глупая она курица! Надо было отдать деньги провожатому, у него бы они не пропали!
Она еще долго мысленно кляла себя и не придумала ничего лучшего, как умолчать о потере, а в Москве пойти к милицейскому начальнику. Ах, старая она, глупей ребенка…
В окне тянулись засыпанные снегом поля, по тусклому полотну разливался сырой желток солнца… Зима и в этих краях наступила раньше обычного, а зимы ей не пережить…
Мужчина в боковушке шелестнул газетой, купленной на станции, и громко прочитал, что в ряде областей средней полосы выпали обильные снегопады, каких не припомнят старожилы. Созданы штабы по борьбе со стихией, на отдельных участках железной дороги действуют аварийные бригады по расчистке путей.
Тетка напротив, не поднимая головы от подушек, сказала, что это ее не касается. Лично она за проезд заплатила, пусть чистят.
Унимая сердце, Долгор пошла к знакомой молодой мамаше. Наблюдая, как та бережно баюкает ребенка, она успокоилась, отметив красоту светловолосой женщины. «Сын», — сказала мать. Скосив смеющиеся глаза на розовое личико сына, мамаша шепотом затараторила: она мучается поездом оттого, что боится летать самолетом. «Не за себя», — добавила женщина, но такое понятно и без слов.
С горящими ушами — скорее, от выпитого дармового вина, — забыв обо всем, Жорик с упоением играл в дальнем купе в карты. Поначалу, со смехом вернув полтинник, игроки, посматривая в окно, с энтузиазмом обсуждали погоду, говорили о лыжах — играли между делом. «С первым снегопадом!» — отложив карты, поднял стакан с рубиновой влагой кавказец, чокаясь с Жориком, подмигнул высокой проводнице, подметавшей в проходе. Проводница прыснула, как девчонка. Солдат понимающе ржал, подкручивал бачки, студент Петя краснел. Играли с прибаутками, подначивая друг друга, мелочь на крышке «дембельского» чемодана отливала больше медью. Незаметно смешки стихли, прибауток поубавилось, в кон пошли тяжелые железные рубли — Жорик, окончательно усвоив нехитрые правила игры в три карты, поднял ставки. Терять ему было нечего. Когда на чемодане зарозовел первый червонец, студент побледнел и полез под подушку. Карты шлепались о чертову кожу в сгустившемся молчании, плотно сжатые губы игроков кривились от сдерживаемых ругательств. Кавказец яростно вращал белками, чернел и подергивал щекой. Солдат, расцепив галстук, хватался за волосы. У Жорика кругом шла голова. Выигранное он, как наседка, держал под собой и, чтобы поднять ставки, вынужден был каждый раз вставать. С высоты своего положения он увидел, что сорвал и последний банк. Кавказец и солдат, переглянувшись, деланно засмеялись, звякнули с горя стаканами — расстались с деньгами, как мужчины. А вот студент Петя зарылся в подушку и затих.
— Все? — хрипло выдавил Жорик, сгребая выигрыш в карман.
Избегая взглядов недавних партнеров, он что-то промямлил, ринулся к туалету. Дернув ручку с надписью «занято», он вышел в грохочущий тамбур. Шершавые языки трапов ходили ходуном, сквозило, пахло мазутом и тающим снегом. Присев в углу, Жорик зашевелил губами — считал. Руки тряслись: «Вот так-то, вот так-то!» Сойти на большой станции, там ресторан, жратва, подумал Жорик и сбился со счета.
В этот момент в тамбур вошел кавказец. Он улыбался, чмокал красными от вина губами.
— Друг! Товарищ! Ера-ат! Споем! Вот эту… «Земля в иллюминаторе, Земля в иллу… иуми…» Тьфу! — Он качнулся к стенке.
Жорик пощурился снизу вверх: еще един «брат» выискался!
— Ну, харашо! — кавказец присел рядом. — Пойми… Деньги — тьфу! Не это главное! Главное — ты, я, он! Мне денег не жалко, солдату Вите тоже. Харашо! Их можно еще заработать, солдат Витя едет домой — он тоже их заработает! А студент Петя едет на эту… практику, вот! Чужой город! Он плачет! Не веришь, иди посмотри…
Зажав в кулаке деньги, Жорик встал. Из-под лязгающих трапов поддувало. Он поежился.
— Чего надо?! — клацнув зубами, тонко выкрикнул Жорик и запихал деньги за пазуху.
Кавказец медленно поднялся, нахмурился, сдвинув брови, и оказался выше на голову. «Кинжал!» — нелепая эта мысль заставила Жорика пригнуться.
— Ну, харашо… — лицо кавказца исказила гримаса. Он прижал руку к груди. — Студент Петя, он плачет. Мальчишка… Отдай ему деньги, а? Очень прошу, а? А мои деньги и солдата Вити деньги, сделай одолжение, оставь себе! Будь другом! — Поросшие густым черным волосом руки очутились на уровне Жориковых плеч.
— Не-ет! — Жорик бросился в распахнутую дверь, пробежал по трапам, хлопнул тремя дверьми и обнаружил себя в купейном вагоне. Чисто, светло и никого нет. Одернув пиджачок, вздрогнул от близкого хохота. В купе, за наполовину отодвинутой дверью красивые, откормленные парни в цветастых тренировочных костюмах громко, заразительно смеялись. Он огляделся — больше не над кем. Жорик будто отразился в большом зеркале — сапоги, мятые брюки, дикий взгляд… Втянув голову в плечи, просеменил в тамбур.
Он вытащил комок денег, пересчитал: их хватало только на один билет домой.
Чувствуя головокружение и тошноту, он ступил в родной вагон. Оценить подвиг Нурова было некому. Сморенные портвейном солдат Витя и кавказец храпели — каждый на своей полке. Обильные слезы уложили и студента Петю. Он спал, как плакал, — зарывшись головой в подушку, приподняв угловатые мальчишеские плечи, даже спиной выражая обиду. Жорик коснулся затылка.
