Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Предупредив Ивана не болтать об этой сделке, урядник сел верхом на кобылицу и ускакал.
VI
По пятам запоздавшей осени пришла и закрепилась студёная зима. Иван налаживает розвальни и каждое утро по мягкому снегу ездит в лес, рубит сухостойные осины, привозит и складывает вокруг избы, запасая «тепло» на целый год. Длинные зимние вечера он сидит за верстаком на липке, усердно работая на перекупщиков.
Соседи даже стали забывать, когда они в последний раз видели Ивана пьяным. Бывая в селе, Иван продавал сапоги, покупал кожу, иногда две и, не глядя в сторону казёнки спешил домой.
Алексей Турка не раз находил его задумчивым и, случалось, говорил:
— Выпьем, Иван, горе забудется.
— Нет, не забудется. Хватит, попито. Целый пруд водки вылакал я на своём веку, а толк какой?
Стал иногда думать Иван о женитьбе. Нужна была хозяйка в доме. Хлеб печь Иван не умел, да и не хотел, считая это делом бабьим. Питались они с Терёшей милостынями. Иван покупал у нищих куски по тридцати копеек пуд. Любил Терёша порыться в бесчисленных кусочках — милостынях, разложенных на столешнице. Выбирал он себе по вкусу — то с пшеном, запечённым в ржаное тесто, то с вяленой репой.
— Привыкай, Терёша, ешь на здоровье. Из ста квашней у нас хлебец. Своего не будем кушать, пока не женюсь.
Нищие-зимогоры часто приходят на ночлег к Ивану. Безымённые, беспаспортные, тёмные люди. Называют они друг друга не по имени, не по фамилии, а кличками: Додон, Рваная губа, Обабок, Бухало, Полиско… Не пугают их ни лютые морозы, ни летняя жара, и никакие болезни не задевают их. Казалось, сама смерть боится зимогоров. В большинстве они выносливые, крепкие, средних лет холостяки. Острые на язык, резкие на руки. Про себя они говорят:
— Что ж, лето под кустом лежим, зимой по миру бежим.
— Мороз? А что нам мороз? Он железо рвёт, птицу на лету бьёт, а зимогора не трогает.
Иногда зимогоры подогревали себя водкой. Воровство считалось обычным делом, но зимогоры воровали только у скупых и богатых.
Хотели к Ивану Чеботарёву перекочевать на пристанище известное по всей округе воры — братья Кулаковы: они пытались подарками раздобрить его, предлагали задарма ношу кожи, подошв, подклеек. Однако побоялся Иван связываться с ними, посмотрел на краденое добро, сказал:
— Знаю, у Никуличева из лавки спёрто. Это его товар. Отнесите к Афоньке и Приёмышу, а я не привык в такие дела соваться.
Картёжная игра — любимое развлечение у зимогоров. Тут им Иван не препятствовал. Это развлекало его и Терёшу. По вечерам зимогоры снимали с кону за керосиновый свет копейки-двушки и дарили Терёше на конфетки. Терёша долго не смыкал глаз, подбегал к столу за подачками и складывал медяки отцу на верстак стопочкой. Когда их накапливалось много, Иван укладывал Терёшу на полати спать, а сам брал мелочь, садился за стол и требовал себе карту. Играли на деньги, спускали в игре и рубахи, проигрывали один другому даже «деревни».
Если бы слышать их разговор со стороны и не видеть, кто играет, можно было подумать, что это не зимогоры, а помещики.
— Ставлю на кон Зародово! — кричит кто-либо из прогоревших игроков.
— Иду втёмную, ставлю Кокоурево и Попиху.
— Играю под Телицыно! — перебивает третий голос.
— Ходи с козырей… Нет ваших!
Так зимогоры играли под милостыни. Проигравший «деревню» должен был на другой день обойти, собрать милостыни и передать до крошки тому, кто эту «деревню» выиграл. Каждому так хотелось отыграться, а потом лежать у Ивана на печи за счёт другого зимогора. Если же картёжная игра всем надоедала, зимогоры искали других развлечений, и тогда начинались «представления».
Пастух Колька Копыто за пятак, не поморщившись, хомутной иглой прокалывал себе щёку и протаскивал насквозь аршинную суровую нитку. Это некоторых забавляло, а кто привык к фокусу — не удивлялся.
Обабок за три копейки подставлял свой лоб кому угодно на сто стречков и терпеливо, с усмешкой на толстых, обветренных губах, переносил это страдание. Если же три копейки давал ему Алексей Турка, то Обабок после пятнадцатого стречка отказывался и платил от себя пятак неустойки, после чего, зажимая на лбу красную шишку, сопровождаемый хохотом зимогоров, убирался на печь.
Бухало — тот со связанными позади руками изгибался и ловко прыгал до потолка, ловя зубами привязанный на мочале крендель. Додон замечательно пел, да такие песни, каких никто не знал…
Когда развлечения надоедали, зимогоры начинали рассказывать сказки, стараясь переврать один другого.
Ивану с Терёшей в зимние вечера было не так скучно. С зимогорами время шло быстро и незаметно. Однажды Чеботарёву посчастливило в «очко». Он выиграл гармонь-черепанку. Правда, голоса у черепанки были расстроены. Басы хрипели, как Туркино горло после перепоя, клапаны наполовину обломаны, а отверстия замазаны тестом. Но и такая «гармонь» для Терёши составляла большую радость. Соседние ребятишки спозаранку приходили к нему гулять и попеременно потешались игрой, издавая хриплые и визгливые звуки.
Ивану надоедало слушать и смотреть на возню ребятишек. Дети были послушны. Они уходили и уводили к себе Терёшу на весь день. В людях, пригретый лаской и подачками, Терёша забывал об одиноком и хмуром отце и неохотное поздние сумерки возвращался в свою избу.
Изредка пристанище зимогоров навещала шинкарка Саватеиха, дородная, лет под сорок, вдова с необыкновенно румяным лицом и рыжими волосами. Она продавала водку, наживая по гривеннику с сороковки. Иван, на удивление всем, был теперь всегда трезв.
Перед весной Саватеиха стала заглядывать чаще. Как-то вечером приходит она к Ивану, когда у того не было ни одного ночлежника, подсаживается к нему поближе и ласково говорит:
— Всё шьёшь и шьёшь, Иванушко?..
— Да, всё шью и шью.
— Так, так. А я пришла тебя поздравить с днём ангела, — поди-ко, и сам забыл, что ты сегодня именинник?
— До того ли, — отвечает безразличным голосом Иван, — покойная Марья из головы не выходит. До именин ли тут?!
— Царство ей небесное, — с напускной скорбью говорит Саватеиха и достает из-под передника бутылку водки.
— На-ко, Ваня, давай справь именины да скуку разгони. Ты вдовец, я вдова. Пей-ко на здоровье, угощаю и денег с тебя не возьму. Попил ты раньше у меня многонько.
Иван сначала не соглашается, потом, ради именин и тронутый вниманием шинкарки, достаёт с полки две чайных чашки, кусок хлеба.
— Ну, шельма, будь здорова!
— Во здравие именинника, — говорит гостья и выпивает чашку за
