Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— Вы его в деле поглядите, товарищ старшина медслужбы! Как его ребята любят!
— Офицер нигде не должен терять своего достоинства…
Румянцев через несколько минут прошел мимо, поскрипывая ремнями, насвистывая что-то веселое.
Как-то, спустя несколько дней, он отпустил бранное словечко при Оксане, и она, вспыхнув, оборвала его:
— Вот что, старший лейтенант… научитесь вести себя прилично хотя бы в присутствии женщин… если дорожите их уважением…
— А я что? Разве выразился? — удивился Румянцев.
— Да вы все время сквернословите, уши вянут.
— Война! — вздохнул Румянцев. — Пораспускались…
После этого он стал осмотрительнее в выражениях, и Оксана однажды даже слышала, как он кого-то распекал за ругань.
Приглядываясь к нему, Оксана с чувством облегчения убеждалась, что Румянцев не так уж плох, как это показалось ей при первом знакомстве. Несмотря на свой юный возраст, он был энергичным, знающим командиром, старательно и даже ревностно заботился о людях.
Старшина Бабкин, с которым у Оксаны сразу же установились товарищеские отношения, рассказал ей о том, что Румянцев в детстве осиротел, воспитывался в детдоме, потом попал в полк и, закончив с отличием военное училище, снова вернулся в часть.
— У него ни своего дома, ни родной души на всем белом свете.
— Женится после войны, — будет и семья, и свой угол.
— Это да, — согласился Бабкин и ухмыльнулся. — За невестой заковычки у старшего лейтенанта не будет.
— Есть на примете?
— Льнут дивчата — спасу нету… Холостой, при наградах, на лицо приятный. А на гармошке как играет! А пойдет отплясывать — куда-а там! Любая девчонка в бессонницу ударится. В каждом селе, как уезжать, — слезы, платочки, кисетики расшитые…
— В общем, сердцеед? — подытожила Оксана с улыбкой.
— У-у! Зато дело понимает. Толковый, толковый командир! И душевный… Расспросит каждого, поможет, если надо…
— Ну, что ж… Хорошо, если так.
Но благожелательное отношение, которое начало складываться у Оксаны к Румянцеву, он сам вскоре разрушил. Она почувствовала, что командир роты стал проявлять к ней чрезмерную внимательность.
Впервые заметила она это на ротном комсомольском собрании. Румянцев пришел к его концу и стоял под деревом. Когда Оксана попросила слова и выступила с резкой критикой недостатков комсомольской работы, он уставился на нее, да так до конца собрания и не сводил глаз.
«Отвратительная манера», — сердито думала Оксана, стараясь не глядеть на него и все время чувствуя его взгляд.
После собрания она пошла к себе на квартиру злая, с неприятным осадком на душе…
— Ты чем недовольна, Оксаночка? — участливо спросила ее Нина Синицына, снимавшая во дворе с веревки просохшее белье.
— Тебе показалось.
Нина, шлепая босыми ногами по влажному, усыпанному свежей травой и мятой полу, свалила белье на сундук, натягивая сапоги, сказала:
— Пойдем к девчонкам, в садик. Там Репейников фотографии привез.
— Пошли…
Дивчата сидели на завалинке хаты, в густом вишеннике, смеясь, слушали, как Саша Шляхова обучала Клаву Маринину и фотокорреспондента украинскому языку.
— А ну, Клава: «тэлятко билэ»?
— Теленок беленький.
— Нет, по-украински!
Репейников, зажмурив глаза и раскачиваясь, твердил:
— Тгавка зеленые… тгавка зеленые…
Репейников удрученно махнул рукой, скрылся под ветвями деревьев и вернулся спустя минуты две с пилоткой, наполненной яблоками.
— Чудесный даг пгигоды вечной, — пропел он, фальшивя и неимоверно картавя. — Даг пгекгасный и чудесный…
— Товарищ лейтенант, — ехидно посоветовала Мария, — выбирайте песенки без «ры» — ведь плохо получается…
Зоя предложила спеть украинскую песню.
— Оксаночка, ты мастерица… Начинай…
Хозяйка хаты, статная женщина, пришла с ребенком на руках послушать, как поют военные дивчата, подтянула и сама.
Пели до сумерек, потом гурьбой пошли в хату ужинать. Оксана, попив молока, собиралась подшить к гимнастерке чистый воротничок, но в эту минуту в дверях появился запыхавшийся солдат:
— Старшина медслужбы Рубанюк! До командира роты!
— Чего это? — спросила Саша Шляхова. — Может, приказ дальше двигаться?
Оксана пожала плечами, быстро собралась. Через несколько минут она постучалась в хату, где квартировал с ординарцем Румянцев.
Румянцев открыл дверь, с улыбкой пропустил ее вперед.
— Зачем вызывали? — часто дыша от быстрой ходьбы, спросила Оксана.
— Садись, будем ужинать. — Румянцев, поскрипывая сапогами, обошел стол, жестом пригласил садиться. — Все с девушками да с девушками… Нельзя от своей роты отрываться.
— Спасибо, я ужинала… По какому делу вызывали?.
— Соскучился, вот и вызвал.
— Ну, знаете!..
Оксана резко повернулась и хотела уйти, но раздумала. Рывком подвинув к себе табуретку, она села, глядя в самоуверенное лицо старшего лейтенанта, запальчиво спросила:
— Не кажется ли вам, товарищ начальник, что вы зарываетесь? Ведете себя не так, как положено советскому офицеру?
— А как я себя веду? Пригласил поужинать, по-товарищески… Посидим, поговорим…
— Ну, говорите! Я слушаю.
Румянцеву нечего было сказать, и Оксана, поняв это, уже с улыбкой проговорила:
— Вы хотите товарищеского разговора?.. Ладно. Коротко и откровенно кое-что выскажу… Женщинам, которые пошли на фронт, очень обидно, когда о них думают пренебрежительно те, кто на фронт почему-либо не попал. Но еще обиднее, когда вот вы, фронтовики, наши близкие товарищи, позволяете себе относиться к нам без уважения. — Оксана поднялась. — А теперь ужинайте и подумайте над тем, что услышали. Хорошенько подумайте!
Видя, что Румянцев растерялся и не находит, что сказать, Оксана усмехнулась и, совсем не по-уставному помахав рукой, выбежала из хаты.
Девушки уже укладывались спать.
— Чего тебя вызывали? — полюбопытствовала Саша Шляхова.
Оксана, посмеиваясь и ничего не утаивая, рассказала.
— Надо комбату доложить, — с возмущением сказала Саша. — Он ему быстренько вправит мозги.
Нина Синицына сонным голосом предложила:
— Давайте спать, а завтра сами возьмем его в работу… Скажем, пришли, мол, на товарищеский разговор…
— Ничего этого, дивчата, не надо, — сказала Оксана. — Он, кажется, парень из понятливых…
* * *Получив приказание выбить немцев с высоты, Румянцев сосредоточил роту на краю лощины, в запыленных, утративших зеленую окраску кустах.
Оксана, расстегнув санитарную сумку, не спеша рассортировала пакеты с бинтами, вскрыла большой флакон с иодом.
В раскаленном небе с завыванием проносились «мессершмитты», злобно урчали тяжелые «юнкерсы». Их было очень много. Воздушные бои вспыхивали над самой головой Оксаны, потом рев самолетов, пальба стали доноситься то справа, то слева.
Оксана старательно прилаживала пилотку; она держалась на толстых косах плохо. Сияв ее, Оксана спрятала в сумку, покрепче закрутила волосы и покрылась косынкой. Как только бойцы двинулись по лощине, она пружинисто вскочила на ноги, отряхнула юбку.
Ее окликнули по имени. Оксана повернула голову. Румянцев, быстро шагая мимо, сказал:
— Передай сумку Бабкину… Бабкин!
Старшина вынырнул как из-под земли, подбежал.
— Ему передай свою аптеку. Будешь принимать раненых тут вот…
— Почему?
Румянцев отмахнулся и, не оборачиваясь, крикнул:
— Начальству вопросов не задают.
— Оставайтесь, — сказал Бабкин. — Кого понадобится, вынесем, а вам соваться в такое пекло не следует. Высотка сволочная…
— Знаете… новые порядки не устанавливайте!..
Оксана решительно отвела его руку и легкой, чуть раскачивающейся походкой зашагала по лощине, вслед за Румянцевым.
…Обходивших высоту солдат немцы через несколько минут заметили и открыли по ним огонь. Стрелки развернулись в цепь, залегли, двигались дальше ползком и перебежками.
Первым, еще в лощине, ранило низкорослого веснушчатого пулеметчика. Он сидел за чахлым кустом бузины, и пока Оксана проворно разрезала рукав его добела выгоревшей гимнастерки и бинтовала искромсанное осколком предплечье, раненый нетерпеливо поглядывал в сторону высоты. Там вздымались столбы земли, щебня, лихорадочно били пулеметы.
Метров через пятьдесят Оксана наткнулась на другого раненого. Осколком снаряда ему перебило кость на левой ноге.
— Потерпи, потерпи, родненький, — опускаясь перед ним на колени, уговаривала Оксана. — Сейчас перевяжу, потом передам санитарам. Подберут…
— Ай-ай, горит… гори-ит, — стонал солдат, корчась, припадая щекой к земле.
Оксана с большими усилиями оттащила раненого в тень.
