Анна Караваева - Родина
— Никогда не забуду, какая радость была, когда я от вас письмо получила! — И Соня, обняв мать и Надю, поочередно прижалась к ним разгоревшимся от волнения лицом. — Знаете, я чувствовала себя в тот день так, будто вновь родилась! А мы все уже обратно в Кленовск собирались, за него уже бои шли на фронте. Лесогорск далеко от Ташкента, а мне все равно казалось, мамочка, что мы все уже вместе!.. Только душа болела за няню и за Володю.
— А няня свое дело знала, — таинственно сказала старушка, — дом сторожила, хоть и в сарае ютилась.
— В дровяном сарае?! — ужаснулась Соня.
— А то где же? — спросила няня. — В нашем доме фашистские гады жили, в нашей баньке парились, а меня загнали в сарай. Сложила я там себе печурку и забилась в свою конуру. Думаю себе по ночам, — а ночи-то были до-олгие! Думаю: выживу, так сдам все, что сохраню, дорогушам моим! Вот, мол, сберегла, принимайте! Ну, а не выживу — клясть меня никто не будет: жизнь моя старая, по краю ходит.
— Но как же ты сохранила рояль, нянечка? — спросила Соня, прижав к себе костлявое старушечье плечо.
— Да вот так. Уехали вы все, а я и собрала наших соседских парнишек. И стащили мы рояль в сарай, забросали всякой рухлядью. Ножки отвинтили, и я влезала на рояль, как на лежанку… Так рояль твой и прозвала: лежаночка моя верная!.. Э, да вы все, смотрю, от разговоров-то призадумались. Да и то сказать: соловья баснями не кормят! — и няня еще куда как бойко затопала в кухню.
— Молодец ты, моя нянечка! Дай я тебе помогу! — и Соня побежала за ней.
— Да у меня уже все готово, долго ли! Кабы разносолы какие, а то ведь кушанье-то самое натуральное! — уже на ходу говорила няня, внося в столовую блюдо дымящегося картофеля.
Все сели за стол. Но не только Челищевы, а и все приезжие толком не поели. Ольга Петровна и Юля украдкой вытирали глаза, а Игорь Чувилев, его тезка, Анатолий Сунцов и даже обычно непоседливый Сережа молчали и задумчиво хмурились.
После того как Соня рассказала о своих друзьях, которых решено было поселить в мезонине, Ольга Петровна обратилась к Челищевой:
— Спасибо вам, Любовь Андреевна, за кров да ласку. Боюсь только, обездолим мы вас! Пока что время трудное, с питанием, с отоплением тяжело…
— Все устроится, милушка, все устроится! — успокоила няня. — Питанием даже помочь сможем, я ведь, Сонюшка, богатеющий огород завела! Вон, гляди-ко!
— Где огород? — удивилась Соня, глядя в окно. — А, значит, заняли волейбольную площадку! И какой большой огород получился!
— Ежели бы не огород, я бы в то страшное время с голоду померла, — сказала няня. — Так целыми днями и копалась в земле. И чего-чего не насадила… и, на счастье наше, все родилось прекрасно. Бывало и людям поможешь, а они тебе. А главное — для Володеньки я старалась. Придет он бывало по своим важным, партизанским делам и всегда валежнику мне из лесу принесет, — с валежником-то на спине, согнувшись, незаметнее по городу прошмыгнешь. А я рада-радехонька нашему мальчику, картошечкой печеной его угощу…
— Товарищи, товарищи! — вдруг громко, на весь дом, крикнула Надя. — Володенька наш жив, мы все живы, так будем же жить и жить!
Надя вдруг повернулась на одной ножке, лукаво подмигнула всем и короткими, пухлыми ручками толстушки взбила над розовым лбом пышный валик белокурых волос.
— Поговорим о другом! — весело приказала она. — Соня, хочешь, я прочту тебе письмо Володи?
— Давай, давай! — обрадовалась Соня, принимая из рук сестры маленький треугольник линованной бумаги со штемпелем полевой почты.
— «… Ты, мамочка, все беспокоилась, что я, «не передохнув» после партизанский жизни, сразу явился в армию и пошел на фронт, — читала вслух Соня. — Прошу тебя, родная, больше по этому поводу не тревожиться: я здоров, крепок и счастлив, как никогда. Это великое и справедливое счастье — громить лютого врага нашей Родины. Мы гоним фашистов с нашей советской земли и бьем их днем и ночью, — пусть знают беспокойный русский характер!..»
— Ур-ра! — вдруг взорвался Игорь Чувилев и, подняв вверх руки, потряс в воздухе мускулистыми кулаками. — Да здравствует молодой воин Красной Армии Владимир Челищев!.. Володе ура-а!
— Володе ура-а-а! — дружно поддержали все.
— Спасибо, милые… — ласково сказала Любовь Андреевна.
На ее сером, усталом лице появился бледный румянец, в голубых глазах замелькали искорки радости.
— Ну вот и хорошо, мамочка! — обрадовалась Соня, обнимая мать.
— Наша Красная Армия всем дух поднимает! — мальчишески ломким голосом воскликнул Игорь-севастополец.
Няня, бережно сложив опять треугольничком письмо Володи, сказала:
— Правда, голубчик, правда. Вот и Володенька так же дух поднимал, когда бывало домой пробирался. Появится Володя в моей сарайной конуре — и как солнышко проглянет!.. Через Володю мы все новости о «Большой земле» узнавали, — у партизан радиосвязь работала, самолеты к ним летали.
— Значит, Володя бывал в городе? — спросила Соня.
— Не очень часто, — ответила няня. — Приходил он по разным своим командирским заданиям, не моего ума это дело, а все же я понимать понимала! Партизаны-то и в городе были, можно сказать — у самого нашего бока!
— Неужели? Кто же это был, няня?
— Кто? Да, например, наша старая соседушка Настасья Васильевна Журавина; помнишь стахановку Кленовского завода?
— Тетя Настя?! Вот как! Впрочем, что же удивительного: тетя Настя всегда была такая энергичная…
— Нет, милушка, все-таки есть чему удивиться! — настаивала няня. — Как она свою боевую линию вела! Я, конечно, понимала, что неспроста наш Володя в заборе досочку на одном гвоздике оставил да тем ходом в журавинский двор пролезал. Однако всерьез-то я ничего не знала, а как потом все узнала — ахнула!
— Ну-у?
— Тетя-то Настя оказалась одним из главарей партизанских в городе, вот что!.. Потом все было в газете описано — и о тете Насте, и о дочке ее Мане Журавиной…
— И Маня?
— И Маня себя отлично показала. Так вот, о тете Насте, о Мане, о Павле Константиновне Кузовлевой в нашей кленовской газете все подробно было описано! Сколько партизанских дел сквозь их руки прошло!.. И ведь как здорово, милушка моя, — никто в лапы к немцам не попал, смело да умно свою линию вели, — ведь вот еще что радостно!
— А ваша няня, Сонечка, смотрю и, прямо политиком заделалась! — подмигнув в сторону няни, сказал Игорь Чувилев.
— Да уж называй, голубчик, как хочешь, а душа моя только тем и кипела! — ответила няня.
— Не гладя на то, что годков вам немало, нянечка! — ласково сказала Ольга Петровна.
— Семьдесят третий, матушка моя!.. Да что значат годы, когда душу тебе день и ночь словно огнем палит и палит!.. Денно и нощно в голову тебе так и долбит: «Фашисты, враги лютые, нашу русскую землю топчут, извести нас всех хотят!..»
Няня поправила платочек на голове и обвела слушателей упрямым взглядом еще не потускневших синеньких глаз.
— Вот так бывало и помогаешь Володеньке, хотя и не знаешь, что к чему выходит, а самое главное понятно: это фашиста бьет!.. А потом… встретишь бывало на улице Настасью Васильевну, Павлу Константиновну или Манюшку, а они на тебя этак особенно глянут, и хоть вполглаза глянули, а все равно поймешь: «Эге-ге, значит, я, старая, что-то сделала в самую точку-у!»
— Нянечка у нас просто молодец! — подхватила Любовь Андреевна и нежно погладила старуху по сморщенной щеке. — Благодарите ее, дети, всегда! Это же добрый гений нашего дома!
— Хватит, матушка моя, хватит! — бесцеремонно возразила няня, — Для себя самой мне жизнь не сладка, на кого мне и тратить ее, как не на вас… Тут и дивиться нечему.
Евгений Александрович Челищев пришел домой поздно, когда «новые», «верхние жильцы» челищевского дома, как сразу прозвала их няня, уже обосновались в мезонине и спали крепким сном. Ушла спать и Надя, а мать и отец все еще говорили со старшей дочерью. При тусклом свете коптилки лица отца и матери казались Соне мертвенно-бледными.
— Вот видишь, девочка моя, как роли иногда меняются, — говорил Челищев, расхаживая по комнате. — Не я, мужчина, а вот эта слабая женщина с давней болезнью сердца была нашей опорой…
— Ну, ну… — остановила его Любовь Андреевна, смущенно отмахиваясь, но муж поймал в воздухе ее бледную руку и крепко прижал к своей груди.
— Нет, буду говорить, Любочка, буду! Пусть наша дочь гордится своей матерью. Вот она, мама наша, добрая, бесценная, спасла меня от смерти… и как она боролась за меня, она будто пронесла меня на руках сквозь все невзгоды.
— Женя! Ну перестань!
— Нет, не перестану, потому что есть причина, заставляющая меня… словом, Сонечка, твоя мама не хочет себя поберечь для нас! Вообрази, после всего пережитого она заявляет, что будет работать, таскать кирпичи, месить бетон и так далее…
