Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев
Постепенно Али окончательно приспособился к своей холостяцкой жизни, создавать семью — ему казалось лишними хлопотами, оправдывал свое нежелание тем, что он инвалид, ему нужна тишина, покой. А какой будет покой, если в доме хоровод детей? Нет, женитьба — это удел других.
Жил он квартирантом у старушки Фазу, снимая половину дома.
У крыльца все трое остановились.
— Оллахий, Али, если есть на свете самое несправедливое дело, то случилось оно сегодня, — заглядывая ему в лицо, заговорил Салман.
Насупив брови, Али засунул руки в карманы брюк и, ни на кого не обращая внимания, поднялся по ступенькам.
Салман и кассир Семен тоже вошли в дом. Салман тут же уселся за обеденный стол. Семен, расторопный белобрысый юноша, вытащил из брезентового портфеля бутылку водки и поставил на стол.
— О, это дело! — довольно потер руки Салман, увидав бутылку, и громко крикнул в сторону кухни: — Фазу, дорогая, положи чего-нибудь на стол.
Из кухни появилась пожилая женщина.
— Дай нам чего-нибудь, чтобы немножечко помутузить бутылочку, — продолжал Салман. — Целый день морили голодом. Клянусь аллахом, на этом собрании я не услышал ни одного порядочного и умного слова, кроме доклада Али. Держался ты как настоящий джигит. Я видел, как она на тебя смотрела.
— Кто?
— Да та самая Жамилят. Вроде бы в пол глядит, а потом сразу зырк-зырк глазищами в твою сторону, как кошка на масло. А что, подкатись к ней, то да се, а там, глядишь, просватаем тебя за нее. Чем вы не пара? И опять ты будешь в чести. Каждый скажет: «Вон идет Али, муж нашей председательши Жамилят...»
— Ты, шельма раскосая, сюда попал по ошибке, — рявкнул Али, подойдя к Салману, взял со стола бутылку, сунул ее под мышку кассиру. — И ты тоже. Я теперь не председатель. Идите, ставьте бутылку перед новым начальством.
— Ну что ты, Али, как ты можешь так говорить?.. — начал было Салман, но Али подтолкнул его к порогу. — Я... — Салман попятился к двери, кассир проворно скрылся за дверью, опередив Салмана, который все клялся в лучших чувствах и пятился...
— Иди, иди, — сказал ему Али. — Теперь вам не будет от меня никакой пользы. Зря пришел на мои поминки, лучше иди на ее той[7].
Пятясь задом, Салман дошел до кухни, пробормотал хозяйке дома: «Спокойной ночи» — и выскользнул на крыльцо.
Али сел за стол, опустив голову на руки, задумался. Он испуганно вздрогнул, когда старая Фазу положила ему руку на плечо.
— Я все слышала, все знаю, сынок. Значит, тебя так отблагодарили за то, что ты ночей не спал, о себе не думал? Если ты не управился на месте председателя, что сможет эта одинокая женщина, Жамилят?
— Не знаю...
— А вы все, мужчины, почему воды в рот набрали? Почему ничего не сказали об этом?
— Не береди ты мне сердце, оно и так вот-вот разорвется! — резко сказал Али. Он был подавлен всем, что произошло на собрании. Ведь кого избрали? Жамилят. Ту самую Жамилят, с которой он когда-то вместе в школу ходил, за одной партой сидел, эту пигалицу, которую когда-то защищал от своры мальчишек, возвращаясь вместе с ней из школы. Мальчишки яростно кричали ей вслед: «Гяурка!» И кидали в нее комья земли. А он, Али, загораживал ее собой, тоже бросал в мальчишек всем, что подвернется под руку.
— Успокойся, — глядя на понурившегося Али, с горечью сказала хозяйка. — Хоть немножко отдохнешь от колхозных дел.
Разговор их нарушили шаги на крыльце.
— Вижу, совсем грустно в этом доме, — сказал, входя, секретарь парткома Харун Джамботов, обвел взглядом комнату и, когда вышла хозяйка, уселся за стол, вытянув перед собой узловатые руки.
— Для тоя нет причин, — ответил Али.
Оба помолчали. Харун умел почувствовать настроение людей, сразу угадывал, у кого — горе, у кого — радость, знал, что порой и молчание ценнее длинного разговора; но, будучи человеком впечатлительным, порой сам заражался этим настроением. С мальчишеских лет он всегда спешил на помощь Али, когда у того что-нибудь не клеилось, когда его заедала тоска. Сегодняшнее поражение Али на собрании он посчитал и своим поражением. И ему сегодня было не по себе. Ясно представил состояние друга, с которым ладил всю жизнь, никогда не спорил. Нет! Всегда соглашался. С детства между ними сложились отношения, в которых Али играл заглавную роль. С годами Харуну все меньше и меньше нравилась эта роль. Но, как говорится, привычка — вторая натура. И в зрелые годы он почти беспрекословно выполнял все, о чем просил Али, в душе негодуя, что не может оказать должного отпора и настоять на своем.
— Скажи, неужели ты думал до конца жизни пробыть председателем? Рано или поздно это должно было случиться. И нечего воспринимать это как трагедию. Разве ты больше ни к чему не годен?
— А какая работа для меня тут найдется? У меня ведь учительское образование, а в школе я ни дня не работал, своих детишек нет, к чужим я тоже не знаю, с какого конца подходить. Какой из меня учитель? Все время на полях да на фермах.
— Если ты такой джигит, каким ты сам считаешь, да и я считал так же, возьми себе ферму и там испытай свою силу. Погляди со стороны, может, и увидишь, в чем твоя ошибка была, глядишь, кое-что и поймешь.
— Значит, ты тоже согласен?
— С чем?
— С решением собрания.
— Раз говорили — значит, верно. Что-то мы с тобой не доглядели. Ты — председатель, я — парторг. Пойми ты, не только в тебя летели камни, но и в меня. В меня-то еще и больше, потому что я должен был первым увидеть...
— О тебе мало наговорили дурных слов, я же слышал, все про меня да про меня, будто я
