Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
Провозилась она долго. С высоты, затянутой пылью и дымом, доносились уже крики «ура», глухие разрывы гранат, яростные возгласы атакующих.
Пригибаясь, Оксана стала взбираться на холм. Он весь был изрезан окопами, глубокими ходами сообщения, исковеркан воронками.
— Сюда, сюда, сестра! — крикнул один из санитаров, махая автоматом. — В блиндаж!.. Бинты нужны…
Кругом визжали осколки. Оксана опустилась на землю, вытерла рукавом пот, стекающий по щекам со лба, поползла.
Ей сразу пришлось перевязать трех раненых; санитары успели втащить их в немецкий блиндаж, устроили на нарах и сами присели отдохнуть.
Один из них, крупный, с фиолетово-багровым шрамом на щеке, вытер грязным платком круглую стриженую голову, присаживаясь на корточки, сказал:
— Рацию разбило, вот беда!.. Радиста в клочья…
— Это Пастухов. Тащил, а он и кончился, — хмуро сказал второй.
Оксана выбралась из блиндажа наружу. С гребня высоты открывался круговой обзор, были видны дальние и ближние пожары. Горели села, хлеб на корню, копны.
По большаку, километрах в четырех, в густых клубах пыли шло множество танков. Перекатистый гул доходил волнами; казалось, от рокота моторов дрожит горячий воздух.
Солдаты на высотке поправляли захваченные окопы, наращивали брустверы. Румянцев, стоя около пулеметчиков, что-то объяснял расчетам.
Старшина Бабкин, присев около блиндажа, запрокинул голову, хлебнул из фляжки, смачно крякнул.
— Попейте, старшина, — протягивая флягу Оксане, предложил он.
— Спасибо… Рацию разбило, а в лощине раненые…
— Пошел связной в батальон… Пришлют…
— Танки, товарищ комроты! — донесся крик наблюдателя. Оксана видела, как Румянцев, упираясь локтями в бруствер, повел биноклем, не отнимая его от глаз, крикнул:
— Головков, «тигр» идет… Подпускай на семьдесят, раньше не бей…
Оксана тщетно старалась разглядеть, что происходило впереди.
— Да не туда смотрите, — сказал Бабкин. — Вон, левее лесочка… Разведка….
Оксана; наконец, увидела танк. Он был закамуфлирован я сливался с местностью. Покачиваясь, медленно, словно ощупью, «тигр» полз к высоте. Метрах в двухстах остановился и, развернувшись, пополз обратно.
— Ну, сейчас приведет, паразит, — , предсказал Бабкин, поднимаясь. — Что вы на солнце печетесь, шли б в блиндаж…
Предположение его оправдалось: через несколько минут два танка, густо облепленные автоматчиками, быстро и уверенно понеслись к высоте. Сзади, разворачиваясь в цепь, бежали солдаты.
Румянцев, надевая каску и оглянувшись, крикнул Оксане:
— Сестра! Давай в блиндаж… Позовут… Санитаров наверх!
Оксана нехотя подчинилась. Едва она успела сойти к раненым и сесть на нары, наверху гулко забили противотанковые ружья, пулеметы. Со стен, с земляного наката над головой посыпалась земля…
В блиндаж ввалился, зажимая ладонью окровавленную щеку, стрелок Терешкин. Темные струйки крови ползли сквозь пальцы, пятнали гимнастерку.
Оксана смазала ему рану иодом. Скрежеща зубами, он свирепо покрутил головой:
— Хватит!..
— Зато газовой гангрены не будет.
Отдуваясь, медленно шевеля пальцами, Терешкин рассказывал:
— В нашей форме… Гады… Из лощины сыпанули… Чуть было комроты не убило… За своих принял… Вот же жулики!
— Давай щеку. И помолчи немножко…
Как только Оксана перевязала рану, Терешкин, проверив диски автомата, выкарабкался наружу…
В течение сорока минут рота отбила две атаки. Кто-то из смельчаков выполз навстречу танкам и подорвал один из них связкой гранат. Другой танк отошел, продолжая бить по высоте из пушки…
Санитары внесли на окровавленной плащпалатке тяжело раненного младшего лейтенанта. Накладывая ему жгут, Оксана слушала, как санитары спорили:
— Я тебе говорю, живой… Он сам и в ровик забился…
— Его воздушной волной туда скинуло.
— Что ты мне рассказываешь? Я же видел…
— О ком вы? — спросила Оксана.
— О сержанте Гриве рассуждаем, который «тигру» подбил… Он гранату кинул, танк подпортил, а потом его самого жмякнуло… Снарядом.
— Не вынесли?
— Куда там! Пока не стемнеет, туда не сунешься… Ну, да он в ровике. Перележит…
Оксана вспомнила Гриву. О нем, кавалере двух орденов и многих медалей, горячо говорили на ротном комсомольском собрании, ставили в пример его храбрость и воинскую выучку. Грива сидел рядом с Оксаной, и она видела, как он смущался, слушая похвалы в свой адрес: «Та що воны за мэнэ взялысь? Таких вояк у роти скилькы завгодно…»
— Ну-ка, пошли, — не колеблясь, сказала Оксана санитарам.
…Румянцев заметил ее, когда она уже ползла в сторону догоравшего танка. За ней, подтягиваясь по-пластунски на локтях, ползли два санитара.
— Куда она? — крикнул Румянцев возмущенно.
Из окопов, перекликаясь, напряженно глядели вниз солдаты.
— Отчаянная! Накроют…
— Это новая?
— Новая. Заместо Любы…
Не отрывая глаз, Румянцев смотрел, как все трое удалялись от окопов. Прильнув к биноклю, он видел рыжие облачка пыли в местах, где ложились пули… Видел, что у Оксаны выбилась из-под косынки тяжелая коса. Она откинула ее на спину нетерпеливым движением плеча, поползла дальше… Вот они, все трое, уже доползли, долго возились, видимо никак не могли вытащить Гриву из узкого ровика.
Заметили немцы их, когда они уже подтаскивали волоком раненого к передовым окопам. Из-за взгорка донесся приближающийся свист.
— Мина! — крикнул кто-то предостерегающе.
— Сестра, сигай в ямку! — кричали из окопов. — Убьют…
Оксана машинально повернула блестящее от пота лицо в сторону глубокой воронки, плотнее прижалась к земле.
Два солдата, не обращая внимания на повизгивание пуль, выскочили за бруствер, помогли втащить в окоп стонущего, бледного от потери крови сержанта Гриву, затем Оксану. Чулки ее изодрались на коленях, оголив свежие, кровоточащие ссадины на белой коже, локти были вымазаны суглинком.
Напряжение, в котором были несколько минут ее нервы и мускулы, ослабило Оксану, и она побрела к блиндажу, пошатываясь, как пьяная.
…Противник, стараясь во что бы то ни стало вернуть господствовавшую над местностью высоту, предпринял третью атаку. Выкатив из поросшего кустарником оврага орудия, он бил прямой наводкой. У подножия холма показались густые цепи стрелков.
Теперь уже ни у кого из обороняющихся на высоте не было уверенности, что и эта, третья атака будет отбита. Связь с батальоном отсутствовала, диски у пулеметчиков и у автоматчиков начали пустеть, и Румянцев строжайше приказал вести только прицельную стрельбу.
Оксана, сидя в блиндаже, слышала, как нарастает наверху огонь, видела, что выражение лиц у раненых становится все тревожнее, и догадалась, что положение серьезно.
«Вдруг не устоят ребята», — впервые подумала она. Ей представилось, как в блиндаж врываются разъяренные фашистские солдаты, как они глумятся над ранеными. Чувствуя, что ее охватывает страх, она встала, шагнула к выходу.
Ее чуть не сшиб с ног вскочивший в блиндаж солдат. Лицо его было бледно, голос прерывался.
— Все, хлопцы! — хрипло крикнул он, махнув рукой. — Комроты засыпало… Фриц под самой горкой… Кто пригоден, бери винтовки.
Раненые задвигались, зазвякало брошенное в кучу оружие.
Оксана, не раздумывая, схватила первую попавшуюся винтовку, взглянула в магазинную коробку и метнулась к выходу.
То, что предстало ее глазам, когда она по ходу сообщения добралась к стрелковому окопу, ошеломило ее. На бруствере, сбросив каску, с самым беспечным видом сидел Румянцев и, насмешливо щурясь, глядел под гору. Лицо его было измазано землей, исцарапано.
А по скату высоты в беспорядке, что-то крича, бежали фашисты. Со стороны большака, отрезая им путь к отступлению, на бешеной скорости неслись танки с автоматчиками на броне.
— Наши! Наши! — восхищенно закричал маленький курносый солдат, сдирая с себя каску, швыряя на бруствер автомат.
Оксана сияющими глазами посмотрела вокруг, потом порывисто обхватила руками горячую, едко пахнувшую потом шею солдата и крепко поцеловала его в небритую влажную щеку.
Спустя минут десять на высоте появился комбат Яскин. Оксана слышала, как он громко, высоким от волнения голосом сказал:
— Поздравляю всех с Харьковом, товарищи! Только что сообщили по радио.
XПервого сентября мимо Чистой Криницы потянулись по Богодаровскому шляху немецкие обозы. Шли они не к фронту, а в сторону Богодаровки.
Сашко́, как только услышал фырканье моторов, скрип колес, голоса солдат, побежал с соседскими ребятами на шлях. Вскоре он вернулся.
— Тетя Палазя! Отступают! — объявил Сашко́, влетая в хату. — В Харькове уже наши!
