Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Он снова вызвал Теймура.
— Пусть старик остается жить на заводе до конца месяца, а к воротам его не ставь, — сказал он Теймуру.
Вечером заведующий рассказал об этом жене он всегда перед сном рассказывал ей о событиях дня, — и она одобрила его за поблажку, оказанную старому сторожу: до конца месяца Дадаш подыщет себе новую работу и кров.
Теймур пошел к Дадашу.
— Будешь жить здесь до новолуния, а к воротам не становись, — сказал он Дадашу. — Заведующий приказал.
— Все врешь ты, — ответил Дадаш хмуро. — Я служу здесь семнадцать лет. Меня знает хозяин из Петрограда.
К полуночи Дадаш пошел на вахту. Было начало лунного месяца, ночь была темная. Не дойдя до ворот, Дадаш столкнулся со сменным.
— Ты что ж не дождался меня? — спросил он сменного.
Тот быстро прошел мимо Дадаша, словно не замечая его.
«Больной, что ли? — подумал Дадаш и вышел за ворота.
На скамейке сидел закутанный в бурку человек.
«Из Теймуровой шайки», — узнал Дадаш.
И вдруг ноги у него задрожали и подкосились: он понял, что у ворот, на скамейке, где просидел он семнадцать лет, сидит вместо него новый сторож. Чувство тоски и одиночества пронзило его, словно отняли у него что-то родное и дорогое, как в тот день, когда навеки закрыла глаза Сара…
Каждый вечер глядел Дадаш на небо. Месяц все увеличивался.
Много свободного времени было теперь у Дадаша. Он навещал в больнице Таги и всякий раз спрашивал:
— Куда ж ты пойдешь, Таги, когда выздоровеешь?
Таги отшучивался:
— Поеду в Петроград, в гости к члену правления!
— Далеко туда ехать, денег не хватит!
Таги переставал шутить.
— Я еще не внес тебе плату за угол, — смущенно говорил он Дадашу.
— Придет время — внесешь, — успокаивал его Дадаш. Странно: он чувствовал себя виноватым перед Таги.
Однажды, пересекая больничный двор, Дадаш увидел, как несут в мертвецкую какого-то покойника. Труп был покрыт бязевой окровавленной простыней, как туша в мясной лавке.
«Мне еще не скоро умирать, — подумал Дадаш, хотя я худой и плешивый…»
В один из этих дней к Дадашу пришел Саша.
— Тебя, я слышал, гонят с завода, выселяют из комнаты? — спросил он.
— Нет, — не признавался Дадаш. — Я живу здесь семнадцать лет. Меня знает хозяин из Петрограда. Меня не могут выселить.
— Нет, могут, — сказал Саша.
— Могут! — подтвердил Юнус.
Дадаш с изумлением взглянул на сына: впервые в жизни перечил ему сын.
— Я за тебя напишу письмо в Петроград, к хозяину, который тебя знает, — предложил Саша.
Дадаш в раздумье пожал плечами:
— Пиши, если хочешь.
Саша присел к ящику Юнуса и написал письмо в Петроград, к члену правления, который летом приезжал на завод. Перед тем как заклеить конверт, Саша перевел Дадашу письмо.
В письме говорилось, что если сторож Дадаш в чем-либо и виноват, то лишь в том, что без разрешения впустил углового жильца; в пожаре же виновата администрация, не следящая за ремонтом рабочих жилищ, за вентилями.
— Это вентиль виноват, вентиль! — горячо подхватил Дадаш.
В письме подчеркивалось, что пожар не наделал беды, что сторож Дадаш безупречно прослужил семнадцать лет, что это его первое упущение.
Дадаш одобрительно закивал головой.
— Пиши еще, что я вдов, что у меня двое детей, — сказал он.
— Не смей писать этого, Сашка, не смей! — закричал вдруг Юнус, а Дадаш снова с изумлением взглянул на сына: второй раз перечил ему сын. Что с ним такое? Чего он так сердится? На кого? Разве не правда, что он, Дадаш, вдов, что у него двое детей? Злое, злое время пришло для Дадаша: первенец поднимает на отца голос.
— Подпиши, — спокойно сказал Саша, протягивая Дадашу письмо. — А про то, что ты вдов и что у тебя двое детей, может быть, в самом деле писать не стоит.
Дадаш поставил в конце страницы маленькую закорючку, которой научил его сельский мулла. Так было всю жизнь — полвека, что прожил Дадаш на земле: другие люди что-то писали за него, а он, слушаясь их, покорно ставил куда ему указывали маленькую закорючку, означавшую его имя — Дадаш…
Проходя мимо номеров, Дадаш теперь испытывал стыд: ему казалось, что жильцы номеров всё про него знают и уже не он, а они смотрят на него свысока. Люди там жили, правда, неважные, в жалких квартирах, но ведь он скоро останется вовсе без крова. Уж лучше бы он жил здесь, в номерах, не пришлось бы, по крайней мере, покидать насиженное место.
А ветры с северо-востока дули, как на беду, особенно сильно, колючие, злые ветры. Нужно было позаботиться о крове. Ведь не мог же Дадаш, даже по крайности, искать ежевечерне ночлег или скитаться по углам, как Таги: кто впустит к себе безработного старика, вдовца с двумя детьми? В городе, правда, есть квартиры получше черногородских, но плата за них дорогая — не долго проживешь там на свои сбережения, которых едва хватит даже на жалкую комнатку в номерах.
Ах, фирменная квартира! Какой неожиданной бедой обернулась она для Дадаша, она — предмет его первой гордости после сына!
Дадаш стал ходить по заводам, искать место сторожа. Места были заняты. Порой Дадаш наталкивался на странное явление: сторожа у заводских ворот были хорошо, по-городскому одеты и не походили на обычных черногородских сторожей. Это были богатые люди, стремившиеся избежать мобилизации в армию, поступавшие с этой целью на заводы и промыслы в качестве сторожей и для отвода глаз время от времени отбывавшие вахту. Один раз, впрочем, оказалось свободное место, но Дадашу предложили представить отзыв с места старой службы. А какой мог он представить отзыв? Сторож, незаконно впустивший на завод постороннего человека, едва не спалившего завод!»
Дадаш пошел к Шамси просить о помощи — разве не был Шамси его родственником? Но сидя в большой комнате с зеркалами на стенах, с гуриями на потолке, с дорогими коврами на полу, Дадаш не стал просить. Смутился он, что ли, при виде богатств Шамси? Гордость, что ли, сковала его и без того тугой язык? Или, может быть, в тайниках души он упрямо надеялся, что его не уволят с завода? Сам того не предполагая, Дадаш стал просить за Таги, который вышел в этот день из больницы.
Просьба его увенчалась успехом.
Шамси, правда, не взял Таги к себе на службу и не дал ему крова,
