Николай Фере - Мой учитель
такое?
Престранные объяснения Антона Семеновича Петя прослушал внимательно и
серьезно. Но потом в его глазах появилась улыбка.
— Ну, а теперь, Антон Семенович, быстро-быстро много раз скажите: Ривьера,
Ривьера, Ривьера...
Набор совершенно невразумительных слов, в которых слышалось: «ревела, ревела,
ревела...»,— привел Петю в веселое настроение. Разговор продолжался, и скоро больной
вместе с посетителем стал хохотать от души.
Уходя, Антон Семенович передал Пете маленький сверточек.
— Это тебе от моей мамы… Ну, не скучай. Я скоро пришлю Тосю посидеть с тобой и
поиграть...
– 29 –
Возле больнички Антона Семеновича поджидал наш техник-строитель, с которым еще
накануне было условлено осмотреть здание электростанции, давшее трещину. Осмотр,
обсуждение мер, которые необходимо принять во избежание беды, разговоры с колонистами,
работавшими на станции,— все это заняло немало времени. Антон Семенович намеревался
еще до обеда пройти в мастерские, чтобы проверить, как там идут дела... Но посещение
мастерских пришлось отложить. Прибежал запыхавшийся Тося.
— Антон Семенович, к вам пришли какие-то двое, один в очках, другой с бородой,
очень сердитые!
— Сейчас приду. Да ты обожди, не беги, пойдем вместе... А почему ты думаешь, что
они сердитые? — спросил Антон Семенович уже на ходу.
— А вот расскажу все по порядку,— зачастил Тося.— Заходят они в канцелярию, тот,
что в очках, строго спрашивает: «Где заведующий колонией Макаренко?» Я ему говорю, что
Антон Семенович только что закончил обход спален, задержался немного в больничке с
Петей Романовым, а сейчас находится на электростанции с нашим техником-строителем.
Тогда другой, бородатый, на меня так и окрысился: «Ты откуда, мальчик, все знаешь? Правду,
видно, говорят, что вес у вас всё знают и все командуют!»
— Ну, а что ты ему сказал?
Едва поспевая за Антоном Семеновичем, Тося торопливо ответил:
— Я им сказал, что вы, когда уходите, всегда говорите, куда... А тот, второй, опять
сердито спрашивает: «У вас в колонии часто бьют?»
Антон Семенович замедлил шаг и нахмурился. Его противники не раз задавали ему
такого рода вопросы, не верил его ответам и сеяли клевету.
— Ну, ну, продолжай,— сказал он Тосе.
— Я молчу, не пойму, о чем он говорит, кого это у нас бьют? А тут Алешка Новиков,
вы ж знаете, какой он языкастый... Как услышал, о чем меня спрашивает бородатый, так взял
да и брякнул: «Конечно, лупцуют, иной раз до крови!» Только он это сказал, оба наперебой и
давай спрашивать: «Как часто бьют? Почему не убегают воспитанники? Как это вы, ребята,
терпите?» А Новиков им в ответ спокойно так и говорит: «Своих же Антон Семенович ведь
не бьет, а только приезжих, которые со всякими глупостями пристают!»
Антон Семенович нахмурился еще сильнее и, шагая рядом с Тосей, молча ожидал
конца его рассказа.
— Тогда приезжие давай о чем-то шептаться, а когда я им сказал, что пойду вас позову,
они стали меня отговаривать: «Ты, мальчик, не беспокойся, мы обождем, пока он сам
придет...» Я их не послушал, у нас ведь не полагается, чтобы посетители ждали, и побежал за
вами... Вот и все.
Как ни был раздосадован Антон Семенович глупыми расспросами посетителей,
оказавшихся работниками одной детской колонии возле Днепропетровска, он принял их
любезно, не укорив ни словом.
— Вы спрашиваете, на каких положениях или принципах построена организация
жизни коллектива колонии? Вопрос очень важный, основной в нашей воспитательной работе
с ребятами. Но я бы предпочел ответить на него только после того, как вы детально
ознакомитесь с колонией. Тогда вы отнесетесь с большим доверием к моим словам и забудете
обо всяких слухах и клевете, распространяемых о колонии со врагами...
Гости охотно согласились с предложением Макаренко и в сопровождении недавно
приехавшего к нам на каникулы рабфаковца, бывшего колониста Белухина, отправились
знакомиться с Куряжем. Только одно условие в категорической форме поставил перед ними
Антон Семенович: не расспрашивать ребят об их жизни до поступления в колонию.
Еще во время разговора с гостями Антон Семенович, продолжая, как всегда, чутко
следить за течением колонийского дня, заметил, что сигнал на обед запаздывает. Прошло уже
десять минут сверх положенного срока! В Куряже Антон Семенович с первого дня установил
правило, по которому о всяком нарушении распорядка жизни колонии, об опоздании любого
– 30 –
сигнала более чем на пять минут дежурный воспитатель обязан был немедленно сообщать
ему. А затем вопрос о каждом таком нарушении подлежал обсуждению на общем собрании
колонистов или на совете командиров. Поэтому Антон Семенович был уверен, что сейчас,
после ухода гостей, к нему зайдет дежурный воспитатель. Действительно, но прошло и
минуты, как в дверь постучались. В кабинет вошла воспитательница Зинаида Петровна и
доложила, что на кухне произошла авария: неожиданно лопнул котел, и пищу пришлось
перекладывать в другой, поэтому обед немного запаздывает. В ряду других происшествий,
случившихся за время ее дежурства, Зинаида Петровна отметила опоздание на работу без
уважительной причины Мити Чевелия.
Имя Чевелия невольно воскресило в памяти Антона Семеновича неприветливую
утреннюю встречу с Халабудой.
Хотя время было обеденное, пойти домой Антону Семеновичу не удалось. Сперва
пришли комсомольцы из соседнего села с просьбой помочь организовать вечер
самодеятельности, затем появился Семен Лукич, только-только возвратившийся из Харькова
с невеселым сообщением, что Помдет опять задержал выдачу денег. Наконец, вернулись
гости, закончившие обход колонии. Как и предвидел Антон Семенович, от прежнего
недоверия и предвзятости у них не осталось и следа. Гости просили разрешения приехать
завтра утром и снова пробыть в колонии до вечера...
Только в пять часов Антон Семенович смог пойти домой пообедать, а в шесть он уже
вновь выходил из своей квартиры.
В дневное время, когда колонисты работали, Антон Семенович занимался главным
образом организационными и производственными делами, вечерние же часы целиком
отдавал ребятам. Начиная с шести его всегда можно было найти среди колонистов в клубе, в
читальном зале, во дворе. Сегодня же, после доклада Семена Лукича об очередной неурядице
с Помдетом, нужно было без промедлений переговорить о денежных делах колонии с
Сидором Ивановичем. Антон Семенович опять вспомнил и утреннюю прогулку Халабуды с
Чевелием и смущенный вид председателя Помдета при встрече возле комнаты для приезжих.
Антон Семенович обратил внимание и на какое-то перешептывание Чевелия, Новикова и
других ребят на скамейке возле клуба: они замолчали при его приближении, когда минут пять
— десять тому назад он направлялся к себе в кабинет. Все это беспокоило его и почему-то
связывалось с мыслями о Халабуде.
Неожиданно дверь приоткрылась, и в кабинет просунулась голова Алексея Новикова.
— Антон Семенович, к вам можно?
— Ты хочешь мне сообщить что-нибудь очень важное, да? — шутливо спросил Антон
Семенович.
— Совершенно верно, Антон Семенович, очень важное! Мы тут задумали такое дело,
что Халабуда все деньги, которые нам должен, сам на стол выложит. Вы только устройте,
чтобы он обязательно на общее собрание сегодня пришел, да Митю Чевелия не очень ругайте
за утреннее опоздание на работу и не расспрашивайте, почему он опоздал. После все вам
расскажем...
Антон Семенович задумался. Его как педагога и воспитателя радовало, что колонисты
живут с ним одной жизнью, одними интересами и заботами. Не хотелось огорчать ребят
отказом от участия в их «заговоре»: по глазам и по всему поведению Новикова он видел, что
они задумали не просто шутку, а что-то серьезное. Расспрашивать о подробностях их
замысла он считал для себя невозможным, раз они сами преднамеренно не хотят посвящать
его в детали дела: этим он выразил бы им недоверие, чего во взаимоотношениях с
колонистами, особенно старшими, не допускал никогда. Ответ мог быть только один: или
отказ или согласие. Но взаимоотношения с Помдетом были проблемой особой важности.
Вправе ли он передоверить ее решение самим ребятам?
Новиков с нетерпением ожидал ответа, но Антон Семенович медлил. Чтобы выгадать
время, он стал уверять Новикова, что ребятам лучше отказаться от своих намерений, так как
