Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
— Вот разве что не ладил в последнее время с Теймуром, старшим охранником, — добавляли некоторые.
«Нет, не охранник», — решил следователь.
Один только Саша на вопрос следователя твердо ответил:
— Были.
Следователь насторожился. Тогда Саша добавил:
— Друзья-то ведь не убивают.
— Имеешь подозрение на кого-нибудь? — спросил следователь.
Саша помедлил.
— Нет, — ответил он, — не имею.
— Тогда не болтай зря! — прикрикнул следователь.
«Кровная месть, типичная», — все более убеждался он.
Много лет занимал он место участкового следователя, нередко сталкивался с подобными убийствами, и они представлялись ему однообразными, неинтересными. Он считал, что создан для большой, сложной работы, и мечтал выдвинуться.
Приходили соседи и без вызова следователя.
Женщины с детьми на руках толпились у порога, говорили вполголоса, точно боясь нарушить чей-то покой.
Приходили рабочие, угрюмо топтались в комнате и в коридоре. Семнадцать лет встречал у заводских ворот этих людей сторож Дадаш приветственным словом «Здравствуй!» или на родном языке — «Салам!», и бодрей входили они в заводские ворота. А теперь вот пришли они к нему на квартиру сказать печальное слово — «прощай!» Хороший человек был сторож Дадаш, пусть мирно спит…
Пришел из города амбал Таги, не побоявшийся на этот раз угроз Теймура. Проходя через кухню, он оглядел черные стены и потолок, еще не выбеленные со дня пожара, и толстую струю мазута, переполнявшую форсунку.
«У них еще будут пожары!» — подумал он со злобой.
Приехал с промыслов и Газанфар. Его всегда веселые глаза сейчас глядели строго, губы, обычно раскрытые в приветливой улыбке, были сурово сжаты.
Войдя в комнату, он вспомнил, как рассуждал Дадаш о разных деревьях, растущих рядком в одном саду, и с горечью подумал: «Вот ты и срублен, бедняга!..»
Вскоре комната Дадаша и коридор переполнились так, что не могли вместить всех, кто хотел услышать или сам высказать слова печали и гнева. Кто-то предложил перейти к заводским воротам. Людей прибывало все больше и больше, с соседних заводов и даже с других концов Черного города, — кто же не знал сторожа Дадаша? Выступавшим приходилось становиться на скамью подле ворот, чтоб голос их слышен был всем.
О, если бы мог услышать и Дадаш, о чем говорили сейчас люди, стоящие на той самой скамье, у ворот, где просидел он в безмолвии и кротости семнадцать лет!
Захотелось сказать прощальное слово и Таги.
Он встал на скамью, чтоб поведать стоящим вокруг него людям, какой души человек был его друг Дадаш, но сердце его внезапно сжалось, в горле застрял ком, и Таги не смог ничего сказать.
— Теперь уже поздно говорить… — только и вымолвил он, вздохнув и смахивая слезу. — Дадаша не вернуть…
Сквозь тесные ряды протиснулся к воротам Газанфар и, встав на скамью во весь свой рост, со страстью воскликнул:
— Нет, друзья, нет! О таких делах никогда не поздно говорить!.. Вспомните, как мы хоронили когда-то Ханлара Сафаралиева, — его убили по указке хозяев наемные кочи, убили из-за угла! Вспомните, как двадцать тысяч рабочих пошли по призыву товарища Кобы за гробом Ханлара, в знак протеста против хозяев-убийц, и похороны превратились в бой за лучшую жизнь!.. Семнадцать лет честно служил Дадаш на заводе, и вот хозяева выбросили его с завода, из квартиры, как ненужную ветошь, как сор, и бедный Дадаш, наш брат рабочий, погиб. Кто, как не хозяева, виновны в его гибели? Заклеймим же позором презренных убийц и в знак протеста не выйдем на работу!
Все вокруг одобрительно зашумели, послышались гневные возгласы против хозяев, в воздух поднялись кулаки. Долго еще толпились рабочие у заводских ворот, и никто из них в этот день не вышел на работу.
Перед тем как расстаться, Газанфар подошел к Юнусу и, положив ему руку на плечо, сказал:
— Вот что, Юнус… Тебе с сестрой, видно, придется покинуть квартиру — на то хозяйское право. Где вы будете жить?
Юнус угрюмо молчал. Где? Если б ему самому могли указать!
— Может быть, переедете на промысла? — продолжал Газанфар. — Я бы помог тебе устроиться на работу в буровой, тартальщиком.
«На работу?»
Юнус вспомнил о шапочке, купленной покойным отцом по совету муллы, о низенькой, персидского типа папахе из сукна, какие обычно носили богатые купцы и образованные люди, а также подражавшие им ученики городских русско-татарских училищ, надеявшиеся стать образованными и богатыми. Неужели придется расстаться с книжками, с тетрадями, с этой шапочкой?
— Я не знаю… — ответил Юнус нерешительно.
Газанфар его понял.
— Обдумай все хорошенько, Юнус, не торопись, и если решишь переехать — приезжай! Во мне всегда найдете друга ты и сестра.
На прощанье он крепко пожал руку Юнуса, как мужчина мужчине, а Баджи отечески ласково погладил по голове.
Почтить память покойного явился и Шамси.
Он приехал вместе с другом своим, муллой хаджи Абдул-Фатахом, на парном фаэтоне, таком же красивом, как фаэтон управляющего.
Дядя Шамси был среднего роста, плотный, с небольшой округлой черной бородой. Он был в длинном сюртуке, в темной бархатной рубашке с наглухо за-стегнутым воротником. Совсем не таким представляла его Баджи по рассказам отца. Но он все же понравился ей: видно, богатый, важный человек.
Дядя Шамси оглядел комнату, вещи, племянника и племянницу и произнес как полагается:
— Аллах дал — аллах взял; да будет благословенно имя его!
На виду у всех он вытащил из кармана кошелек и послал Таги за сладостями. И бедный черный поднос знавший только стаканы с чаем и блюдечко с мелко наколотым сахаром, украсился большими кусками халвы из пшеничной муки с медом, и любой человек мог брать с подноса сколько душе угодно, чтоб умерить свою печаль по умершему.
«Хороший дядя!» — восхищалась Баджи, набив рот халвой, искоса поглядывая на Таги.
Мулла хаджи Абдул-Фатах ей тоже понравился.
У него, как и у дяди Шамси, была небольшая округлая борода, только края ее были подкрашены хной. Он был в коричневой, верблюжьей шерсти абе, чалма у него была зеленая, пышная, пояс — широкий, темно-красный. Разве можно было сравнить его с муллой Ибрагимом?
Шамси пошептался со своим другом, и тот приступил к заупокойной. Громко пел мулла. Хорошо пел.
«Бильбили, вильвили, сильвили!» — вспомнила Баджи с пренебрежением.
Она была огорчена, что мулла быстро закончил заупокойную. Она не знала, что нет нужды долго тревожить аллаха из-за бедного человека.
— Пусть дети заплатят мулле из своих денег сами — не то отец в раю может подумать, что они для него поскупились, и омрачит свое райское блаженство, — шепнул дядя Шамси Таги.
— А сколько нужно платить? —
