Виталий Закруткин - Сотворение мира
В соседнем купе ехали трое военных-дальневосточников. Не зная, куда себя девать от безделья, они составили вместе с Дмитрием Даниловичем компанию и целыми днями резались в преферанс. Четвертым пассажиром в этом купе был немолодой мужчина, одетый в черную сатиновую косоворотку, измятые брюки и модные, но потертые туфли. У него были правильные черты лица, крупный, породистый нос. Подернутые мутью глаза и запах коньяка выдавали причину его беспрерывного хождения в вагон-ресторан.
В ресторане он и подсел к Андрею и Еле, хотя свободных столов было много. Кроме бутылки коньяка и двух лимонов, он ничего не заказывал. Когда официантка принесла коньяк, он налил три рюмки и две из них подвинул Андрею и Еле.
— Мне будет очень приятно, если я получу разрешение выпить за здоровье замечательной русской красавицы, — сказал он, плотоядно посматривая на Елю. Голос у него был хриплый, но хорошо поставленный, с низкими бархатными интонациями.
Андрей промолчал, а Еля улыбнулась:
— Благодарю вас, но я не пью.
— Простите, мне следовало назвать себя, мы ведь едем с вами в одном вагоне, — сказал обладатель бархатного баритона. — Моя фамилия Вейганд-Разумовский, я артист драматического театра.
— Очень приятно, — ответила Еля.
— Сейчас меня пригласили на гастроли в Читу, — продолжал Разумовский, через стол наклоняясь к Еле, — и, вы поверите, я с такой неохотой покинул Москву! Дорога долгая, скучнейшая, ни одного интересного собеседника. Да и Чита — такое захолустье!
Выпив еще стопку, Разумовский брезгливо обсосал лимон.
— Вы, пардон, замужем? — спросил он у Ели, не сводя с нее глаз.
— Замужем, — оказала Еля.
— А молодой человек, конечно, ваш супруг?
— Нет, — неожиданно сказал Андрей, — я друг ее мужа.
— Ах, вот как! — радостно удивился Разумовский. — Как же вы удерживаетесь от искушения предать вашего друга, находясь в обществе такой очаровательной женщины? Я бы не выдержал, честное слово.
Еля недоумевающе посмотрела на Андрея, но ничего не сказала.
А Разумовский, потягивая коньяк, уже с апломбом говорил о театре Мейерхольда, о Таирове, о музыке, сыпал фамилиями известных актеров, причем по его рассказам выходило, что все они его закадычные друзья, не раз пили с ним вместе, и он называл их Юркой, Ванькой, Васькой, Машенькой, Люсенькой.
Андрея при этом поразило не столько то, как все это рассказывал Разумовский, сколько то, как его, этого откровенного бабника и пошляка, слушала Еля. Она превратилась в сплошное внимание, улыбалась, задавала Разумовскому вопросы, а самое главное, услышав похвалы пьянеющего актера по своему адресу, сразу изменилась. Заблестели ее глаза, подчеркнуто плавными, какими-то немного театральными стали жесты, зарумянились щеки, даже голос стал другим. Взбешенный Андрей поднялся с места.
— Я пойду! — бросил он Еле и ушел не оглядываясь.
Забравшись на полку, Андрей лег, отвернувшись лицом к стене. «Сейчас она придет, — подумал он о Еле, — но я не могу, не хочу с ней разговаривать». Однако Еля не шла. Мирно похрапывал на своей полке Гоша. Из соседнего купе доносился голос Дмитрия Даниловича. Потом поезд остановился, и Андрею показалось, что стоит он очень долго. Подождав немного, Андрей вышел из купе.
— Почему стоим? — спросил он у проводника.
— Говорят, где-то впереди сошел с рельсов товарный поезд, — сказал проводник.
— И долго мы будем ждать?
Проводник отложил тряпку и веник, посмотрел на часы:
— С полчаса еще простоим. Пассажиры почти что все вышли, цветы собирают.
Андрей опустил окно. Поезд стоял на лугу. Неподалеку от железнодорожной насыпи поблескивала речушка. Уставшие в дороге пассажиры разбрелись по лугу: одни рвали невзрачные, припаленные солнцем цветы, другие прохаживались в пижамах и халатах. Почти рядом с вагоном стояла Еля. К ней подходил Разумовский с цветами в руках. Отодвинувшись от окна, Андрей прислонился спиной к двери купе, но бархатный актерский голос Разумовского он услышал.
— Никакой верности в семейной жизни не бывает, — поучал Елю Разумовский, — это лживые выдумки попов и поэтов. Все мужчины и женщины изменяют друг другу, и я не вижу в этом ничего дурного. Прекрасна только любовь, не зависящая от брака. Но и она не вечна. Вы, милая моя красавица, не преминете убедиться в этом… Я вот расстался с шестью женщинами. Одни оставляли меня, других я оставлял, а измены у нас были на каждом шагу. Но именно в этом и заключается прелесть жизни…
— Только в этом? — спросила Еля.
Разумовский засмеялся своим наигранным сценическим смехом:
— Не только в этом. Древний мудрец сказал: ин вино веритас — истина в вине. Вино и женщины — вот в чем счастье. О! Вы, милочка, не представляете, какое наслаждение — выпить крепкое, дурманящее вино и прикоснуться горячим ртом к груди…
— Простите, мне надо идти, — сказала Еля.
Когда Еля, а следом за ней Разумовский показались в проходе вагона, Андрей не тронулся с места. Он стоял бледный от бешенства, заложив руки за спину, изо всех сил стараясь сдержать себя.
Взглянув на Андрея, Еля тоже побледнела.
— Мы собирали цветы, — сказала Еля, силясь улыбнуться.
— Я вижу, — сквозь зубы процедил Андрей.
Он вырвал из Елиных рук пучок цветов, вышвырнул их за окно, подошел к Разумовскому, с ненавистью посмотрел на его чисто выбритый подбородок, на мутные, в красных прожилках глаза.
— А вам, любитель вина и женщин, — задыхаясь от злобы, тихо сказал Андрей, — я советую немедленно, пока стоит поезд, перебраться в другой вагон…
Ничего не ответив, испуганный актер забежал в свое купе, рывком захлопнул за собой дверь.
— Давай выйдем, — сказал Андрей Еле.
— Поезд сейчас пойдет, — с тревогой в голосе проговорила Еля.
— Ничего, успеем.
Выйдя из вагона, они медленно пошли к паровозу.
— Что это значит? — Андрей остановился, сунув руки в карманы.
Еля отступила на шаг.
— Боже! Ты посмотри, какое у тебя лицо! Я тебя боюсь!
— Я тебя спрашиваю: что это значит? — повторил Андрей.
— Как тебе не стыдно? — сказала Еля. — Сам придумал в ресторане какую-то комедию, оставил меня наедине с этим пьяным нахалом, а теперь придираешься?
— Но тебе, видимо, было очень приятно с этим нахалом?
— А что я должна была делать, когда ты заявил, что я не твоя жена, сорвался и убежал? Сказать, что мой муж пошутил, и повторить твою глупую выходку?
— Хорошо. Но я не представляю, как можно было чуть ли не целый час выслушивать гнусные пошлости циника и прощелыги? И потом, это твое кокетство в ресторане. К чему оно? И перед кем? А ведь ты вся преобразилась. Прямо как конь, заслышавший боевую трубу. Неужели тебе непонятно, как ты обижаешь и ранишь меня этой легковесной и глупой игрой?
Заметив в Елиных глазах слезы, Андрей сразу сник. Слез он не выносил.
— Ну ладно, — виновато сказал Андрей, — прости меня за грубость. Но я тебя так люблю, что впору голову потерять.
Он поцеловал Елю, а она легонько потрепала его волосы:
— Ревнивец противный…
Успокоившись, они пошли к своему вагону. Мимо них, с раздутым, потертым портфелем под мышкой и чемоданчиком в руках, пробежал Вейганд-Разумовский. От Ели и Андрея он отвернулся.
Больше Андрей с Елей не ссорились. Они целыми днями стояли у открытого окна вагона, и Андрей рассказывал своей молодой жене обо всех местах, которые они проезжали, угощал ее байкальским омулем, на остановках бегал за шоколадом.
— Ты только не скучай, Елка, — говорил он, прижимаясь к Еле. — Вначале ты, конечно, будешь тосковать, вспоминать родных, подруг, город, а потом привыкнешь. У нас там хорошо: народ крепкий, добрый, живет дружно, а природа такая, что залюбуешься. Работать мы будем вместе, институт ты закончишь, надо только верить в свои силы…
На упрятанную в тайге станцию они приехали рано утром. Их встречали Роман, Федя и Каля. После радостных восклицаний, объятий и поцелуев вещи погрузили на телегу и подъехали к пристани, где стоял у причала маленький, сердито пыхтящий катер с низкой закопченной трубой…
— Ну, милая моя женушка, теперь, можно сказать, мы почти дома, — обнимая Елю, сказал Андрей.
Похлопывая плицами, катер медленно шел по реке против течения. За его бортами, слева и справа, зеленой стеной высилась темная, густая, исполненная сурового величия, дикая, пугающая своим вечным безмолвием тайга.
230 января 1933 года президент Германии престарелый фельдмаршал Гинденбург после секретных, длившихся месяцами переговоров с фактическими хозяевами страны монополистами-миллионерами подписал указ о том, что канцлером республики назначается вождь германской национал-социалистской рабочей партии Адольф Гитлер.
Тот извилистый, опасный, полный лжи и тайных махинаций путь, до которому вели страну верные слуги всесильного капитала и жаждавшей реванша за поражение в мировой войне военщины Генрих Брюнинг, Курт Шлейхер и Франц Папен, привел наконец к власти того, кто должен был начать «новую эру» и привести Германию к господству над всем миром, — «богемского ефрейтора» Адольфа Гитлера.
